В шестьдесят девятом году я вернулась из Копенгагена. Двадцать девять часов провела я за рулём автомашины, продираясь сквозь снежные заносы, теряя управление на обледенелых шоссе, и к Сочельнику полуживая добралась до Варшавы, решив по дороге заглянуть к родителям, поцеловать их и прямиком отправляться к себе — отсыпаться. В распрекрасную рождественскую погодку — снег с дождём или дождь со снегом, колёса разъезжаются в жидкой грязи на варшавской мостовой, темно, хоть глаз выколи — из последних сил добралась я до родительского дома, утешая себя мыслью, что ещё через три минуты буду у себя, только покажусь им, пусть убедятся, что я живая и здоровая. Не тут-то было! Мать немедленно велела мне отправляться в Грохув, на другой конец Варшавы, где отцу по блату обещали рыбу. А разве рождественский стол может быть без рыбы?Я отчаянно отказывалась, уверяя, что и нескольких метров не в состоянии больше проехать, а что говорить о Праге, левобережной Варшаве, где располагался проклятый Грохув! С равным успехом я могла убеждать стенку. Мать обиделась насмерть и заявила, что в таком случае она вообще отказывается устраивать нам праздник, все присутствующие единодушно осудили меня, и что мне оставалось? Я поехала на Прагу, отчётливо осознавая, что еду на верную смерть. Отец, Человек мужественный и больше всего на свете любящий спокойствие, поехал вместе со мной, явно не понимая, на что он идёт.Точно помню, что машину вести я была не в состоянии, однако машина оказалась на высоте и все сделала сама, без моего участия. Не я вела «опель», он вёз меня, и все закончилось благополучно. Рыба к празднику была.Мой отец был закоренелым удильщиком, и по всему детству то и дело мелькала рыба, но она не грозила опасностью для жизни. Отец же был из тех фанатиков-рыболовов, которые могут часами сидеть с удочкой над любой лужей, независимо от результата. Впрочем, результат его сидения мне приходилось видеть неоднократно. Помню, ещё до войны с интересом наблюдала за тем, как он одну за другой вытягивал рыбу из пруда рыболовецкого хозяйства одного своего знакомого, в Косьмине. Тогда же отец прочитал мне небольшую лекцию о том, что любит рыба, какая ловится на небольшие кусочки телятины, какая на шарики из хлебного мякиша, какая на размоченный горох и, наконец, на червяка. Дома я очень любила есть свежий хлеб, а отец норовил отобрать его, припасая для своей рыбы, и отдавал мне корки. В дни удачных уловов у нас на кухне разыгрывались страшные сцены, ибо всю эту массу рыбы приходилось чистить и жарить. Хорошо, если в эти дни подворачивалась Люцина. Помню, как однажды мать с криком ужаса бежала от кухни до самой спальни, увидев, как на сковородке сам собою шевельнулся кусок рыбы. Я не любила рыбу из-за костей.Запомнилась ещё довоенная поездка в Чешин к нашей родне. Мой дядя, отец Лильки, был таким же заядлым рыбаком, как и отец, и они вместе рыбачили на богатой рыбой реке Ользе. Дядя знал, где клюёт, и рассказал отцу о перспективном месте под Устронем. Туда отправились мы втроём: отец, мать и я. Надо было перейти через мостик, родители из-за чего-то поссорились, мать заявила, что возвращается домой, и пошла обратно. Отец кинулся следом, уговорил, они вернулись и снова перешли мостик. На том берегу мать снова разнервничалась и повернула обратно, отец с удочками — за ней. Вернулись на берег, остановились, отец принялся уговаривать мать, все опять двинулись по мосту на ту сторону.Идя следом за родителями, я на ходу читала какую-то книгу и, увлечённая ею, сначала не заметила происходящего. Наконец до меня дошло, что мы в четвёртый раз переходим один и тот же мостик. Тогда я уселась на берегу на большом камне и решила читать спокойно, пока они не придут, наконец, к какому-то окончательному решению. Обиженная и надутая мать позволила себя уговорить, мы пришли на условленное место, отец поднапрягся и, чтобы окончательно смягчить мать, поймал большую рыбу. Возможно, силой воли. Жутко гордый собой, он тогда научил меня забрасывать удочку.Потом он не раз ловил там рыбу, стараясь приехать в Чешин один, без нас. Очень подружился с дядей и всегда привозил в Варшаву очень вкусную копчёную рыбу, собственного улова и собственного копчения. Это точно, он не хвастал, такой рыбы в магазинах не продавали.Тётка, Лилькина мать, придерживалась мнения, что рыбу чистит тот, кто её поймал, и моя мать очень легко согласилась с ней. И правильно. Раз поймали, принесли домой, так пусть сами и чистят. Впрочем, дядю давно приучили, теперь и отец, не возражая, стал подчиняться этому золотому правилу.