А потом я увидел, что собирается гроза.
Увидел черные тучи, закрывшие солнечный лик. Это было красиво, и страшно, и грандиозно — как и все, что творит Господь! Я молился и плакал, осознавая свою ничтожность перед величием и великолепием небес и земли. И Бог удостоил меня видения.
Господь обратился ко мне, ничтожному, со словами:
— Дамиан, слушай меня. Слушай и передай Мое слово миру. Я низверг тебя до самого дна, дабы ты на себе испытал всю ту низость и грязь, в которую впали сыны человеческие, и когда ты познаешь горечь и унижение, Я опять вознесу тебя на вершину, дабы ты понял истинную величину Моих замыслов. Слушай меня, Дамиан.
— Да, Всемогущий. — Я не смел поднять глаз.
И Господь сказал так:
— Я собираюсь произвести фундаментальную перемену в самой природе мироздания. Это произойдет ровно в полночь, завтра, в день Летнего солнцестояния — да, это языческий праздник, но я Бог для язычников, так же, как я Бог для верных. Пусть они сами это и отрицают, но я — их истинный Бог.
— И что это будет, Господи? — спросил я робко. — Второе пришествие, Страшный суд... ядерная катастрофа? Ты опять снизойдешь на землю во славе своей и величии, дабы судить и живых, и усопших?
И я почувствовал у себя на лице благостное дыхание, и Бог коснулся меня своей дланью, и душа моя возликовала, соприкоснувшись с Отцом небесным, и было так, будто раньше я был слепым, а теперь вдруг прозрел. И я увидел великий свет. И услышал небесную музыку — пение ангелов. Мощный орган и тысячеголосый хор в моем виртуальном соборе — это лишь слабое эхо той дивной музыки...
И хотя я по-прежнему не решался поднять глаза, я знал, что Господь улыбается мне. Он сказал:
— Ты, мой возлюбленный сын, приведешь людей к свету, выведешь их из пустыни тьмы.
— Я, Боже? Но я недостоин.
— Конечно, ты недостоин, — ответил мне Бог. — Да и кто из сынов человеческих был бы достоин? Но ты мне нужен. Начиная от часа, который я определил и назвал, когда я снизойду в своей славе на землю, на земле будет новый завет. Третий Завет. Могущественные падут, и последние станут первыми.
И Он открыл мне свои грандиозные планы о будущем человечества. Но прежде чем я передам вам Его слово, восславим Господа Всеблагого и помолимся все вместе. И не забудем про наш телефон бегущей строкой внизу экрана, ибо церковь наша — по всей стране, по всему миру, и ваши доллары — наша кровь.
* * *
• память: 130 н.э. •
Погребальные игрища по Антиною проходят без лишней помпезности. Строго и аскетично. Обнаженные юные атлеты состязаются за лавровый венок в беге, борьбе и метании копья. Император наблюдает за всем из импровизированной ложи в наскоро, но добротно сооруженном театре, который потом облицуют мрамором. Его лицо абсолютно бесстрастно. Как маска. Хотя обряды все греческие, их серьезность и строгость поистине римская.
Он хотел, чтобы Лизандр был рядом, но мальчик-вампир не выносит солнца. Может, когда-нибудь он и научится выносить его свет, но сейчас — еще нет. Он спит в мраморном саркофаге. Саркофаг предназначен для Антиноя, императорского любимца. Прощания с телом не будет. Наверное, Антиной, раздувшийся от воды, уже не настолько красив, чтобы показывать его людям. Лизандр слышал, что бальзамировщики уже трудятся над его телом: вынимают все важные органы, набивают его селитрой, миррой и ароматными травами — готовят его к путешествию на запад. Саркофаг стоит на почетном месте у трона Цезаря. Мальчик-вампир крепко спит смертным сном, но его чуткий слух все равно ловит звуки из мира снаружи.
Даже в великой скорби император не забывает о делах государственных — отдает распоряжения и подписывает приказы, которые ему приносят раболепные чиновники. Он спокоен. Слезы он лил в одиночестве. Теперь же — на людях — он Цезарь. Тот, кто будет объявлен богом на земле.
Но когда начинается музыка, он уже не такой отрешенный и собранный. Сами песни — банальные и избитые: застольные песни, любовные мольбы, обращенные к какой-нибудь безлико-прекрасной девушке или юноше, в эолическом стиле, псевдогомерический эпос. Хотя музыка проникает в холодный саркофаг, Лизандр недвижим. Лишь одна песня врывается в его смертный сон без сновидений: песня на кельтском, в исполнении юного Клаэлина — ее рваная сбивчивая мелодия передает боль и глубокое отчуждение гораздо острее и проникновеннее, чем все остальные песни с их сглаженными мелодическими оборотами и искусными колоратурами.
