Ким начал понимать, что действительно ему стоило задержаться, выслушать и тут же передать Гхору.
Конец рассказа был несколько испорчен, потому что балконная дверь отворилась еще раз… И Ким увидел Ладу.
– Ох, Лада, и ты прилетела с ними? Ты здорова? Где ты была?
Нина вмешалась: она руководила всем этим спектаклем.
– Кимчик, Лада здорова и жива, и рассказ ее будет не менее интересным. Но сейчас тебе нужно лететь к Гхору. И если разрешишь, мы полетим с тобой. У нас протоколы, пленки, и ты не успеешь во всем разобраться. А Лада не исчезнет больше, она подождет нас тут.
И добавила, обращаясь к подруге:
– А ты жди, я скажу все, слово в слово, ничего не перепутаю. Сначала про дело, а потом: “Это все открыла ваша жена”.
Ким, несмотря на свою недогадливость, понял, что сценарий встречи разработан тут во всех подробностях. И каждому отведена своя роль: Нина выступает как посредник между супругами, а он посредник между Ниной и Гхором.
Посредник посредника – только и всего!
Он пожал плечами и, отстегивая крылья, вышел на балкон. До лаборатории Гхора было не более полукилометра, но он и так опаздывал минут на десять.
И вдруг с лабораторией произошло что-то непонятное. Стена ее скособочилась, словно отразилась в кривом зеркале, а потом бесшумно раскрылась, и дым повалил изнутри.
Прежде чем воздушная волна и грохот взрыва дошли до балкона, Ким был уже в воздухе. В воздухе его толкнул тугой удар. Завертел волчком, кинул за облака. Ким переждал несколько секунд и оттуда, из-за облаков, скользнул к развалившейся стене.
Он все понял в одно мгновение: опыт не удался, Гхор перешел опасный предел, жесткие частицы прорвали и разметали вакуумную броню.
– За мной не летите. Может быть опасная радиация. Я врач, я сообщу, если можно,– кричал он по радио. Но никто не слушал его. Том и Нина сами были врачами. Лада тоже. И могла ли радиация испугать ее?
Почти одновременно с разнык сторон все четверо скользнули в пролом стены. Дымился развороченный взрывом ратоаппарат, бурый дым медленно выходил наружу, на полу хрустели осколки приборов, казалось, тяжелый каток прошелся по ним. Один из лаборантов стонал, закрыв руками лицо, другого взрывом выбросило наружу. Гхор лежал в углу, вдавленный за ратоматор, весь в крови от плеч до колен, с рукой, нелепо вывернутой за спину.
Лада пыталась приподнять его голову и все твердила надрывно:
– Милый, милый, милый, ну посмотри же на меня, милый!
Гхор открыл рот и захрипел. Ким понял: все кончено. Это так называемый предсмертный вздох. Воздух выходит из легких.
– Милый, ну посмотри же на меня!
И не Лада, не растерявшийся Ким – Нина закричала с возмущением:
– Мужчины, что же вы стоите как чурбаки? Запишите его скорей! Запишите его!
Раньше все люди у нас в Солнечной системе были обречены на грустную участь. Побывши полноценными тричетыре десятка лет, они становились немощными, некрасивыми, постепенно теряли силы и способности. Части тела их портились одна за другой, порча причиняла мучительные боли. Все это называлось неизбежной старостью. И в конце концов, несмотря на все усилия специалистов, какойнибудь важный орган выходил из строя и организм прекращал функционировать-умирал. Тысячелетиями мы в Солнечной системе мирились с таким порядком, даже не представляли, что может быть иначе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЖИВАЯ ВОДА
ГЛАВА 27.
МЫ ПОПЫТАЕМСЯ
Кадры из памяти Кима.
Зал заседаний городка Ратомики, продолговатый, с окнами в торце, сумрачный. Малы окна для такого длинного зала. За вытянутым столом ратомшты, пожилые, серьезные, с вытянутыми лицами. Они поднимаются один за другим м размеренно говорят грустно-серьезными голосами:
– Мы, ратофизики, считаем для себя делом чести довести до конца опыты, которые стоили жизни Гхору.
– Программа, предложенная Гхором, будет выполняться неукоснительно…
– Микроратомика пойдет по пути Гхора…
Лада кивала головой, не вытирая слез, не замечая слез. В душе ее была сладкая горечь. Потеря невознаградима, но жизнь прожита не зря. Она была женой необыкновенного, самого лучшего на свете человека.
А Ким слушал с возрастающим недоумением. Что происходит? Ведь сегодня не панихида. Идет заседание Ученого Совета. На повестке дня “Программа исследований”. Но встают один за другим представители институтов, и все, как один, срывающимися голосами говорят о Гхоре.
“И почему все душой кривят?-думал Ким.-Как будто один человек работал во всем городке. Или так полагается все приписывать мертвому, преувеличивать его заслуги из вежливости?”
