Хотя новизна есть не что другое, как преступление правила, с точки зрения человеческой косности она хуже убийства или воровства. Поэтому при благородной доверчивости характера Мастер правильно делает, что не допускает посетителей во все комнаты из предоставленных ему администрацией папы. Если же, не приведи господь, кому удастся проникнуть в доступное только близким, доверенным людям помещение, этот человек убедится, что подозрительность доносчиков возникла не на пустом месте и что нужна большая догадливость, чтобы определить, откуда происходят достижения Мастера: из благородства намерений, таланта, терпения и предварительной практики живописи или изображенное на доске существо, соблазнительное и вместе отталкивающее, проникающее далеко, но и удерживающее поблизости таинственным объятием духа, есть плод сношения с инкубами и суккубами или другими демонскими созданиями, о чьих происках предупреждают авторы «Молота против ведьм».
90
Если геометрия сводит всякую поверхность, окруженную линией, к фигуре квадрата и каждое тело к фигуре куба, а арифметика делает то же самое со своими кубическими и квадратными корнями, то обе эти науки распространяются только на изучение, прерывных и непрерывных количеств, но не трудятся над качеством и красотой творений природы и украшением мира, как это делает живопись.
Леонардо обычно полагают превыше всего преданным измерению, числам и всяческой точности, но из приведенной записи видно, как не поддающееся исчислению искусство живописца выступает в виде последнего аргумента.
Удивление какого-нибудь постороннего человека, тайно, без спросу проникшего в самую дальнюю из предоставленных Мастеру комнат, оказалось бы наибольшим, если бы такое случилось в довольно редкие дни, которые тот отдает занятию этим своим искусством, да еще если внезапный свидетель мало знаком с обычаями папского двора в понтификат Льва X, похожего скорее на вертеп, чем на основание и сердцевину христианской церкви, тогда как одно из действующих лиц представления внешностью напоминает языческого друида, жреца древних галлов, каким он рисуется в воображении. «Его – Леонардо – голова была покрыта длинными волосами, брови были такие густые и борода такая длинная, что он казался олицетворением благородной учености, каким до него были друид Гермес и древний Прометей», – сообщает миланец Паоло Ломаццо в сочинении «Храм живописи». С возрастом волосы поредели, а отливающая золотом борода сделалась прозрачной и давала возможность видеть покатый подбородок, подобный сточенному водой морскому камню, как он просвечивает сквозь пену убегающей волны. Однако же опускающаяся иной раз для краткого отдыха рука живописца с внезапно наполняющимися венозной кровью бугорчатыми жилами и плоскими, обточенными соприкосновением с инструментом ногтями мастерового создавала впечатление старческого проворства и силы. Обстановку представления в целом Леонардо описывает следующими словами:
Живописец с большим удобством сидит перед своим произведением, хорошо одетый, и движет легчайшую кисть с чарующими красками; и убран он одеждами так, как это ему нравится; и жилище его полно чарующих картин и чисто; и нередко его сопровождает музыка или чтецы различных прекрасных произведений, которые слушаются с большим удовольствием.
В увлечении доказательством преимущества живописи перед другими искусствами он, по обыкновению, преувеличивает, но комната в самом деле отличается удобством, поскольку здесь все устроено, как Мастер приказывал: столы сделаны на козлах, чтобы их легче было передвигать, различные ненужные и не доставляющие удовольствия глазу предметы домашнего обихода скрыты за перегородкой, а окна увеличены и затянуты промасленной бумагой, оттого помещение также и в яркую солнечную погоду заполнено ровным рассеянным светом, подобно легчайшему ветерку, овевающему синьору Пачифику Брандано, поместившуюся на возвышении в кресле, поставленном относительно Мастера наискосок. Поэтому синьора повернулась к своему живописцу, легко опершись на подлокотник и кистью правой руки притрагиваясь к запястью левой: покуда синьора Пачифика не устает, позвоночник ее выпрямлен, что при некоторой грузности фигуры показывает большую энергию и силу мышц. Подруга Джулиано Медичи, гонфалоньера св. Римской церкви, смотрит на Мастера, как бы ему покровительствуя; и это понятно, если иметь в виду положение и сан ее господина и возлюбленного. Не каждый легко выдерживает тяжесть подобного взгляда, впрочем, смягчаемого прелестной улыбкой, как однодневная бабочка витающей около ее губ.