Раз мы все трое возвращались из Чешина в Варшаву. Отец, разумеется, с удочками. На Главном вокзале мы взяли такси, стали в нем размещаться. Сначала отец попытался засунуть удочки в такси в длину и чуть не выбил переднее стекло. Попробовал засунуть поперёк машины, выставив их концы в окна, и принялся цеплять ими прохожих и проезжих. Наконец положил их по диагонали, чуть не воткнув матери в глаз, а когда доехали до дома и он их вытаскивал из машины, удилищем сбросил с матери шляпу. Разъярённая мать, доведённая до белого каления, заявила — терпение её кончилось, она сожжёт отцовские удочки. И баста! Отец испугался и спрятал их так, что потом два месяца сам не мог их отыскать.Перипетии с рыбами тянулись за мной всю жизнь. Как-то мать уехала к Люцине в Катовицы на три дня, но задержалась на неделю, и за это время мне пришлось так настрадаться из-за рыбы, что я надолго запомнила. Дома оставались отец и собака. С отцом никаких проблем не было. Он получал чай с булкой и больше ничего не требовал. Собака чай пить не желала, накормить её было труднее, но тоже не проблема. Больше всего неприятностей доставляла Тереса. Тереса в это время как раз лежала в больнице, не помню уж, что у неё было, ничего серьёзного, кажется, жёлчный пузырь. Я ежедневно навещала её и должна была приносить еду.И вот она потребовала яблочный компот и заливную рыбу.В то время представления о готовке у меня были самые общие. Яичницу поджарить я могла и даже умела печь очень вкусные пирожные из слоёного теста. Вот, пожалуй, и все. Но не беда, дома была толстая, ещё довоенная поварская книга. Я раскрыла её на компотах и узнала, что сначала следует приготовить сироп нужной консистенции, потом бросить в кипящий сироп мелко нарезанные кусочки яблока и корицу и напоследок приправить компот сухим вином. Я знала, что корицу Тереса не любит, а предпочитает гвоздику. Я рассердилась, и напрасно, в доме все равно не было ни корицы, ни гвоздики. Выкинув из головы пряности и сухое вино, я приготовила примитивный компот и дело с концом. А вот рыба настолько превысила мои возможности, что я просто не знала, как к ней подступиться. Выручила соседка, сжалилась надо мной и приготовила сама.Захватив припасы — рыбу на блюде, компот в бидончике, — я отправилась к Тересе в больницу. Когда по лестнице спустилась под виадук, по нему как раз проезжал трамвай, вокруг все гремело и дрожало, и я подумала: «А что, если на голову свалится?» Причём испугалась не за себя, а за рыбу, которой наверняка это бы повредило.Вскоре после этого отец, не считаясь с обстоятельствами, приволок домой четыре килограмма селёдки, полученной по карточкам. И что-то с этой селёдкой надо было сделать. Опять стала я листать поварскую книгу и вычитала, что селёдку сначала следует вымачивать в воде двадцать четыре часа, а потом ещё двадцать четыре часа — в молоке. Был вечер, молока под рукой не было, я махнула рукой на многомудрый рецепт и решила ограничиться водой, вымочив только как следует. На следующий вечер до поздней ночи я чистила проклятую селёдку с помощью двух вилок и одного ножа, ибо брезговала прикасаться к ней голыми руками. Поварская книга себя реабилитировала тем, что благодаря её указаниям из этой очищенной селёдки я приготовила сельдь в уксусе, сельдь в оливковом масле и рольмопсы, и все было не просто съедобное, но и очень вкусное.Что же касается моих дальнейших взаимоотношений с рыбой, они уже не относятся к детству, и о них я расскажу в своё время.Другим элементом, с которым я имела дело на протяжении всей своей жизни, были карты. Как я уже позволила себе заметить, играть в карты я научилась ещё до того, как говорить. И с полной уверенностью утверждаю: нигде так не раскрывается характер человека, как, например, в бридже. Достаточно сыграть один роббер — и перед тобой человек весь как на ладони. Всплывают на поверхность эгоцентризм, себялюбие, вздорность характера и склонность к ссорам, самоуверенность и категоричность в поступках и суждениях, деспотизм, лживость и нечестность, пренебрежение к партнёрам, склонность к обману и мошенничеству, алчность. И даже глубоко скрываемая и почти незаметная в обычной жизни безнадёжная тупость. Разумеется, выявляются и положительные черты характера: благородство, ум и сообразительность, чувство юмора и хорошие манеры, умение вести себя, снисходительность и великодушие.С детства я также умела и любила раскладывать пасьянсы. И о пасьянсах, и об игре в карты я могла бы написать отдельную книгу, столько у меня было связано с ними, столько всего приключилось в жизни. Например, не забудется одна партия в бридж, из-за которой я лишилась самого интересного в мире мужчины. Об этом и о других выдающихся событиях, связанных с картами, я расскажу в соответствующих местах своей «Автобиографии».