Ким не понимал, что ученые-ратомисты не кривят душой и не преувеличивают из вежливости. За долгие Годы волевой и твердый Гхор окружил себя людьми мягкими, исполнительными, нерешительными. Гхор делал это непреднамеренно: просто с самостоятельными он не уживался, не срабатывался. Он выбирал, он решал, он давал указания – остальные выполняли не без мастерства и таланта. Но решать они не умели, сейчас чувствовали себя брошенными, осиротевшими, могли придумать только одно; “Надо довести до конца задания Гхора”.
И суховатое выступление самого Кима прозвучало диссонансом, даже вызвало недоумение:
– У нашей группы есть предложение. Мы присутствовали при смерти Гхора и сделали ратозапись его тела через три минуты после остановки сердца, то есть до наступления клинической смерти и необратимых изменений. Наша группа надеется, лучше сказать, попытается восстановить организм Гхора. Просим разрешения вести работу здесь, в городке Ратомики.
Краткая речь эта произвела плохое впечатление, показалась неуместной и неуважительной. Почтенные люди склоняют головы перед прахом великого ученого, а тут какой-то выскочка, мальчишка еще, предлагает небывалое-оживить этот прах. Сам Гхор не решался на такое. И седокудрый Кирш, глава Института ратобиологии (ему полагалось отвечать как биологу), сказал наставительно:
– Безвременно ушедший Гхор гениально умел сочетать взлет с фундаментальностью. Он был практичен в самых фантастических фантазиях, мечтал, но в рамках науки. Жизнь кончается смертью,– это закон природы, и время не поворотишь вспять. Нам не хотелось бы, молодой человек, превращать наш институт в питомник прожектеров. Это было бы недостойно памяти солидного, уважаемого ученого, недостойно имени Гхора.
– Имя вы бережете, а живого видеть не хотите,-крикнула Лада,вставая.
Кирш смешался, почувствовал, что он оказался в щекотливом положении. На чем он настаивал, собственно? Из уважения к Гхору запретить его оживление? Запрещать неудобно, поддержать нелепо. И Кирш закончил скороговоркой:
– Впрочем, поскольку товарищи настаивают… Если есть сотая, даже миллионная доля надежды… Не будем препятствовать, пусть молодежь работает. Сверх плана, конечно, не нарушая делового ритма серьезных исследований.
Так и было постановлено. Пусть желающие работают в свободное время, по вечерам, когда лаборатории пустуют.
И в тот же вечер инициативная группа собралась в холостяцкой квартире Кима.
Здесь, как и в студенческом общежитии, было неуютно и полным-полно экранов. На самом большом тот же прибой штурмовал скалы, наполняя комнату таранными ударами и ворчанием гальки. Ким привык к постоянному грохоту, комнатный шторм бодрил его. Но сейчас пришлось приглушить бурю, иначе голоса не были бы слышны.
Том с Ниной уселись на диване рядышком, они остались нежной парой, как в медовый месяц. Лада пристроилась в сторонке, в темном углу за торшером, отделенная от товарищей вдовьим горем. Ким расхаживал по обыкновению слегка сутулясь, как бы пригибаясь к собеседникам. У стола сидел Сева, с трудом сдерживавший жизнерадостность. Он сдал наконец экзамен, был счастлив, что стал полноправным в этой компании.
– Итак, талантливые друзья мои, объявляю собрание открытым. Группа имени Хижняка – нашего Антона Наперекор (Сева никогда не забывал помянуть погибшего члена тройки) – выступает наперекор костлявой…
– Сева, не балагурь. Неуместно!
– Я не балагурю, я шучу. Работа без шутки подобна мясу без соли. При четверых непомерно пресно-серьезных должен быть хотя бы один шутник, иначе ваше ученое варево переварить будет невозможно. Ладно-ладно, я молчу. Ким, излагай идею.
– Идея проста. Мы просматриваем ратозапись, находим травмированные клетки, удаляем их, вклеиваем запись нормальных.
– Просто, как у Архимеда,– комментировал Сева.“Дайте мне точку опоры и я переверну Земной шар”. Всего три неясности; где точка опоры, как сделать рычаг и сколько лет нажимать на него.
Том сказал;
– Спасибо, Сева, три трудности указаны точно. Разберем отдельно опору, рычаг и потребное время. Параграф один: опора есть ратозапись. Но ратозапись читать нельзя: каждый атом – тысяча знаков. Жизнь мала, чтобы прочесть одну клетку. Вывод: надо взять кусочек записи,сделать срез, смотреть гистологию среза.
– Ой, я буду заниматься гистологией, я люблю микропроекторы,– воскликнула Нина.
– Сколько будет срезов? – спросил Сева деловито.
– Параграф два,– продолжал Том.– Поврежденные клетки определены, вынимаем, клеим ратозапись здоровых клеток. Идет перемонтаж. Если Ким поможет, я хочу делать перемонтаж.
– Не забывайте самого трудного,– напомнила Лада.– Гхор был болен старостью, возможно геронтатом. Надо будет восстановить переключатель в его мозгу.