Представление «Царя Эдипа» начинается поздно вечером. Цезарь сидит, погруженный в печаль и сумрак. Лизандр, обратившись туманом, истекает наружу из запечатанного саркофага и садится, никем не замеченный, у ног императора. Он принимает обличье создания тьмы. Сейчас это ворон. Его тревожат повязки на запястьях у Цезаря. Вскоре показывается и кровь. Но такой малости вряд ли достаточно, чтобы утолить голод.
Представление проходит при свете сотни факелов. Зрителей почти нет — как это может быть? Антиноаполис — это всего лишь идея в голове у императора. За деревянным помостом, обозначающим костяк будущего настоящего театра, виднеются пальмовые деревья, а за деревьями — песчаные дюны. Ветер пустыни несет прохладу. Оркестра не видно, он скрыт в глубокой тени.
Актеры играют тускло, без блеска. Деревянные маски нелепо гротескны. В Помпеях все было не так. Времена изменились. В Египте естественные пропорции эллинического искусства преувеличены до абсурда. Мальчики-хористы поют свои партии пронзительными и надрывными голосами. Наверное, считается, что такое пение должно пробуждать страсть и страх. Но вместо высокой трагедии Софокла получается пафосная истерика, и последние строчки отзываются в сердце Лизандра горькой иронией:
Значит, смертным надо помнить о последнем
нашем дне,
И назвать счастливым можно, очевидно, лишь
того, Кто достиг предела жизни, в ней несчастий
не познав.
Если бы поэт знал... если бы он вкусил смерти прежде, чем написать эти строки, он бы понял, что превыше горечи жизни — горечь вечности.
Цезарь требует еще вина. Опасаясь быть обнаруженным, мальчик-вампир снова меняет обличье и вливается в пляску теней от дрожащих факелов, стоящих по четырем углам трона.
Теперь он — черная кошка. Обдирает когтями золотые нити на пурпурной императорской мантии. Забирается на плечо к богу. Представление подходит к концу. Дочь Эдипа, юная Антигона, уводит отца, который сам себя ослепил, хор направляется следом за ними в медленном танце, не радостном, но и не скорбном. Этот запутанный сложный танец представляет всевластие мойры, закона судьбы, который не в силах нарушить ни боги, ни смертные. Черная кошка легонько прикусывает императору ухо. Слизывает кровь шершавым язычком. Цезарь вздыхает.
— Антиной тоже так делал, — говорит он, и, кажется, в первый раз в его воспоминаниях Антиной обретает человеческие черты.
На них никто не смотрит. Мальчик-вампир вновь принимает обличье человека.
— Тебе надо как следует отдохнуть, — говорит император. — Завтра мы явим им чудо.
— Я восстану из мертвых?
— Да.
— Ты действительно веришь, что я — Антиной, который воскрес и стал богом?
— Послушай, Лизандр. Когда я увидел тебя в первый раз, — Цезарь понижает голос, чтобы его не услышали факельщики у трона, — когда я увидел тебя в первый раз, я преисполнился безумной надежды. Теперь я знаю, что ты — не он. Но мы должны явить людям чудо. Ты бы видел его лицо, когда он мне говорил, чтобы я ни о чем не тревожился, что все будет хорошо, что он утолит мою боль и печаль, а вместе с ними — и муки моей разделенной империи. Он был ребенком с простой детской верой в чудеса. Но ты — не ребенок, я знаю. Твои глаза. Они выдают твой истинный возраст. Антиной бросился в Нил и показал мне, что я — всего-навсего император, а он — мальчик, который может стать богом, спасителем, верховной жертвой. О, но он не всегда был таким серьезным! Он меня часто смешил; с ним я смеялся по-детски. Он умел осветить даже самые темные и унылые мгновения. И ради него я сделаю так, что чудо случится. Завтра, на третий день, Таммуз восстанет из мертвых. И не важно, что ты — не он. Для тех, кто творит чудеса, чудеса — никакие не чудеса, а результат тщательной подготовки и ловкости рук. Но если они укрепляют людскую веру, значит, они истинные чудеса. Я уже составил декрет для Сената, который объявит его богом. И ты мне нужен для этого маленького представления. Чудо — это искусство. Искусство иллюзии.
На этих словах музыка умолкает, и актеры склоняются в низком поклоне, встав на одно колено на краю деревянной сцены, в надежде, что Цезарь вознаградит их за старания — кошель ауреусов, поместье на Сицилии, объятия красивых рабынь.
И император одаривает их щедро. Актеры едва в состоянии унести императорские дары. С благодарностями и поклонами они направляются к выходу и растворяются в сумраке.
— Сейчас тебе нужно вернуться в гроб, — говорит император. — А потом ты получишь свою свободу — еще до рассвета.
В театре уже никого не осталось. Погребальная процессия уже собирается в путь к месту последнего успокоения. Император готов к всенощному бдению над саркофагом. До рассвета. До воскресения.
* * *
• пророк •
И вот мы с вами опять в виртуальном соборе, дорогие мои друзья, все вы, кто сохранил веру в меня и остался мне верен, когда Господь испытывал мою волю и твердость и закалял меня в огненном горне мирских искушений. Я не отчаялся, и вы не отчаялись тоже, и теперь пришло время великой награды.