В зависимости от того, как продвинулась работа к тому времени, когда предполагаемый тайный посетитель проник в мастерскую, он, если истек достаточный срок и Мастер вышел к сфумато, рассеянию, мог бы увидеть точно такую улыбку на укрепленной в мольберте доске. Правда, нельзя быть уверенным полностью, что чему служит причиной и свойственна ли такая улыбка синьоре, или же она является изобретением Мастера, тогда как его модель ей подражает. Тем более задолго до этого во Флоренции смутная с косиною улыбка распространялась, как помнит читатель, благодаря излучению некоторых скульптур, отлитых в мастерской Вероккио по моделям его ученика и сотрудника. Впрочем, возможно и допустимо, что присутствовавший здесь с инструментом, лирой ди браччо, Аталант Миллиоротти способствовал благоприятному расположению духа синьоры, которую недаром прозвали Джоконда, то есть Играющая, а это, в свою очередь, хорошо согласуется с описанием, сделанным самим Леонардо, и словами Вазари, когда тот говорит, что, дескать, во время работы над портретом Мастер держал для своей модели «...певцов, музыкантов и постоянно шутов, поддерживавших в ней веселость, чтобы избежать той унылости, которую живопись обычно придает портретам, тогда как в этом портрете Леонардо была улыбка настолько приятная, что он казался чем-то скорее божественным, чем человеческим, и почитался произведением чудесным, ибо сама жизнь не могла быть иной». Также Аталант прочитывал иной раз вслух для развлечения какие-нибудь веселые стихи или новеллы известных авторов, которых большую часть не так удобно цитировать, поскольку понятия о приличном быстро изменяются, и тончайшая улыбка синьоры Пачифики нередко возбуждалась сальностями, в другие времена заставляющими краснеть и наборщиков.
Много впоследствии, когда «Джоконда» прославилась повсеместно, один английский медик, рассматривая знаменитый портрет и основываясь на положении рук, сложенных на животе и как бы прикрывающих его от нечаянного повреждения, заключил, будто синьора беременна. Согласившись с чрезмерно догадливым медиком, придется признать, что, помимо Леонардо, синьоры, Аталанта Миллиоротти и неизвестного, притаившегося за ширмами зрителя, присутствовавших тогда в Бельведере в комнатах Мастера, придется назвать еще Ипполито Медичи, будущего префекта города Рима и кардинала. Однако синьора Пачифика прибыла из Урбино через Флоренцию, где впервые встретилась с Мастером, имея на руках сына от Медичи уже двухлетним, а других детей у нее не было. Так что от остроумного предположения придется отказываться; а жаль, поскольку, имея в виду траурную вуаль, знак вдовства, прикрывающую прическу синьоры, оно как нельзя лучше отвечает излюбленному Леонардо принципу пары противоположностей, а именно – жизнь против смерти. Но все же возможно избежать большего убытка и сохранить достойное Мастера глубокомыслие, переведя беременность этой Джоконды, так сказать, в метафорический ряд.
91
Посмотри, что ближе человеку: имя человека или образ этого человека? Имя человека меняется в разных странах, а форма изменяется только смертью.
Называя картины детьми художника, Леонардо другой раз приводил анекдот, придуманный к случаю и, правду говоря, довольно плоский: когда-де одного живописца спросили, почему его дети, рожденные в браке, имеют безобразную внешность, в то время как в картинах фигуры миловидны и привлекательны, тот ответил, что детей он делает ночью в темноте, а живописью занимается днем, когда недостатки хорошо видно и он может их исправить. Удивительно, но людей ужасает или, наоборот, утешает и радует то самое, что их утешало и радовало в глубокой древности, тогда как вещи, казавшиеся вчера смешными наиболее тонкому человеку, сегодня представляются неостроумными и плоскими самому невежественному. И все же из приведенной непритязательной шутки возможно извлечь полезный для понимания смысл, а именно из выражения дети художника, поскольку будет невыносимой пошлостью и ложью сказать о произведениях Леонардо, что тут, дескать, мгновение останавливается и застывает, выхваченное из потока времени. И это происходит из-за особенного качества самостоятельной медленно текущей жизни, свойственного его произведениям и не много зависящего от сходства с моделью и вообще от правдоподобия: в сырых темных подвалах, бывает, появляется на стенах плесень, располагающаяся необыкновенными узорами и ни на что не похожая, однако изумительным запахом свежести раскрывающая свою живую природу. Так и с живописью Леонардо, когда излучение жизненного тепла и влажности дает себя обнаружить вместе с первым касанием грифеля о приготовленный грунт, хотя метафорические роды длятся сравнительно с обыкновенными родами долго.