– Ладуша, милая, а ты уверена… насчет Селдома? Нина замялась, не зная, как договорить.
Ким раскрыл скобки:
– Мы пойдем непроторенным путем. Есть опасность, что мы восстановим человека неправильно. Он будет мучиться из-за наших ошибок. Надо сделать проверку на животных.
– Придется тебе, Кимушка. Ты же Смерть Мышам.
Ким тяжко вздохнул. Он предпочел бы работать с Ладой, но кому-нибудь нужно возиться и с мышами… Никто не хочет,– значит, ему.
Нина решила подсластить неприятное:
– И кроме того, Ким будет старшим. Его лучше всех знают в-институтах.
– По справедливости. Том должен быть старшим,– вежливо возразил Ким.– Его работа основная.
Оба заспорили, уступая друг другу почетное старшинство. Сева прервал их:
– Высокоталантливые друзья мои, все вы наивные остолопы, без меня, дурака, вы пропадете, потому что принимаетесь за дело не с того конца. Я недаром спросил: сколько нужно срезов? Ибо я читал протокол вскрытия. Там написано: “…трещины черепных костей, переломы ребер, бедра и челюсти, травмы обоих легких, разрывы сосудов, множественные, понимаете ли, множественные кровоизлияния в мозг, во внутреннюю полость… итого около сотни травм, на каждую – сто срезов, с каждым срезом возни на неделю…
– Такому делу всю жизнь отдать надо,– сердито возразил Ким.– И не с прохладцей работать, не по три часа в день.
– О благородный рыцарь, не кидай взоров на даму, не жди от нее одобрения. Лада предпочитает не ждать сотню лет, пока ты единолично спасешь и сумеешь вернуть ей мужа. Работу надо ускорить, и есть для этого способ, изобретенный еще в эпоху родового строя, который, однако, не приходит в ваши высокоученые головы. Способ называется разделение труда. В данном случае разделение труда между разведчиками и армией. Вы –светлые гении – на одном ребре разрабатываете методику починки. Две сотни рядовых, негениальных, идя по вашим стопам, чинят череп, легкие, сосуды и все остальное. Негениальными командую я, потому что я сам негениальный: придумывать не могу, годен только командовать. Подождите, высокоученые, не возмущайтесь, я не лезу в руководители. Руководителем должен быть Другой – немолодой, знающий, опытный, который даже вам давал бы советы, исправлял бы ваши гениальные заскоки. И еще он должен быть авторитетным, заслужившим доверие, потому что вам, будущие Павловы и Мечниковы, доверия еще нет, вы его не заслужили ничем. К вам не пойдут в добровольные помощники две сотни гистологов и ратомистов. Слишком много красноречия вам придется тратить ради каждой пробирки и каждого стола. Поэтому я на вашем месте попросил бы руководителем стать Гнома – я разумею профессора Зарека. Веское слово сказано. Имеющий уши слышит.
– Сева, ты – гений,– вскричала восторженная Нина.-Я бы расцеловала тебя, но Том-ужасный ревнивец.
– Благодарю тебя, Ниночка. Отныне я равноправный гений в вашем обществе.
Среди многочисленных экранов в комнате Кима имелся большой, лекционный. На нем и появилась через минуту чернокудрая голова маленького профессора. Друзья попросили разрешения прийти.
– Зачем тратить время на переезды,– уклонился профессор.– У меня у самого экран не меньше вашего. Сядьте все пятеро так, чтобы я видел вас.
Больше часа длился пересказ всех соображений.
Лада делала доклад.
– Только вы можете спасти для меня Гхора. Умо,ляю вас не отказываться,– заключила она.
Профессор был польщен и смущен.
– Лада, милая, ты же знаешь, я не могу отказать тебе. Но ты просишь слишком много, не понимаешь, как много. Руководителем едва ли… (Лада умоляюще сложила руки на груди). Ну я подумаю, подсчитаю свое время, подумаю еще. А консультантом я буду во всяком случае. И в качестве консультанта могу сейчас же указать вам на две ошибки.
– Ага, я говорил, что у гениальных найдутся ошибки,– не удержался Сева.
– Ошибка, между прочим, твоя. Ведь это ты сказал, что нужно будет двести помощников.
– Я только прикинул,– забормотал Сева.– Приблич еительно двести. Может быть, сто пятьдесят или триста, я уточню.
– Так вот, уточнение будет очень основательным, дружок. Я опасаюсь, друзья, того, что вы недооценили старость Гхора. Мы еще не знаем, прав ли Селдом со своей идеей выключателя, но, если он прав, у Гхора переключение началось давно, не месяц и не год назад. Заведомо можно сказать, что старческие разрушения есть в каждом органе и даже омоложенный мозг не все восстановит полностью. Мы же не хотим вернуть жизнь Гхору только для долгой и мучительной смерти от старческих болезней. Значит, каждый орган надо проверить и очистить. А для этого нужно еще понять, чем отличается старая ткань от молодой и что может исправить мозг и что не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55