Продайте все, что имеете! Раздайте все свои деньги бедным или — еще лучше — отдайте их в нашу церковь! Распрощайтесь со всеми, кто не крепок в вере своей, а значит, не будет спасен, — с теми, кого вы зовете друзьями и близкими. Сидите дома и ждите. Отметьте двери своих домов, как это делали древние иудеи, дабы вас миновал гнев Господень.
Так случилось, что буря, которая потрясет мир, начнется в маленьком городке в Айдахо под названием Паводок. Там, в горах, разверзнутся врата адские. Сейчас там снимают фильм, но скоро иллюзия станет реальностью — много скорее, чем они себе представляют. Когда демоны ада вырвутся в мир, уже не будет нужды ни в каких спецэффектах!
И после ночи кошмара и ужаса мы с вами и все, кто сумел сохранить в себе веру, спасемся, облаченные в истинный свет...
* * *
• колдунья •
Его, похоже, заносит, подумала Симона Арлета, которая смотрела проповедь Дамиана на маленьком портативном телевизоре. Но когда она увидела, как Марджори Тодд протянула руку и коснулась экрана, как священной реликвии, когда увидела надежду, сверкнувшую в глазах этой женщины — в глазах, полных горечи и отчаяния, — она поняла, что Дамиан по-прежнему остается личностью обаятельной, харизматической, как теперь принято говорить, несмотря ни на что.
И все же ему не стоило упоминать Паводок. А что, если какие-нибудь религиозные маньяки решат штурмовать город в поисках адских полчищ?
Впрочем, адские полчища будут в избытке...
* * *
• память: 130 н.э. •
Час до рассвета. Саркофаг водружен в гробнице, прорубленной прямо в скале. Вход запечатан. Женщины воют, истошно кричат, бьют себя в грудь и рвут на себе волосы. Мальчик-вампир слышит их горестные стенания сквозь толщу камня. Он слышит ветер пустыни. Слышит тихие вздохи Цезаря. Ночь скоро закончится — ночь кошмара и ужаса.
Камень откатывается от входа, и он стоит в открывшемся проеме.
Вот что он видит:
Женщины — профессиональные плакальщицы и просто объятые горем, — их обнаженные груди в крови, с таким усердием они наносят себе удары в своей неистовой скорби. Солдаты преторианской стражи: напряженные позы и лица выдают их неловкость в присутствии столь откровенно неримского проявления чувств. Император на троне в облачении фараона и при всех атрибутах, поскольку этой провинцией он правит как фараон. Серое небо, уже окрашенное бледным свечением близящегося рассвета.
Увидев его на выходе из гробницы, женщины едва не теряют разум. Они в жизни не видели ничего такого. Возрождение бога всегда было для них лишь метафорой.
Он стоит перед ними в своих погребальных одеждах. Он знает, что они видят: совсем юного мальчика, с гипнотизирующими глазами и прозрачной, почти светящейся кожей, какой не бывает у смертных. Прохладный ветер треплет его черные волосы. Его бледность сродни белизне альбиноса.
Женщины в замешательстве умолкают. Потом одна из них кричит:
— Таммуз умер. Таммуз воскрес. Таммуз придет опять...
Остальные подхватывают ее крик. Они действительно верят в этот явный обман! Он тронут их беззаветной верой. Он смотрит поверх толпы в лицо Адриана. Император спокоен, он знает, что все это — ложь. Но он готов был солгать, чтобы сделать своего возлюбленного Антиноя богом. Он пожертвовал правдой ради высшей истины.
Уже скоро — до того, как на небе покажется солнце — мальчик должен раствориться туманом в утренней дымке, перелететь через пески в поисках нового места для отдохновения. Он найдет себе новые города, пересечет новые океаны — будет пить души еще не рожденных людей. Он станет частью их мифов. Может быть, это правда — что он стал богом. Как всякий бог, он наделен сверхчеловеческими способностями, и, как и у всякого бога, само по себе его существование лишено смысла — оно обретает смысл только в контексте человеческой веры.
Мальчик-вампир знает, что ему не избежать предназначенной ему роли — во всех теперешних и будущих драмах. Подобно Эдипу, ему не обмануть свою мойру. Судьбу не обманешь. Он умер еще до того, как познал себя, и теперь его просто нет. Он существует лишь как отражение веры смертных — их страха смерти, страха перед неизвестным.
Император тоже в ловушке, из которой нет выхода.
Но у императора все-таки есть возможность избежать бесконечных иллюзий.
Император хотя бы может умереть.
14
Пиротехника
• зеркало •
Пит Джемисон, коридорный, постучал в дверь еще раз. Он слышал за дверью какие-то всхлипы. Может, там занимались сексом. Он не хотел мешать людям, но из номера звонили и просили о помощи, хотя и не объяснили, в чем дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56