Между тем притаившийся вымышленный свидетель, в каком бы состоянии он ни застал готовящееся произведение, присутствуя при метаморфозе, когда касание мертвого о мертвое, то есть грифеля или другого орудия живописца к грунту, становится причиной и местом возникновения жизни, сонной, как просыпающийся ребенок, станет испытывать страх, словно бы явился свидетелем черной магии. И тут всякие упоминания о музыкантах и чтецах, хотя бы Мастер в самом деле для этого старался, покажутся детскими выдумками сравнительно с могучей игрою создания, затеянной им здесь, на доске, когда чудесное излучение, или эманация жизни, усиливается лавинообразно, доска раскрывается в мир и стены за нею рушатся как бы от звуков трубы, сокрушающей библейский Иерихон.
Мастер видит страшно далеко, и за спиною Джоконды разворачивается долина реки, вьющейся в теснине между скалами, чему нету и малейшего подобия в низменной болотистой окрестности Рима. Отчасти это напоминает вид, открывающийся с какой-нибудь возвышенности вниз по течению Арно, когда с каждым поворотом реки и в соответствии с мерою удаления местность все больше растворяется в потоках воздуха и света и близко к горизонту ничего нельзя различить, помимо тусклого мерцания; при этом кажется, будто река течет на небо.
Что касается правдоподобия безотносительно к чему-нибудь определенному, то, имея в виду готовый портрет, Вазари сообщает следующее: «Изображение это давало возможность всякому, кто хотел постичь, насколько искусство способно подражать природе, легко в этом убедиться, ибо в нем были переданы все мельчайшие подробности, какие только доступны тонкостям живописи. Действительно, в этом лице глаза обладали тем блеском и той влажностью, какие мы видим в живом человеке, а вокруг них была сизая красноватость и те волоски, передать которые невозможно без владения величайшими тонкостями живописи. Ресницы же благодаря тому, что было показано, как волоски их вырастают на теле, где гуще, а где реже и как они располагаются вокруг глаза в соответствии с порами кожи, не могли быть изображены более натурально. Нос со всей красотой своих розоватых и нежных отверстий имел вид живого. Рот с его особым разрезом и своими концами, соединенными алостью губ, поистине казался не красками, а живой плотью. А всякий, кто внимательнейшим образом вглядывался в дужку шеи, видел в ней биение пульса, и действительно, можно сказать, что она была написана так, чтобы заставить содрогнуться и испугать всякого самонадеянного художника».
Людей, предпочитающих их родному наречию латынь, Данте называл преступниками и прелюбодеями, тогда как Леонардо, гневаясь на аббревиаторов, или сократителей, считал для них наиболее подходящим общество диких зверей. Какого наказания заслуживает Джорджо Вазари, в других случаях показывающий большую тонкость суждения, если произведение, исключительное по важности и достойное стать завершением громадной деятельности Мастера, оценивает, как если это удачное изделие фальшивомонетчика? Малопривлекательные подробности писатель громоздит одна на другую, так что оторопь берет; когда же дело доходит до биения пульса, якобы видного на дужке шеи, живому воображению представляется полевая ящерица – Леонардов Левиафан, застывший на поверхности нагретого солнцем камня, и в том месте, где у людей бывает зоб, вздувается и опадает желвак довольно мерзкого вида. Тот, кто видел «Джоконду», легко обнаружит несоответствия, допущенные биографом, настаивающим на волосках, которым Леонардо, по его словам, каждому определил правильное место. Но что Вазари частично угадал, так это чувство томления и страха, охватывающее не только живописца, но каждого зрителя, как если бы он опасался, что на месте прелестной возлюбленной Джулиано Медичи внезапно окажется обольстительное чудовище, какая-нибудь морская сирена наподобие той, какая, по свидетельству хроникера, в лето 1435 года продавалась на рыбном базаре во Флоренции. Кстати, разворачивающийся за спиною Джоконды пейзаж много имеет от морских полей, как они видны, когда обнажаются при отливе. Ввиду всего этого будет понятно, что, если, как выражается Вазари, «внимательнейшим образом вглядываться в дужку шеи», можно заметить не биение пульса, но более медленное движение, соответствующее чередованию и ритму морских приливов и отливов. Также и определение улыбки как «приятной» приблизительно и неточно и не охватывает явления, известного теперь в целом свете как улыбка Джоконды: от сношения с инкубами и суккубами не такие вещи рождаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63