Сообщающиеся, перетекающие друг в друга лужи). Так что Гена не лежал под огнем пулеметов у Останкино и не сидел в обстреливаемом Белом доме. Разогрел массы и сбежал. Дезертировал.
В середине октября, отсидевшись в Твери у студента Тараса Рабко, от эксцессов «чрезвычайки», я решил выставить свою кандидатуру в 172-м округе Тверской области. Встретив случайно Жириновского в арт-галерее, осведомился, будет ли он выставлять кандидата ЛДПР в Твери? Нет, не будет. Позвонил Зюганову (пусть он и не сдержал обещания сделать меня членом Национального совета ФНС, все же мерзли на митингах рядом, соседствовали в президиумах оппозиции и в колонках "Сов. России" много лет рядом). "Гена, я хочу попытать счастья в 172-м округе в Твери…" — "Эдик, — Зюганов звучал обрадованный, — давай, мы тебя поддержим, у нас там есть свои люди. Если бы у меня был свой список… я бы включил тебя в список КПРФ". — "Спасибо, я не красный, но красно-коричневый, но вот от поддержки не откажусь".
Как раз тогда деятельность КПРФ была временно приостановлена, потому предложение включить в список его ни к чему не обязывало. В Твери есть профсоюзная газета «Солидарность», полностью под влиянием КПРФ, туда мои ребята обратились за помощью, сославшись на мой телефонный разговор с Зюгановым. "Вот пусть Геннадий Андреевич мне сам и позвонит", — ответил редактор г-н Зорькин. Я вынужден был опять побеспокоить Гену. Тот клятвенно обещал приказать своему редактору помочь нам. К тому времени запрет на деятельность КПРФ был снят, и партия начала готовиться к выборам.
— Ты точно никого не собираешься выставлять в 172-м округе от КПРФ? — спросил я.
— Нет, я же тебе обещал.
Когда и через две недели «Солидарность» не собралась поддержать меня, я позвонил Гене еще раз. Он звучал уже чуть-чуть раздраженно. В общей сложности я звонил ему шесть раз. В ноябре, в день регистрации кандидатов, я обнаружил, что КПРФ выдвинула своего кандидата в 172-м. Женщину. Местную. Больше я Гене не звонил. Все было ясно. КПРФ-ная дама разбила голоса оппозиции, и, набрав 23 тысячи голосов, я проиграл. О том, что нужно было дать возможность попытаться выиграть человеку, все эти годы катившему бочку оппозиции вместе с ними на вершину горы, эти люди и помыслить не могут. Благодарность и порядочность им чужды начисто. Жадные до власти, они кинули Анпилова, Алксниса, Власова, Володина, Гариффулину… несть числа «кинутым» КПРФ. Прикарманив победу всей оппозиции, они исхитрились выжить нас, националистов. Не подумав о последствиях. Так в 1993 году меня кинули две компартии: летом — Французская компартия в лице члена Политбюро ФКП Ги Эрмьера, а в декабре — КПРФ в лице председателя Зюганова.
Встретились мы с Геной весной 1994 года на съезде российских писателей, в предбаннике газеты «Завтра». Он вышел из-за спины, потолстевший, посвежевший, повеселевший, обзаведшийся охранниками. Я разговаривал с двумя или тремя нашими, он вышел из-за моей спины с протянутой рукой.
— Здорово, Эдик… Я посмотрел на его протянутую руку и не пожал ее.
— Не могу дать вам руки после того, что произошло на выборах. Это противоречит моим принципам.
Окружающие, среди них зам. редактора «Завтра» В. Бондаренко, застыли с открытыми ртами.
— Да ладно, какой принципиальный… Он шел мимо, все еще неся руку.
— Не могу… — повторил я и посторонился, давая ему пройти во вторую комнату к Проханову. Бурча, «принципиальный», он вошел к Проханову. В «Правде» от 10 августа было опубликовано интервью с ним, где он наврал с три короба, среди прочего, что, якобы, я убеждал его снять ради меня кандидатуры КПРФ. Это ложь, я не просил об этом. Шесть телефонных звонков были сделаны мной по просьбе моих ребят, тверской команды, изнемогающих от работы, дабы чуть облегчить их усилия.
