Десятки глаз с вожделением посмотрели на таранку. Но человек в пыльнике выделил только его, Мирона, и великодушно протянул половину жирной, красновато светящейся на солнце рыбины.— Мне? — несказанно удивился обрадованный Мирон и с уважением добавил: — Премного благодарен.Они стояли за стойкой, неторопливо грызли таранку, лениво тянули пиво, добродушно поглядывая друг на друга. И Мирон даже начал испытывать к этому человеку какое-то свойское расположение.— Смотрю, вы вроде бы местный? — отдувая от края кружки пену, полюбопытствовал сосед.— А что? — со сразу проснувшейся насторожённостью отозвался Осадчий.— Да нет, ничего… поиздержался малость в дороге… Хотел бы… — Наклонившись к самому уху Мирона и оглядевшись по сторонам, человек доверительно прошептал: — Хотел бы кое-что продать…— Что?— Вещь…Незнакомец в свою очередь насторожился и даже чуть отодвинулся от Мирона. Похоже было, что он уже пожалел о своём предложении. И это успокоило Мирона: перед чужим испугом его собственный страх всегда проходил быстро. Он наклонился к соседу, солидным шепотком сказал:— Сами мы не местные, но свободный капиталец имеем. Так что, ежели ваша вещь…— Кой-какое золотишко у меня… — едва слышно признался незнакомец.— Золотишко?! — захлёбываясь от восторга, повторил Мирон.Едва ли не с нежностью подумал: «Ах ты, рожа твоя спекулянтская! Да не томи душу, злодей!..» Видать, день сегодня такой выдался — прибыток к прибытку шёл… — И добавил нетерпеливо: — А ну покажь товар!— Вы уж, пожалуйста, потише. Здесь ведь разные люди, — выразительно повёл глазами по сторонам сосед. Он насупился и, казалось, уже окончательно раскаивался в своей откровенности перед случайным человеком. Ещё раз оглядел Мирона и с сомнением покачал головой: — Да и боюсь, мой товар будет вам не по карману…«Взад пятит, — огорчился Мирон, — спугнул купца!» И, тоже перейдя на полушёпот, внушительно сказал:— Мы ваш товар не видели, вы наш карман не щупали.Людей в деле опасливых я, конечно, уважаю, только и кота покупать не приучен. К тому же у вас даже мешка — нет! — Он коротко и нервно рассмеялся собственной шутке.— Похоже было, что шутка эта разозлила чересчур осторожного собеседника.— Мешка нет! — сердито сказал он. — Не каждый товар в мешке носится!.. Часы у меня золотые с двумя крышками, боем и при золотой цепочке!— Пока-ажь!..— Шпана кругом. А ты: «покажь» да «покажь»! А потом не купишь, а они увяжутся, украдут.— Ну, не хочешь здесь — давай отойдём, — тихим, примирительным тоном предложил Мирон, боясь неосторожным словом или даже взглядом окончательно расстроить заманчивую сделку.Они перешли через железнодорожные пути, сразу за которыми начинался пустырь с остатками каких-то сараюшек, а ещё дальше густо вставал невысокий, подпалённый осенним багрянцем кустарник.— Значит, с двумя крышками, — не выдержав, переспросил Мирон. — И при цепочке?— Фирма «Лонжин», — внушительно ответил спутник.Мирон искоса осмотрел сухощавую, не так чтобы сильную фигуру шагавшего рядом человека, и шалая, взвеселившая сразу мысль пришла к нему. «Лонжин», — повторил он про себя незнакомое слово. И ещё раз с удовольствием: — «Лон-жин»!В кустарнике, вблизи речки, виднелась заброшенная полуразвалившаяся часовенка. Вокруг царила лёгкая недвижная тишина.— Пройдём к часовне, — предложил Мирон каким-то свистящим от волнения голосом, — чтоб, значит, для полной уверенности. — Теперь он сам искал безлюдного места.— Пройдём… — Мужчина согласился не задумываясь, легко, и Мирон увидел в его сговорчивости добрый знак.Столько раз выручала Мирона Осадчего врождённая подозрительность к людям, столько раз отводила от него беду в самый распоследний момент, а вот жадность подвела, столь же глубоко в нем сидящая, как и подозрительность!..Они вошли в часовню, и мужчина сразу же достал из кармана что-то завёрнутое в белую материю. Не замечая ничего вокруг, Мирон жадно впился взглядом в свёрток, будто надеялся увидеть сквозь тряпицу желанный блеск золота.Но все получилось иначе, чем он предполагал: в руках у человека блеснула не мягкая желтизна золота, а черно-воронёная сталь нагана…— Не шевелись… Мирон Осадчий! — негромко, но властно произнёс Фролов.Мирон загипнотизированно смотрел на ствол пистолета и лихорадочно думал: «Это конец! Черт возьми, что же делать? Господи помоги, лишь бы увернуться от выстрела. А там — во весь дух наутёк!» Не меняя недвижного выражения лица, Мирон резко швырнул в лицо Фролову свою котомку и отпрыгнул в сторону… «Теперь бежать! — молнией пронеслось у него в мозгу. Но на пути его встал ещё кто-то. И прежде чем Мирон успел рассмотреть этого человека, он почувствовал сильный удар. Яркий солнечный день померк в глазах Мирона, и всего его окутала противная, душно-клейкая тьма.