В кругу средних многолучевых он чувствовал себя невеждой, молчал угрюмо и застенчиво, а застенчивость его принимали за высокомерие. Лада не слышала желанных похвал, а Гхор, видя разочарование жены, мрачнел еще больше. Он боялся, что Лада вскоре соскучится с ним, почувствует разницу в возрасте, с опаской смотрел на проказливых, жизнерадостных, беспечно отважных сверстников жены, уговаривал себя заранее:
“Мое счастье, как солнечная погода в октябре, на день-два. Оно кончится не сегодня-завтра. Молодость вернется к молодости”.
Бедный Ким, униженный, горюющий, скрежещущий зубами от ревности, не подозревал даже, каким пугалом он был в глазах Гхора. Гхор считав его бесшабашным весельчаком, лихим танцором и неизбежным победителем в будущем.
А Киму казалось, что его смахнули щелчком, как жучка, заползшего на книгу.
Летом молодожены уехали на юг, к теплому морю.
Гхор был окружен отдыхающими с утра до вечера, ежеминутно демонстрировал свои недостатки на глазах у Лады, мрачнел, ревновал, злился. И Лада, в чувствах более умная, догадалась что это раздражение может перейти на нее. “Вдвоем нам хорошо, а на людях не надо быть вместе”,-поняла Она. И тут как раз Гхора попросили вернуться в институт, дать указания для перепланировки. Гхор с облегчением вылетел в Серпухов, а Лада с удовольствием отправилась в туристский поход, самый старомодный, пешеходный, с тяжелыми мешками за спиной.
Разлука сберегла любовь: Лада отдохнула в походе, Гхор – в кабинете. Но все-таки тень осталась.
– Раньше у нас все было совместное, а теперь он уходит от меня, как бы съеживается,– жаловалась Лада Нине.
Занятая мыслями о любви, она не сразу заметила, что Гхор уходит не только от нее.
Общительным Гхор не был, но у него сложился с годами круг знакомых – ученые, изобретатели, пожилые и молодые. Гхор любил споры, фехтование умов, звон острых слов, неумолимые удары логики, умел находить ошибки, любил разить, сокрушая неосновательные гипотезы. Но в последнее время споры прекратились. Гхор принимал гостей все реже и сам никуда не выезжал, предпочитая одиночество.
В прошлом Гхор любил игры, тренирующие сообразительность и логику; математические задачи, головоломки, шахматы со всеми нововведениями. До женитьбы он посещал по субботам шахматный клуб. Теперь и эти посещения прекратились.
Раньше он летал по выходным в горы подышать воздухом юности, карабкался по опасным тропинкам, прыгал по скалам. И в любви-то он объяснился в горах, когда нес на руках усталую спутницу по крутой и скользкой после дождя тропинке. Теперь же Гхор гулял в приокских рощах, всегда по одним и тем же дорожкам.
А потом и эти прогулки прекратились. В свободный час Гхор ложился на диван в кабинете и читал…
И что читал? Не информационные тома, не бюллетени, не рефераты, не научные журналы, которые он поглощал раньше тоннами. Сейчас Гхор листал занимательные книги для подростков и часто ронял их на пол, задремывая…
Ушел от людей, ушел от развлечений, ушел от спорта и от чтения. Поистине “съежился”, правильно сказала Лада. Оставил себе только ратомику и дремоту.
Впрочем, одно занятие прибавил –лечение, Он, презиравший лекарства и пациентов, завел Дoмашнюю аптечку у изголовья. Лада заглянула в нее и пришла в ужас: снадобья для сна, для аппетита, для пищеварения, для дыхания, для спокойствия и выдержки, против головной боли, против утомления, против боли в суставах и пояснице…
Всего год назад Гхор ходил, читал, дышал, думал, ел, спал без специальных забот, теперь каждый шаг свой он подкреплял таблетками, жил как бы на фармацевтических костылях.
– Это же самоотравление,– кричала Лада.– Если все сразу болит, надо отдохнуть. У тебя тяжелое переутомление. Возьми отпуск на полгода. Не обязательно к морю, я уже знаю, что ты не взлюбил море. Поедем в твои родные горы, я поеду с тобой, если хочешь. Будем жить вдвоем в тишине, поскучаем ради здоровья.
– Хорошо, я подумаю. Весной, возможно. Сейчас ратомика на подъеме,– вяло обещал Гхор.
Лада обещанию не поверила, обратилась к профнлактикам. Нет, не к прикрепленному врачу-милой девушке, слишком уважающей Гхора, чтобы убедить его в чем-либо. Лада побежала к Зареку, обливаясь слезами, сбивчиво рассказала об аптечке, дремоте и съеживании.
– Надо осмотреть, выслушать,– сказал Зарек.– Приглашай меня в гости . Ладушка. Давно пора. Ведь ты моя любимица, лучшая ученица.
– Я не знала, что я ваша любимица,-сказала Лада, краснея.