Теперь же, чтобы уж покончить с детством, надо упомянуть и о развлечениях другого рода. Всю коллекцию наших пластинок вместе с проигрывателем мать продала сразу же после воины, что я восприняла как личную несправедливость. И в самом деле, тем самым она лишила меня музыки, столь необходимой в моем возрасте. О магнитофоне и записях мы тогда и понятия не имели, не знали, что они вообще существуют, другого источника музыки в доме не было. Радио, правда, было, но оно главным образом болтало, под него не потанцуешь.А танцевать хотелось. Времена, правда, не слишком-то способствовали развлечениям, но молодость брала своё, и мы пытались танцевать, где могли. Что касается настоящих балов, о них приходилось лишь мечтать, изредка что-то похожее организовывали учреждения для своих сотрудников. Чаще всего устраивались либо вечера с танцами у знакомых, куда меня никогда не отпускали, либо мы с подружками бегали на дансинги, танцевальные площадки. Разумеется, танцевали и в ресторанах, но там я никогда не бывала. Поэтому вспоминаются наши с Янкой похождения на танцплощадках.Мы с ней договаривались выручать друг дружку, если привяжется неподходящий партнёр. А приглашали нас всегда, ни она, ни я стенок не подпирали. И вот на одной из танцплощадок стал моим постоянным партнёром очень симпатичный поручик Войска Польского. Кружимся мы с ним в упоительном вальсе, и вдруг я вижу, что Янку подхватил явно неподходящий тип, ужасающе косоглазый. Езус-Мария, наверняка вцепился в девчонку, как репей в собачий хвост, сам не отвяжется, надо выручать подругу. С трудом избавившись от поручика, кинулась я к Янке, расцепила пару и громко заявила, что за ней пришёл отец. Она сразу поняла — явная ложь, приводил нас на танцы мой отец, и он давно ушёл. А я тянула её за руку. Неохотно пошла Янка за мной в сторонку и спросила со злостью:— Ну, ты чего?— Как это чего? — удивилась я. — Спасти от кривого!— Дура! — только и бросила Янка и помчалась к покинутому кривому.Уж не спятила ли моя подружка? Я опять бросилась за ней и сделала новую попытку оторвать её от партнёра, она же лишь крутила головой и старалась оттолкнуть меня локтем. Мне было уже не до танцев, пришлось плюнуть на своего поручика (о чем я потом долго жалела), до конца вечера я крутилась рядом с подругой. Очень сильно во мне было чувство товарищества!Когда мы шли домой, Янка задумчиво произнесла:— Ах, ты ничего не понимаешь! Он сын Терпсихоры!Точно, спятила. Не может быть у божественной музы таких потомков!— А что мне за дело до того, что он кривоглазый? — возразила Янка в ответ на мои деликатные сомнения. — Да пусть у него глаз хоть на спине будет. Как он танцует! Такого больше нет на свете! Я готова танцевать с ним всю жизнь!Я успокоилась насчёт умственного состояния подруги, но разделить её восхищения гениальным танцором не могла. Для меня всегда внешность играла первостепенную роль, эстетика прежде всего. А кривого мы с Янкой, к её огромному сожалению, больше не видели. Моего поручика, увы, тоже.Говоря о развлечениях, нельзя не упомянуть о велосипеде. Как я училась на нем ездить, я уже рассказывала. Моё детство прошло под знаком велосипеда, и это понятно. Много связано с ним и забавных, и трагических случаев. А в первые послевоенные каникулы…Нет, не в первые, это были уже вторые, после того, как мы уехали из Бытома… Нет, все-таки в первые. По какой-то причине у меня получился большой перерыв в езде на велосипеде, давно не приходилось ездить, и я как-то растеряла навыки. Пожалуй, несколько месяцев не садилась на велосипед, отвыкла от него. Наверное, из-за того, что ходила в школу, а велосипеды наши остались в деревне, во всяком случае, в седле не сидела давно. А тут вдруг мы с подругой, не помню точно с какой — то ли с Янкой, то ли с Виськой, — отправились к её родственникам в далёкую деревушку. Итак, от велосипеда мы отвыкли обе. Что же касается велосипедов, то я ехала на своём, а она на одолженном у кого-то из знакомых, и её велосипед следовало вернуть завтра же.Такое путешествие и мытарства, с ним связанные, забыть человек не может. Потом я всегда сочувствовала участникам велогонки Мира, хотя, возможно, они совершали свою велогонку на лучших велосипедах, в отличие от наших, старых, с изношенными сиденьями и стёршейся резиной. Трасса, которую нам предстояло преодолеть, протянулась на двадцать километров в одну сторону. Вроде бы ничего особенного, но для двух девчонок, давно не сидевших на велосипедах, она оказалась просто убийственной.Последние километры перед деревушкой, уже в темноте, мы преодолели пешком, ведя велосипеды за рули. Луна давала изменчивый свет, не разберёшь, что перед тобой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37