" Петр продолжал
размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по глазам ветками
деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если мальчик хотя бы
наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства и
не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных людей знает, как
ему поступить.
...И когда-то, как только мы минуем весь этот путь, и может быть,
доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные и культурные люди, я,
возможно, научу его защищаться.
...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев".

Утреннее солнце по-весеннему грело их, но к полудню дорога
значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а
ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между собой,
и день постепенно превращался в сумерки.
- Поешь, - настаивал Саша, когда они остановились отдохнуть около
поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и
где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное
с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще на
лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным был ветер,
добавил: - Вот, одень мой кафтан...
Его, видимо, все больше и больше охватывала тревога за Петра, у
которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа посинела, а равнодушие к
окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы
сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда
да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь у него не было
никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не предвиделось. Он с
внутренней тоской думал о том, что если вспомнить, как тетка Иленка по
привычке обвиняла Сашу во всем, что происходило в "Петушке", то Петр
действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он не загадывал
то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно, и
Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее одетым и с хорошим
запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все сашины
промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан.
Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем более, что
Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал, насколько опасен для него
холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша должен был
еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние обстоятельства,
в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые
попоны, которые могли бы сейчас заменить им одеяла. Но он никогда не
обвинял и не ругал Сашу за это. Все слова, что Петр сказал по этому
поводу, заключали лишь одну или две насмешки, похожие на то, как он
подшучивал над собственным везеньем. Это были почти дурацкие шутки,
которые скорее беспокоили, чем обижали. И они беспокоили его именно из-за
состояния Петра.
Разумеется, Саша думал, что если он, может быть, виноват в том, что
Петр упустил свою удачу, он должен отвечать и за все то, что природа
скрыла от ушей и глаз Петра Ильича, хотя возможно, что и полевик может
слышать Петра Ильича не намного лучше, чем слышит его сам Петр Ильич, и не
больше, чем Петр Ильич чувствует холод, поселившийся в этом лесу, и не
больше Петра Ильича понимает те шушуканья, которые часто можно услышать на
кухне "Петушка", и из которых следует, что дорога на восток - гиблое место
для путников.
- Я слышал, - заговорил Саша, когда они отдыхали у подветренной
стороны поваленного дерева, - я слышал, что на этой дороге часто
попадаются хутора. А еще я слышал, что здесь были и путешественники, и
города и многое другое, но потом в этих местах появились разбойники, и
царь велел построить новую дорогу, которая шла прямо на юг, потому что
ничего не мог поделать с ними...
- Чего только ты не наслушался, - сказал Петр хрипловатым голосом,
затем опустил руки в холодную воду и чуть обмыл свое лицо, прежде чем
гримасничая и покусывая губы все-таки натянул на себя кафтан. - Позволь, я
лучше расскажу тебе про Киев, малый. Там есть дворцы высотой с гору, а
крыши их отделаны золотом. Ты когда-нибудь слышал про такое? А ближайшая к
городу река течет к Южному теплому морю, где водятся диковинные чудовища.
- Что это за чудовища?
- Они похожи на драконов, - сказал Петр. - На драконов, чьи зубы
остры, как копья, и расположены по обе стороны рта. Когда они плачут, то
из глаз катятся жемчужины.
- Жемчужины!
- Так рассказывают.
- А ты не веришь даже в банника! Как же может дракон плакать, чтобы
вместо слез из глаз выпадал жемчуг?
Саша не должен был бы задавать этого вопроса. Петр некоторое время
раздумывал над этим, и постепенно его веселое настроение пропало. Он
выглядел измученным и бледным.
- Действительно, - сказал он, переводя дух после попыток одеть
кафтан. - Насчет драконов и у меня есть сомненья, это так. Но в Киеве
живет Великий Князь, и все, что я знаю об этом, истинная правда. Правитель
Киева богат, богаты и его бояре, а богатый народ сорит золотом направо и
налево, расставаясь с ним так же легко, как птицы с перьями. Вот что я
слышал. И все золото, какое есть, рано или поздно, попадает в Киев.
Поэтому наверняка там должно быть припасено немного для тебя и меня.
Глаза у Петра даже заблестели, когда он говорил о золоте. И он еще
сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни не приходилось слышать,
сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот это "тебя и меня" было
гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем
слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в существовании
полевика, а Саша, в свою очередь, сомневался в существовании Киева и
отделанных золотом дворцов, но это "тебя и меня" было для него самым
дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас.
Пока они отдыхали, Саша знал, что Петру было немного лучше, но
постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает...
- Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость. - Да,
мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев есть на
самом деле.