Говнюк как человек, «кидало», тип без каких-либо ярко выраженных талантов, Зюганов хитер и скользок, как может быть только аппаратчик. Он начисто лишен политических убеждений. Он либерал в Давосе, националист в Орле, коммунист на митинге 1-го Мая, государственник 9-го Мая, бизнесмен с бизнесменами, социалист с рабочими и сторонник «многоукладной» экономики с банкирами. Человек, живущий в одном подъезде с Ельциным и Скоковым, он одной с ними капээсэсьей крови, одного класса. И женат он на женщине своего класса, на дочери бывшего своего начальника- бывшего 1-го секретаря Орловского обкома КПСС (а ныне он Председатель Совета Федераций) Строева. Так что можно сказать, что свою партийную карьеру Гена начал через постель. Круто варенный, как спелая сарделина, весящий за сто килограммов, Гена — фальшивый доктор философии (у Дугина он спрашивал на какой-то конференции: "А что такое сакральный"?), фальшивый коммунист, гибкий, без суставов, кусок мяса, исключительно интригами сумел забраться высоко. В апреле 93 года КПРФ была лишь крошечной чиновничьей группкой, к октябрю того же года они уже наскребли чиновников на партийный список. Конечно, после удачных выборов 93-го и 95-го годов к ним потянулись веселой толпой оппортунисты и приспособленцы, но 500 тысяч членов партии, а именно такова, они утверждают, численность КПРФ, это, разумеется, блеф и сегодня. Из трех миллионов подписей, собранных за выдвижение Зюганова молниеносно, — один миллион, конечно, тот самый, что собирался в 1994 году за импичмент президента, остальные два собраны по приказу сверху дружественными администраторами регионов на предприятиях, в казармах или куплены. На деньги всяких Семаг и «задэ». Другое дело, что КПРФ не сможет воспользоваться властью. Старые чиновники не справятся с Россией, потусуются и уйдут. Их выгонят.
Каждое утро на рассвете, рассказывают соседи, еще темно, приезжает к Зюганову старый патриций Чикин, и вдвоем они гуляют во дворе, вдоль мусорных баков. Делят Россию. Меня они посадят.
НАЦ-БОЛЬШЕВИЗМ НАДВИГАЕТСЯ
Весной 94-го года, пережив предательство Зюганова, когда все маски недавних союзников по оппозиции спали и обнаружились клыки, мы с Дугиным в поисках новых союзников сблизились с Александром Петровичем Баркашовым. Нашей идеей-фикс стала идея об объединении двух крыльев радикальной оппозиции, крайне левого и крайне правого, представленных символически Анпиловым и Баркашовым.
Дугин и Баркашов познакомились в конце 80-х годов, работая в «Памяти», потому Дугин без труда устроил нашу первую встречу, разногласий по поводу места встречи не было: у Баркашова все еще не сгибалась, заживала нога, раненная при таинственном покушении на него в декабре 1993 года, после чего он и был арестован. Потому мы встретились у него дома на ул. Вавилова, недалеко от метро "Ленинский проспект". Дверь нам открыл парень-охранник. Мы вошли в общую для двух квартир прихожую — вторую квартиру занимали родители. Баркашов выхромал все же нам навстречу, чтобы потом устроиться в кресле. Жена, темноволосая плотная женщина в темно-зеленом платье, подставила ему под несгибающуюся ногу скамеечку и Удалилась в глубь квартиры. Баркашов сидел у двери спиной к стене, сообщающейся с прихожей, лицом к окну. Слева от него — «стенка» красного дерева, в «стенке» — бокалы и небольшое количество книг, среди прочих "Майн Кампф", и туда же добавилась принесенная ему мной в подарок "Убийство часового". Я поместился у стола — против Баркашова, Дугин сел на тахту у другой стены. Два меча на стене да "Майн Кампф" — вот что только и отличало квартиру Баркашова от квартиры зажиточного советского итээровца. Позже, в другой приход, мне привелось побывать в гостиной на родительской половине (ждали, когда уйдет журналист, интервьюировавший Баркашова) — там было чисто, свежий большой ковер на стене, полированная еще одна «стенка» и даже хрусталь. Родители, если не ошибаюсь, числятся в рабочих, но квартира, включая белые тюлевые шторы и ковры, — квартира зажиточных советских буржуа… У меня, у которого никогда не было своей квартиры, помню, мелькнула мысль о разительном отличии типов: моего и Баркашова. Он консервативен, никогда не снимался с места, неподвижен, и я — живший в трех странах, сменивший сотни полторы временных убежищ, сменивший несколько жен… И потому именно и национализмы у нас разные.
Тогда у нас были общие противники: мы, прощупав друг друга в разговоре, выяснили, что питаем общее отвращение к лидерам КПРФ, презрение к Жириновскому и ЛДПР. Баркашов, смеясь, рассказал, как Жириновский с опаской посетил его однажды. Баркашов морщился при упоминании союза с левыми коммунистами, грубовато подшучивал над Анпиловым, но, как ни странно, возможность союза допускал.
Встречи в ту весну стали почти традиционными. Вместе с нами пару раз приходил к Баркашову и Егор Летов. Помню, Баркашов не удержался и, долго созерцая летовские кеды и длинные волосы, посоветовал Летову сменить прическу и одежду. Слегка обиженный, Егор объяснил Баркашову, что у него "бедный стиль" в одежде, что он одевается (кеды и прочее), как неимущая молодежь России. Как его летовские фанаты. Мы с Дугиным кое-как замяли конфликт. В другой раз сын Баркашова приходил взять автограф у Летова и квалифицированно поговорил с ним о его песнях, что несколько смутило Баркашова-отца.
