— Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно.— С бутылочки все и начинается, — стал тоже рассуждать Витька.Мать опять засмеялась.— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…— Какой уж там витязь — гусь!— Не надо так! — строго велела мать. — Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.Витька увидел его раньше, в окно.— Идет! — крикнул он.— Кто?— Ну, кто?.. Хрустальный!— Витька! — сердито сказала мать. — Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.Витька отошел от окна.— Играть, что ли?— Играй, какую-нибудь… поновей.— Какую? Может, марш?— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил…— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?— Играй. Она грустная?— Помоги-ка снять… Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.— Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит…» Куда уж грустней — зареветь можно.— Да уж…Витька заиграл «Смешное сердце».Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:— Здравствуйте.— Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.— Дождик, Владимир Николаич?— Сеет. Пора уж ему и сеять.Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит — переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения — когда слушают.— Пора… Сегодня у нас… что? Двадцать седьмое? Через три дня — октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.— Лист облетел? — спросил Витька.— Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но… скоро и эти слетят.Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.— Все играешь, Витя?— Играет! — встряла мать. — Приходит из школы и начинает — надоело уж… В ушах звенит.Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать… и продолжал играть. Вообще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.— Хорошее дело, — похвалил дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты — в Красном уголке на баяне тренироваться.— На баяне не тренируются, — сказал Витька. — Тренируются на турнике.— А на баяне что же делают?— Репетируют.Дядя Володя снисходительно посмеялся… Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.— Все знают.— Ну, они нынче…Витька тоже посмотрел на дядю Володю… И ничего не сказал. Продолжал играть «Смешное сердце».— Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.— Если талант есть — большое дело, — продолжал дядя Володя, сев за стол. — С талантом люди крепко живут.— Наоборот, — опять не выдержал Витька. — Юрка говорит: талантливым всегда первым попадает.— Витя!..— Какой Юрка?— Да мальчик тут один… по соседству, — пояснила мать. — Давайте, Владимир Николаич…— С плохими товарищами не знайся, — сказал дядя Володя.— Да он хороший мальчик… учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.— Играю.— Попадает, Виктор, не талантам, попадает… неслухам, грубиянам — этим попадает, верно. А талант… — это талант. Ну, и учиться, конечно, надо — само собой.— Вот учиться-то… — Мать строго посмотрела на Витьку. — Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.Витька поддал на баяне.— Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.— Плохо с учебой, Виктор?— Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: «Учи! Тебе ведь надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то… Нас-то много они слушают!— Отец-то пишет, Виктор?— А чего ему писать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.— Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя Володя. — Двадцать пять?— Двадцать пять.— Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.— Понимали бы они…— Ты пришел из школы, сразу раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.Мать вздохнула.Витька играл «Смешное сердце».Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.— Как она у нас — пук! — засмеялся он, довольный.— Надо наклонять, — встрял Витька, — тогда и «пук» не будет.— Шампанское должно пу… стрелять, — авторитетно сказал дядя Володя. — Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. — И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.— Х-у-у, — сказал он и поморгал маленькими глазами, — в нос дает.Витька захохотал.Мать с укоризной поглядела на него.— Держите, Агриппина Игнатьевна.Мать тоже выпила… И долго улыбалась и вздрагивала.— Стремиться надо, Витя, — продолжал дядя Володя, наливая еще два фужера.— Уж и то говорю ему: «Стремись, Витька…»— Говорить мало. Что говорить!— Как же воспитывать-то?Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опрокинуть фужерчик.— Ху-у-у, — опять сказал он. — Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. — Дядя Володя закурил. — Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял…— Вы уже рассказывали. Счастливый человек — сократились… Взяли себя в руки.— Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от циклона, — на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую — не бриться, ничего — откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить — кладешь пять.— Гляди-ка!— Да. В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. — А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допустим, написано: «Такому-то на руки семьдесят пять рублей». А ты думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?!» Хе-хе… И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!— До чего можно дойти! — сочувственно заметила мать. — Ай-яй!— Гораздо дальше идут. У меня приятель был — тот все по ночам шанец искал…— Что это?— Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона — и все, не вернулся.— Разбился?— Ну, с девятого этажа… Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: «Эй, вы что?!»— Сердешный, — вздохнула мать.Дядя Володя посмотрел на Витьку.— Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай — заполним.Витька посмотрел на мать.Мать улыбнулась.— Ну отдохни, сынок.Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.Дядя Володя расставлял на доске фигуры.