Однако больше всего он верил в то, что они были пропащими людьми:
ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а,
может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через лес и
не найдут здесь никакой пищи, то надежда на жизнь и с этой стороны
исчезнет.
- Когда мы доберемся до Киева... - начал Петр, как только они
отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями,
и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе индийского
короля.
- Это более похоже на правду, чем говорящий банник, - сказал Петр,
подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий из земли корень и
едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика.
- Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий. Но,
тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на свою рану. - Оставь ее в
покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее.
Но бледность с его лица не исчезала, и теперь, пока они шли, Петр
даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы.

Постель, которую они приготовили на ночь, на этот раз состояла из
кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна. Даже
вечер был настолько холодным, что в сумеречном свете было заметно, как
дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех
сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как трут. Но
он преуспел лишь в том, что разогрелся сам да истер все руки, но не
получил даже ни одного завитка дыма. Он подумал, что, возможно, ему
попалось слишком влажное дерево, даже среди того, что здесь можно было
считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в глубине
собственного сердца он знал, что огонь был тем единственным заклинанием,
которого он боялся, что огонь убил его родителей, что огонь был его
проклятьем и его бедой, и что он страшно боялся его, несмотря на
безнадежное положение, в котором они сейчас находились.
- Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на что Петр
заметил:
- Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так ты все
равно ничего не получишь.
Но по крайней мере он разогрелся, и ему хотелось поделиться своим
теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не
должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром он будет чувствовать
себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде того, что им
следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод, и остаток ночи
повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло.
Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а
кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и Саше
показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким образом
последнюю надежду на спасенье.
Поэтому, на следующее утро, проснувшись с восходом солнца, они не
сказали друг другу ничего о том, что хотели отправиться в путь еще до
рассвета. Петр потратил еще долгое время в попытках подняться на ноги.
Когда ему наконец удалось это, и он встал, весь покрытый потом, то
отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не
ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже
в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев.
С возрастающей остротой Саша чувствовал, что их обстоятельства
подчинены какому-то несчастному року, когда Петр вновь начал повторять
свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе, о слонах, сказочных
птицах и золоченых крышах, о том, как его отец однажды видел Великого
Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не
упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его:
- А у тебя была тетка или кто-нибудь еще?
- Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал, что
он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости.
- Но такого не может быть.
- Ого, - рассмеялся Петр, но негромко, стараясь не дышать очень
глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь. Может быть, у тебя есть и
девица?
- Нет.
- Нет даже на примете?
- Нет. - Это приводило его в замешательство и заставляло говорить
какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще
нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество соседей.
- Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он.
- И совсем не было девиц?
- Нет.
- А то вот есть Маша, дочка дубильщика...
Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и подумал, что Петр
Ильич и его друзья знают наперечет весь город.
- Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь ее? Та, что
всегда в веснушках?
- Нет, - ответил он с тоской.
- Никого?
- Нет, Петр Ильич.
- И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи?
- Нет, - сказал Саша, на этот раз очень резко. - Какая девушка
захочет разделить мою судьбу?
- А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь, словно все услышанное
было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но если
бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно и проклятий, и
бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал бы за тебя
свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки.
Тепло от солнечных лучей начинало разогревать сашино лицо, и в
какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени.
- Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился, опершись
рукой о ствол дерева, и некоторое время не говорил ни слова, а Саша
беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец сказал Петр, с трудом
переводя дыхание.
- Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что я
могу сделать.
- Не надо! - ответил тот, сделав еще один вдох и добавил более
спокойно: - Не надо, мне сейчас будет лучше. Это лишь минутная острая
боль, она приходит и уходит...
Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя сейчас
была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день, и все
шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его.
- Разреши мне осмотреть повязку, - сказал он. - Петр, пожалуйста,
прошу тебя.
- Нет.
- Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе.
- Уже все в порядке, черт возьми. Оставь меня в покое! - Петр
оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге, помогая себе мечом, как
посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая
по двору и размахивая шапкой. Сейчас по дороге шел усталый измученный
человек, сгорбившийся, с опущенными плечами, ступающий медленно и
неуверенно.
Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был
полностью уверен в том, что это очень справедливое желание.
А может быть, Петр был прав, и он просто безобидный дурак, потому
что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя лучше ни
сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно было
сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но
передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой боли, однако
Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо.
Он не смог развести огонь, он не смог найти ничего больше, чем
застывшую мелкую рыбешку, вмерзшую в ледяную кромку ручья, и нашел
несколько ягод, вместо того, чтобы отыскать пушную или пернатую дичь,
которая наверняка водилась в этих лесах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67