— Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.— А космос? — значительно спросил Витька старика.— Что «космос»?— Космос. Куда наши космонавты летают…— Летают, — поправил Юрка.— Летают, — поправился Витька.— Гагарин-то?— Не один Гагарин. Много уже.— А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что толку-то?— Во дает! — воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.— Понял? — сказал Витька. — А что, им лучше на печке лежать?— Чего вы привязались с этой печкой? — обиделся старик. — Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только сперва доживите.— Я же не в обиду тебе говорю, — продолжал Витька. — Но спрашивать, зачем люди в космос летают, — это, я тебе доложу…— Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь — знаю потому что, а в космос — не знаю, доложи, сделай милость.Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.— Ну, во-первых: основание космоса — это… надо. Придет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время — долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди живут…— На Марсе, — поправил Юрка.— Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?— Они такие же, как мы?Витька оглянулся на Юрку… Юрка пожал плечами.— Этого я точно не знаю, — честно сказал Витька. — Может, маленько пострашней, потому что там атмосфера не такая — больше давит.— Ишо драться кинутся, — сказал старик.— За что?— Ну, скажут: зачем прилетели? — Старик явно заинтересовался Витькиным рассказом. — Незваный гость хуже татарина.— Не кинутся. Они тоже обрадуются.— Еще неизвестно, кто из нас умнее, — включился в разговор Юрка. — Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим… — Юрку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. — Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут… существа. И мы будем летать друг к другу… И получится такое… мировое человечество. Все будем одинаковые.— Жениться, что ли, друг на дружке будете?— Я говорю — в смысле образования! «Жениться»…— У них одно на уме — жениться, — недовольно заметил Витька.— Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки — пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определенную волну — они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста — ста двадцати лет жить…— Ну, это уж ты… приврал.— Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет — это нормальный срок. Мы только не располагаем данными… Но мы их возьмем у соседей по Галактике.— А сами-то не можете — чтоб сто двадцать?— Сами пока не можем. Это медленный процесс… — Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. — Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.— Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.— Ты не захочешь, а другие — с радостью. Будет такое средство…— «Средство»… Открыли бы лучше какое-нибудь средство от похмелья. А то башка, как…— Не надо пить.— Пошел ты!..Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.— У вас только одно на языке: «Будет! Будет!» — опять начал старик. — Трепачи. Ты вот — шешнадцать-то лет будешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?Юрка не намерен больше болтать. Молчит.— Вырежет ему чего-нибудь, — сказал Витька.— Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?Витька не знал.— Я на такие… темные вопросы не отвечаю.— Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки… только мякиной набиты.— Нечего? — опять вскочил Юрка. — А вот эти люди?.. — сгреб кучу книг и показал. — Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?— Там читать нечего — вранье одно. У меня на квартире жил один…— Во дает?! — сказал Витька.— Ладно! — Юрка опять начал ходить по избе. — Чума раньше была?— Была. У нас в двадцать…— Где она теперь? Есть?— Не приведи, Господи! Может, будет…— В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?— Сбесился бы.— И помер бы. А сейчас — сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас — пожалуйста: полгода — и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»… Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.— Так. Ладно. Собака — это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет — и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.— Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.— Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет…— Пожалуйста! Я до этого укол сделаю — и пусть кусает, сколько влезет, — я только улыбнусь.— Хвастунишка.— Да вот же они, во-от! — Юрка опять показал на книги. — Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает…— Как это? — очень заинтересовался старик.Витька тоже не слышал про это.— Так. «Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги — пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».— А они пишут?— Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали. — У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.— Ну?— И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы… триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны… Вот так было раньше? — Юра подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее. — Где она? — спросил Юрка.— Кто?— Певица-то. Ее же нет здесь, а — поет.— Так это по провода-ам.— Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?— Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?Юрка махнул рукой.— Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.— Ну и учи.— А вы отрываете. — Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.Долго в избе было тихо.— Витька, а ты на кого хочешь учиться? — спросил старик.Витьку этот вопрос застал врасплох.— Я пока выбираю, — сказал он.— На кого он будет учиться! — оторвался от книги Юрка. — У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?— Не…— Что ж ты?— Знаешь, на кого учись? На судью, — посоветовал старик.— О-о! — удивились ребятишки. — Чего это?— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон — судья идет! Большое дело.— Тогда уж — на прокурора, — сказал Витька. — Он пострашней.— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.Еще помолчали.— Он есть на карточке? — спросил вдруг старик.— Кто?— Тот ученый, помирал-то который.— Академик Павлов? Вот он.Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.— Старенький уж был, — сказал Евстигнеич жалостливо.— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. — Юрка отнял книгу. — И не валялся потом на печке, не матерился…— Чего вы взъелись-то на меня?! — вскричал больной старик. — Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.— Ох, мать ты моя-а!.. — закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.— Куда это он? — спросил Витька.Юрка пожал плечами.— Ну, и что этот гусь? — спросил Юрка. — Наверно, отцом твоим станет?Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.— Отцом? — переспросил он.— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.— Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, — загнетесь.— Зачем? У меня есть — мне Витька принес…— Ешьте! «Витька принес»… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе, — вступился Витька за свое сало.— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.— Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.Старик помолчал.— Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.Юрка пожал плечами.— К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.— И я помню.— Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?— Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».— А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.— У кого? — не понял Юрка.— У того академика-то. Одни студенты стояли?— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.— Дети-то были, поди?— Наверно. Завтра узнаю.— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!
…Мать Витькина громко засмеялась.— Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.— Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.— А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.— Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.— Мой подарок, — не удержался, похвастал дядя Николай. — На день рождения ему отвалил — пускай учится.— Люблю музыкальных детей, — сказал Владимир Николаевич.— Так споем, что ли!— Какую? — спросила Груша.— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом: Небо, небо, небо, небо-о!.. Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.— Давай, Груша! — попросил опять Николай. — Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: Что стоишь, качаясь,То-онкая рябина-а?Го-оловой склоняясьДо самого тына… Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал: …Го-оловой склоняясьДо самого-о тына. Они, видно, певали раньше — славно у них вышло. Там через дорогу… — повела дальше Груша, — За-а рекой-ой широкойТа-ак же о-одинокоДуб стоит высокий. Владимир Николаич заблеял было: Та-ак же одиноко-о… Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.Брат с сестрой пели: Как бы мне, рябине,К ду-убу перебраться,Я-а б тогда не сталаГнуться и качаться-а!..Ох, я-а б тогда не стала… Тут вошел Витька.Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.— Сынок пришел! Поесть хочешь?— Нет, — сказал Витька. — Я у Юрки поел…— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…— Нам дед Ефим сала дал.— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.Витька ушел в горницу.Дядя Володя поднялся…— Ну, пора и честь знать, как говорят.— Да посиди еще! — воскликнул Николай. — Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?— Посидите, — сказала и Груша.— Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.— Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.— Ну, приходите… Не забывайте, — слышалось из большой комнаты. Мать говорила.— Ладно, ладно — приду, — опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. — В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.Раз явился:— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.Два явился:— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.Три явился:— Слетел. Голенькие стоят. Пора…Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.— Уроки выучил?— Выучил.— Ну-ка, сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.— Что? — спросила мать.— Ничего…— Не глянется?Витька опять пожал плечами.Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!Витька моментально осмелел, затараторил:— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!— Руль, — коротко определила мать. — Но… Витька… дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.— Да что, с голоду, что ль, помираем?Мать засмеялась.— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, — выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… — Мать вздохнула. — Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя… — И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:— Да он неплохой — так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
1 2 3 4 5 6 7