Профессор пришел в ближайший выходной. Просидел часа два за столом: он предпочитал сидеть за столом, чтобы не бросался в глаза малый рост и короткие ноги. Разговор шел о несовершенстве человеческого организма и о том, как изучать человека по ратозаписи. А потом, так и не расспросив Гхора о самочувствии, Зарек стал прощаться.
– Вы хотите провести обследование, прежде чем выслушивать? – спросила Лада, провожая гостя.
Профессор, явно смущенный, терзал свою курчавую бородку.
– Обследование? Пожалуй. Впрочем, я не думаю… э-э-э, что твой муж болен какой-нибудь определенной болезнью.
– Нервное переутомление, не правда ли? И нужен длительный отдых?
– Отдых? Отдых не помешает. Длительный? Едва ли,-тянул Зарек. Потом вздохнул тяжко, махнул рукой: – Милая, ну что мы с тобой играем в прятки. Недуг твоего мужа называется старостью.
– Ему пятьдесят семь только,– воскликнула Лада в испуге.
– Старостью,– повторил Зарек.– Такая есть неприятность в жизни человеческой. Человек слабеет, силы убывают, он отказывается от неглавного, “съеживается”, как ты говорила. Потом бросает и главное-работу. А силы все убывают-хватает только на поддержание жизни, а там и ходить трудно, и говорить, и дышать…
– Что же делать, что делать? – лепетала Лада растерянно.
– Что делать? Тянуть. Экономить силы, латать дырки. И понимать при этом, что ржавое судно все равно утонет. Готовить себя мысленно, морально. Радоваться, что оттянула на год или два.
– Какое несчастье, какое горе! Ну почему я такая неудачница?
– Почему? – меланхолично повторил курчавый коротышка.– Почему? Говорят: “Закон природы”. Никто ничего не знает. Быть может, только эти догадались-в Антарктиде – селекционеры геронтита. Больно уж метко они нацелились. Убивать легче, чем лечить. Оса насекомое, и та умеет найти уязвимую точку, с одного укола парализует добычу. А мы до сих пор паралич лечить не можем.
Потрясенная Лада слышала эти слова как сквозь сон. И свое твердила машинально:
– Только пятьдесят семь! Так рано, так неожиданно! Другие в семьдесят начинают стареть, даже в девяносто.
– Рановато, конечно, Ладушка, потому и говорю тебе с откровенной жестокостью. Опасаюсь, что не естественная эта старость. Возможно, в Дар-Мааре Гхор нахватался геронтита. Переболел слабой формой, неприметной, а черное дело сделано. Теперь даже бесполезно искать микробы: старость началась и процесс идет. Можно только тянуть, растягивать. Если старость естественная, растянешь лет на двадцать, а геронтитовая прикончит за год. Тяни, береги, экономь силы Гхора вот и все, что я посоветую.
Он ушел. Уткнув лицо в шубы. Лада давилась от рыданий, стараясь, чтобы муж ее не услышал. Потом утерла слезы, умылась холодной водой и с деланной улыбкой вернулась в комнату. Однако Гхор уже задремал.
С жалостью и ужасом смотрела Лада на милого, стареющего. Он здесь, рядом, его можно обнять, прижать к груди крепко, а удержать нельзя. Можно только растянуть прощание-на двадцать лет, на десять или на год…
Вот и кончилось счастье! Три недели безмятежного да еще год-другой уплывающего, неполного, со слезами пополам.
Час спустя, полупроснувшись, Гхор перебрался на кровать досыпать до утра. Лада не легла. Ходила ломая руки по гостиной, кусала губы, плакала и утирала слезы, перебирая жестокие и горькие слова учителя.
Уже под утро в сознании всплыло мельком сказанное, не остановленное в первый момент. Как сказал Зарек: “Может быть, только эти догадались – в Антарктиде – селекционеры геронтита. Больно уж метко они нацелились”.
И Лада ухватилась за эту мысль. “Да, да, надо искать в Антарктиде”. Она всегда любила историю, с уважением относилась к предкам, считала, что люди прошлого были сильнее характером… Могли знать и секреты, утерянные впоследствии. Метко нацелились! Конечно, знали причину старости, потому и нацелились метко.
Лада проявила решительность я энергию. Мужу она ничего не объясняла. По врачебной этике безнадежно больным не принято сообщать горькую правду. Впрочем, многие из них сами отталкивают правду, предпочитают розовый самообман. Итак, Лада взяла отпуск, мужу сказала, что поедет в южное полушарие погреться на солнышке, и умчалась на юг, только не греться.
В археологическую экспедицию ее приняли без труда. Ученица знаменитого Зарека, сама заслужившая “Большое спасибо” в борьбе с эпидемией, могла рассчитывать на содействие в республике ЦЦ. Пробыв в ДарМааре не больше недели, Лада вылетела в страну льдов. Была середина января, разгар антарктического лета, температура иногда поднималась до нуля. Сверкали впитавшие солнце подтаивающие ледники, и пухлые пингвины, спасители человечества, важно ковыляли по льду, придерживая лапами и пузом яйцо: они высиживали свое потомство на ходу.