Выходя от Баркашова, мы неизменно покупали у метро пиво и долго обсуждали каждый визит. Дугин находил, что Баркашов изменился к лучшему, в сравнении с эпохой «Памяти», и что он-таки стал политическим лидером. Я сходился с Дугиным во мнении, что Баркашов вышел из октябрьских событий с огромным политическим багажом (кстати, единственный из лидеров, кто приобрел себе репутацию мужественного руководителя, а не потерял лицо), но я сомневался в том, что Баркашов сумеет использовать этот багаж. Мы оба считали, что у Баркашова есть пара лет на то, чтобы воспользоваться своим багажом или растерять его. Дугин обычно увлекается людьми, влюбляется в них и склонен первоначально преувеличивать их достоинства и таланты. Правда, у него это быстро проходит, и тем более горько его разочарование, чем более он переоценивал объект. Мое сомнение в будущем Баркашова-политика покоилось, честно говоря, на причинах неполитических. Его жилище, его родственники, его книги и он сам, исключая "Майн Кампф", — очень обычные, square (квадратный), как говорят американцы, убеждали меня в его несовременности. Я оказался прав: четыре года минули, и РНЕ скорее спустилось, спускается с политической вершины, которой оно достигло в декабре 1993 года.
Но тогда мы старательно пытались соединить Баркашова с Анпиловым. Лидер РКСМ Маляров, помню, впервые свез нас к Анпилову домой в Солнцево в автобусе. Если бы я занимался сравнительной квартирологией и анализом семей политических лидеров, я бы дал анпиловской квартире и его семье намного очков больше, чем баркашовской. Жена Анпилова — Вера — напоминает преподавательницу вуза, в то время как баркашовская — мать семьи. Дети Анпилова выглядели современными, и если б их показывали по ящику, думаю, у многих уродов-телезрителей возникла бы убежденность, что это отличные современные дети, и, следовательно, неопасен Анпилов. Мальчик, как все мальчики из хороших семей, увлекается компьютером. Сам Анпилов сварил нам отличный кофе по-латиноамерикански, недаром он работал журналистом в Латинской Америке.
Увы, оба лидера оказались, хотя и понимали необходимость союза, более капризными, чем я ожидал. Один раз, помню, 9 мая, после митинга на Воробьевых горах, тогда впервые пел на митинге Анпилова Егор Летов, и Виктор Иванович, стоя на колене, держал микрофон перед летовской гитарой. Несколько тысяч фанатов Летова смешались тогда с "Трудовой Россией" и дружно подпевали Летову, исполнявшему "И Ленин такой молодой…" Я держал второй микрофон у гитары «Кузьмы» — летовского музыканта. Тогда же случился безумный эпизод с отбытием с митинга на грузовике. Я, Вавил Носов, Маляров, Анпилов и Летов уезжали против движения (Носов поддерживал допотопные громкоговорители, исполняющие "Три танкиста, три веселых друга") от догоняющих грузовик тысяч обожателей Летова. Виктор Иванович тогда браво соскочил с подножки грузовика и, растопырив руки, бросился удерживать фанатов. На помощь Анпилову, завывая, примчались три ментовские машины и застыли, вздрогнув, перед фанатами.
Так вот, в тот день должна была позднее состояться встреча Анпилова и Баркашова дома у Баркашова. Я, Дугин, Рабко, кто-то еще был с нами, прождали Анпилова 1 час 40 минут в метро "Ленинский проспект" в центре зала, но он не явился. Я ни одну девушку не ждал в моей жизни так долго.
В конце концов гора все-таки родила, и не мышь, но "Конференцию Революционной Оппозиции" в ДК «Октябрь», которую охраняли баркашовцы, а на сцене сидели Дугин, Летов, я, а со стороны РНЕ, — Рашицкий и редактор газеты "Русский порядок" Кочетков. Виктор Иванович Анпилов прибыл в большую поточную аудиторию, по первому объявленному адресу Конференции (в то время как нам уже отказали в страхе и МГУ, и второй адрес — институт им. Курчатова, с этими мы даже заключили договор на аренду зала), но до третьего адреса, до ДК «Октябрь», не добрался. Что случилось по дороге, знает один Виктор Иванович. Посланные к МГУ встретить его, наши люди вернулись с его посланием к Конференции. Осторожный Баркашов (мы видели, как Рашицкий несколько раз удалялся телефонировать), очевидно, рассчитывал приехать, если появится Анпилов. Так как Анпилов не доехал, но прислал послание (я зачитал его), Баркашов не явился. Я выступил, выступили Дугин и Летов, и Рашицкий, и Кочетков. Конференция состоялась. «МК» откликнулся на происшедшее статьей "Мышиный праздник на "Октябрьском Поле".
Позднее мы с Дугиным продолжали попытки сблизить Баркашова и Анпилова. Но когда Анпилов (справедливости ради следует признать, что ему приходилось труднее, чем Баркашову, его действия контролировал «исполком», и на связь с «фашистом» Баркашовым, кажется, не было дано согласия) дал согласие на встречу, взъерепенился Баркашов. К осени мы умыли руки. Т. е. моя мечта об "анархистах (т. е. левых) и фашистах (правых)", взявших город, осуществлялась туго и не хотела осуществляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55