Очнулся он на выщербленном, густо покрытом птичьим помётом полу часовни. Под высоким потолком зияли отверстия, через которые виднелось нестерпимо синее небо и разбитый крест на маковке купола. В часовню влетали и вылетали голуби, наполняя гулкую тишину шорохом крыльев и воркованием. Лики строгих святых неотступными печальными глазами смотрели прямо на Мирона. Он замычал и попытался языком вытолкнуть изо рта кляп.Фролов склонился над ним, ослабил верёвки, вынул кляп. Мирон приподнялся, очумело сел на куче штукатурки и, поводя затёкшими руками, спросил:— Ты кто?— Чекист, — спокойно и снисходительно-насмешливо ответил Фролов. Мирон перевёл затравленный взгляд на Кольцова, долго всматривался вего лицо.— А твоя личность мне вроде как знакома…— Встречались. У батьки Ангела. Ты ещё тогда грозил расправиться со мной, — спокойно ответил Кольцов, пугая Мирона именно этим, веющим смертью спокойствием.— Помню. Ты белым офицером был, — бесцветным голосом обронил Мирон. — А теперь, выходит, тоже в Чеку перешёл?— Выходит, так.Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от верёвок и сказал:— А меня вот к золотопогонникам нелёгкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!— Рассказывай.— А жить буду? — огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. — Все скажу, если помилуете!..— Говори. Пока будешь говорить — будешь жить. А своё получишь! — невозмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.— Я ещё пригожусь вам… Я пригожусь. Я достану самые секретные бумаги… Хотите — убью Щукина?.. Это он во всем виноват… Он втравил меня… Я убью его… Дам расписку, что убью… Буду работать на вас, секретные документы буду доставлять…Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлёбываясь от страха, что его не станут слушать… и с надеждой увидел, что выражение лица у Фролова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. «Нехай презирает — исполнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?» — уговаривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,— хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаменованием.— Не продам — сообщите Щукину. Он не пожалеет — убьёт! — разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. — Дам адрес жены. Ежели продам — её убьёте…— Легко ты чужой жизнью распоряжаешься, — с укоризненной непримиримостью бросил Фролов. — Тем более что и жены-то у тебя не было и нет.— Как нету? Как это так нету? — возмутился Осадчий, — что ж, выходит, по-вашему, я брешу?— Брешешь, Осадчий, брешешь, — невозмутимо подтвердил Фролов. — Оксана знает, что Павла убил ты.— И это, значит, знаете? — сразу сникнув, устало произнёс Мирон. Это его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.— Все знаем. Работа такая! — невозмутимо ответил Фролов, читая в глазах у Осадчего смертельную безнадёжность. «А ведь уж давно убитым живёт!— отметил про себя Фролов. — Страшнее всего среди живых вот такие мёртвые… Неужели он и родился таким омертвелым?»А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадёжно попросил:— Тогда стреляйте.— Успеем, — неторопливо ответил Фролов.И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, ещё обойдётся. Если бы он не был нужен им — кокнули, и дело с концом. Ан нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать? Такие люди, как он, нужны любой власти. В этом он был твёрдо убеждён. Только бы на сей раз не прогадать. После длительной и, как показалось Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился к Фролову и значительно, полушёпотом сказал:— Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам, в Новозыбков. С пакетом.— Где пакет?— Возьми вот тут, за пазухой.На конверте, извлечённом Фроловым, значилось: «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».— Кто такой Пискарев? — строго спросил Фролов. — Как ты должен был встретиться с ним?.— Не знаю… ох не знаю. Моё дело — опустить письмо вНовозыбкове в почтовый ящик, — угодливо отвечал Мирон. — Только опустить. В любой ящик. И все.— Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.— Верит, верит! — подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. — Я через линию фронта не раз его людей водил. Больших людей…— Как переходишь линию фронта?— А по цепочке, — все с той же готовностью продолжал Мирон.— Рассказывай, — приказал Фролов.