— В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты — раз — за шахматы: «Желаете?» К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?— Трояк.— Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: «Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейстер». А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Двигай.Витька походил пешкой.— А зачем говорить-то: «Е-два, Е-четыре…»? — спросила мать, наблюдая за игрой.— А — шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уже понимают: «Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.Витька походил фигурой.— А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?— Жена-то? — Дядя Володя задумался над доской: Витька сделал неожиданно каверзный ход. — Реагировала-то?— Да, реагировала-то?— Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! — Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. — Из-за этого и горшок об горшок у нас получился.— Как это? — не понял Витька.— Горшок об горшок-то? — Дядя Володя снисходительно посмеялся. — Горшок об горшок — и кто дальше.Мать тоже засмеялась.— Еще рюмаху, Владимир Николаич?— Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказался бы. Я ведь злоупотреблял…— Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? — вдруг спросила мать.— С кем, с ней? Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Дело принципа: она мне параллельно с выпивкой таких… вещей наговорила… Я, по ее мнению, оказываюсь — «тоскливый дятел».Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.— Что же это она так? — сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.— Сильно умная! — в сердцах сказал дядя Володя. — Пускай теперь…Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удачный ход.— Ну, Виктор!.. — изумился дядя Володя.Мать незаметно дернула Витьку за штанину — уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой — он вошел в азарт.— Так, Витенька… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Ты так? А мы — вот так!Теперь Витька задумался.— Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.— Проведую. — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети. Я детей люблю.— Жалеет сейчас небось?— Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой придешь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу купить.— Ходите, — сказал Витька.Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.— Так, Витька… Ты так? А мы — так! Шахович. Софы есть чешские… Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу…— Сколько же шкура станет?— Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.— А волчья хуже? — спросил Витька.— Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.— Скоро зима, — вздохнула мать.— Это уж — как положено. У вас батареи не за… Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель…— Ну, до свиданья.— До свиданья.— Виктор, а кубинский марш не умеешь?— Нет, — сказал Витька.— Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осторожно обшагивая отставшие доски, — серьезный, сутуловатый, положительный.Мать и Витька проводили его взглядами… И долго молчали.— Так это что же, — не скрывая изумления, заговорила мать, — он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?— Тоже ж… один кукует, — сказал Витька. — Вот и ходит. Гнать его в три шеи!— А?— Так и будет ходить. А чего ему?Мать все никак не могла понять:— Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.Витька о чем-то вдруг задумался.
Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную задачу. Волновались, спорили.Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.— Если тут вот подпилить, он здесь наступит — она только вон где сработает. Она же не достанет его. — Так рассуждал умный Юрка.— Пошто не достанет?— А рычаг-то вот где! Вот — нога наступила, а вот — рычаг, а вот аж где голова.— Ну, а как?— Надо рычаг ближе… И под тротуаром маленько подрыть…— Кого эт там пилить-то собираетесь? — спросил старик.— Кто собирается? — поспешно сказал Витька. — Никто не собирается.— Пакостить чего-нибудь надумали?— Одно на уме! — воскликнул Витька.— Это у вас одно на уме: где бы напакостить.— Дед, — вступил Юрка, — надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?— Да ну его, — прошептал Витька. — Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпортить, а эту нарочно сверху подновить — чтоб он на нее и наступил. Понял? Он наступит… Понял?— А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?Витька об этом не подумал.— А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незаметно чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то — в день три человека. Я это все там сделаю.
И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского… Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и… алкоголиках. Долго, нудно…А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.— Ну, до свиданья.— До свиданья, до свиданья, — говорила мать.— Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?— Не умею.— Красивый танец.— Все равно не умею.— А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?— Не умею.— Вообще-то… это… я бы на вашем месте научился. Попробуйте.— Кто, я, что ли? — удивилась мать.— Да.— Танцевать?.. Или на баяне?— Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.— У меня тут родственники… У нас один диссертацию защищает… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Мать не знала, сердиться ей или смеяться.— Так и не отелился. Мычал, мычал — и никак. Вот же смешной человек!— Сейчас он у нас… захохочет, — тихонько сказал Витька, глядя в окно.В окне показался дядя Володя — серьезный, даже несколько важный…Вдруг дядя Володя делает руками — так, и его по шляпе хлопает доска…
— Хватить миндальничать! — сказал дядя Коля. Они разговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой горенке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. — Дальше еще хуже будет. Испортим парня… Завтра поедет ко мне и поживет пока.
1 2 3 4 5 6 7