Базу Ингрид-Йола обследовала целая экспедиция. Ежедневно поутру ученые-археологи, одетые в герметические скафандры, шли в пещеру. Изучение велось последовательно: все ниши нанесли на план, сфотографировали, измерили, разбили на квадраты, в каждом квадрате составили опись вещей, пронумеровали их… Только после этого предметы поодиночке выносили, дезинфицировали, описывали, исследовали и паковали в прозрачные пакеты для отправки в музей.
Историки были в восторге. Ни в одном архиве, ни в одном музее не было такой богатой коллекции экспонатов двадцатого века. Старинная одежда, мелочи быта, бьющаяся посуда, мебель деревянная. Во многих предметах гвозди – этакие ржавеющие, острые, рвущие одежду железные стерженьки. Пожелтевшая рассыпчатая бумага из древесной клетчатки, исписанная округлым ручным письмом. На базе все Писали от руки: диктофоны не были в ходу тогда, а диктотайпов еще не изобрели.
Эти бумаги и расшифровывали историки.
От руки написанное на редкость неразборчиво. Каждый человек писал буквы по-ввоему, как бы своим собственным шрифтом (в старину wo называлось “свой почерк”). С трудом различая “а” или “о” или сходные буквы “g”, “y”, “j”, историки переводили устаревшие слова на современный английский, произносили вслух для автопереводчика, исправляли перевод и наконец диктовали готовую фразу. На страницу иной раз уходил час или .больше. А сколько было страниц неинтересных, бессмысленных!
Еще при самом первом визите Лада обратила внимание на стальной сейф. В них обычно хранились самые важные сведения. У сейфа был секретный замок, открыть его не удавалось никак. Лучевой нож применить боялись: можно было обжечь, попортить бумаги.
Пришлось терпеливо пилить угол сейфа алмазитовой пилой. И наконец с волнением вытащили картонные папки с надписью: “Секретно” и “Совершенно секретно”. Лада ожидала, что тут же откроется тайна старости и смерти.
Большая часть папок была заполнена цифрами. Кто-то из молодежи предположил, что это цифровой шифр, сгоряча включил вычислительную машину. Оказалось иное: со странной скрупулезностью работники базы записывали изо дня в день, сколько они съели мяса и овощей и сколько центов стоит каждая банка, сколько получили одежды и в какой срок износили, сколько получили и сколько разбили стекла, сколько израсходовали свинца, меди, ламп и даже электрического тока.
Такого рода проверки и в третьем веке проводились по заводам время от времени, чтобы найти самый рациональный метод производства – изготовлять побольше вещей в наименьшее время. Но ведь на полярной базе никакого производства не было.
И старший археолог – знаток психологии древних объяснил молодым своим помощникам, что люди XX века не доверяли друг другу. Опасались, что кладовщик или повар, получив продукты для еды, не сохранит для своих товарищей, не погрузит на пароход, а вместо этого еще в порту обменяет на деньги и деньги положит в карман или передаст своим родным. Вот почему они записывали каждую банку консервов по десять раз, и записи эти, считая очень важными, хранили в стальном ящике с секретным замком. Впрочем, как оказалось в дальнейшем, вся эта писанина не помогала. В том же ящике лежали и папки с делами о наказании начальника базы и четырех служащих, присвоивших себе часть вещей. Все они были отданы под суд и приговорены по тогдашнему обычаю к сидению в запертой комнатетюремной камере – на пять и на десять лет. Только начальник был оправдан, хотя он и присвоил больше всех. Но за него горячо ратовал опытный знаток законов – наемный адвокат, сумевший доказать, что в бумагах есть какие-то неясности, которые можно истолковать в пользу начальника. И все эти споры с ухищрениями и хитросплетениями, аккуратно перепечатанные в трех экземплярах, хранились под защитой непроницаемой стали.
Лада чувствовала, что ее уважение к предкам убывает. Прошлое всегда казалось ей героическим. Даже в злодейском замысле творцов геронтита видела она какой-то разбойничий размах, упоение мщением: весь мир задумали уничтожить. А на самом деле тут шла возня мелких жуликов, готовых обмануть и обсчитать соучастников преступления.
Все это было странно, непривычно и вместе с тем любопытно для новых людей, не понимающих всей подлости, возникавшей в мире неравенства. Позже многие из этих бумаг попали в музеи на поучение школьникам и психологам. Ладе было не до психологии. Она работала вперегонки со старостью мужа. Кроме того, она заблудилась с врачебной неправдой. Неправда нигде не приводила к добру.
Она не хотела сказать Гхору, куда и зачем едет. Придумала такой повод: хочет погреться на юге, навестить заодно Нину. Но с Дар-Мааром можно было ежедневно связываться по браслету, а в Антарктиде браслетной связи не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55