— Значит, так, — обстоятельно рассказывал щукинский связной. — Значит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести семнадцатой версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путевой обходчик Семён должен переправить дальше…Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию, каждую чёрточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А Мирон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его понесло, он столько рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед глазами…Наконец он испуганно осёкся, просительно глядя в глаза Фролова.— Все? Ничего не утаил? — сурово спросил чекист.— Ей-богу, как на духу!— Ну что ж, теперь приговор приведём в исполнение, — сказал Фролов и поднял наган на уровень Миронова лба.— Нет! — в ужасе закричал Осадчий. «Да как же так? — успел ещё подумать он. — Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет? Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ловушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть солнце… Господи спаси, я другим стану! Другим!..»Письмо, взятое у Мирона, на первый взгляд никакого интереса не представляло. Некий весьма хозяйственный человек сообщал, что он жив и здоров, и интересовался у своего давнего знакомого (так явствовало из тона письма?) Михаила Васильевича Пискарева ценами на картофель и крупу и в конце передавал обычные приветы близкой и дальней родне. Дело обычное, житейское! Сколько таких пустячных писем бродило по дорогам страны, завязанных в котомки, зашитых для верности в подкладку, писем с оказией, без надежды на ответ!.. Но это письмо отправлял начальник контрразведки Щукин, отправлял с предосторожностями через связника, одно это свидетельствовало о том, что у данного письма есть другой, тайный смысл, что это явная шифровка.Понимая, что дело это опасное и трудное, боясь упустить попавшую к ним в руки важную нить, Фролов решил сам по белогвардейской эстафете добраться до Новозыбкова.Можно было переправиться на ту сторону по своей, чекистской цепочке, налаженной и проверенной. Но Фролов хотел получить в руки сразу всю белогвардейскую эстафету и установить над людьми Щукина тщательный чекистский контроль. Такое выдавалось не часто и оправдывало риск.С поезда Фролов сошёл у небольшого станционного домика, над которым виднелась попорченная пулями фанерная вывеска: «Разъезд 217-й версты».К разъезду жались ветхие, с покосившимися крышами, домики. За плетнями клонились к земле пожелтевшие тяжеленные круги подсолнечника.Фролов уверенно зашагал к дому, во дворе которого была прибита к шесту — дивная для военного времени — зелёная скворечница.Во дворе яростно, гремя увесистой цепью, залаяла собака, торопливо открылась калитка. Перед Фроловым встал молодой, крепко сбитый парень с хитрыми, увёртливыми глазами. Фролов сразу узнал его по рассказу Мирона. Семён в свою очередь тоже бесцеремонно рассматривал Фролова и молча ждал, что тот скажет.— Неприветливо встречаешь гостей, Семён, — с лёгкой и ничего не значащей обидой укорив парня Фролов.— Тю! Ты откуда меня знаешь? — удивился Семён.— Николай Григорьевич кланяться тебе велел, — сказал Фролов первую половину пароля. Насторожённости, застывшей на лице Семена, заметно поубавилось.— Что пользы с его поклонов. Часы я ему передал, а он никак их не отремонтирует… — отозвался Семён с деланной сонливостью.— Часы в мастерской. Отремонтируют в пятницу.— Тебя что, переправить? — шарил по лицу и по одежде Фролова хитроватыми, осторожными глазами Семён: дело серьёзное, здесь нужно без всякой оплошки.Фролов согласно кивнул.— Не поздно? Может, заночуешь? — предложил парень.— Спешу, Семён, — уклонился от этого предложения Фролов.— Дело твоё. — Он взял возле веранды весла, положил их на плечо. Махнул Фролову: — Аида! — И они пошли со двора по крутому меловому спуску к берегу.Взвихрились воронки прозрачной зеленой воды. Лодка, слегка переваливаясь с боку на бок, пересекла открытое пространство и нырнула в густые камыши. Долго плутала по лабиринту озёр и озерец, пока не оказалась в поросшей верболозом и кугой старице.Семён налегал на весла, и крутые бугры мускулов играли под рукавами его куртки. Он явно торопился и дышал тяжело и сердито. Но вот сбоку от прибрежного леска, за крутым поворотом, им открылось село. На взгорочке стояла, словно нарисованная, беленькая и круглая церквушка, а вокруг неё раскинулись такие же беленькие и уютные домики.— Во-он в той церкви отец Григорий требы служит, — показал головой Семён. — Вечерни сегодня не будет, так что, ежели упросишь, он тебя ночью и повезёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63