Ведь нам безразлично, что мы увидим и в какой последовательности, лишь бы побольше увидеть. А экскурсии городским транспортом, пустым и удобным, прекрасно служат такой цели. Уговорила я Марека, доехали мы почти до центра города, и тут автобус встал.— Все, конец, — возвестил водитель. — Я еду в парк.— Как это? — возмутилась я. — В такое время? Всего шестой час.— Вот именно, шестой. А я работаю до шести. Возможно, этот автобус был не единственный, но в гостиницу мы вернулись на такси.Следующий номер я отколола в Авиньоне. Опять удумала экскурсию автобусом — на пейзажи Прованса стоит полюбоваться, красота природы благотворно влияет на мою психику. Но тут автобус остановился в горах на развилке дорог. Мы были единственными пассажирами.— Вам до Сент-Аньяна? — спросил водитель.— Нет, мы возвращаемся обратно в Авиньон.— А я еду в Сент-Аньян.— Ничего страшного, мы прокатимся с вами, а потом вернёмся.— Я больше не вернусь в Авиньон. Автобус из сент-аньянского парка.Господи Боже, опять неудача? Я поинтересовалась, как нам добраться до Авиньона. Разве что взять в Сент-Аньяне такси. Но можно и пешком, срезая петли и повороты.Авиньон видно с горы, и мы решились на пешую экскурсию. Город находился намного дальше, чем нам казалось, мы запутались в обширном лабиринте частных владений. Босоножки безжалостно впивались мне в пальцы. Частные владения обнесены каменными стенами, а между ними лишь проезжие дороги, без пешеходных. Все. Развлечениями я была сыта по горло.Из одной виллы на машине выезжала мадам. Видимо, из тех, что победнее, — ворота открывала руками, а не дистанционным пультом. Я не утерпела, подошла и осведомилась: не едет ли она случайно в Авиньон, потому как мы остались без автобуса, а дорога тяжеловата. Мадам внимательно нас оглядела — на воров и бродяг не похожи, и кивнула — извольте, охотно подбросит; довезла до самого моста. Только благодаря ей пальцы у меня на ногах уцелели.В Париже (кстати об автобусах) я всего лишь прозевала нужную остановку и пришлось возвращаться довольно далеко, а мы спешили. Потом меня обокрали в метро. Шайка воров создала давку, и у меня из сумки-корзинки спёрли кошелёк, куда по глупости я положила все деньги. Марек оказался на высоте. Он почти догнал вора, швырнувшего кошелёк ему под ноги. Увы, без содержимого.Осталась у нас лишь Марекова заначка. Гостиница оплачена за трое суток вперёд, билеты были куплены, снова пришлось переться в ФРГ, чтобы обменять деньги. Марек держал меня впроголодь, возможно, в наказание. Аппетитную еду он считал подозрительной, бутербродов мне не давал, а при виде салатов содрогался. На брюссельских аттракционах он, правда, предложил мне пирожное с персиком, а я после трех дней воздержания жаждала мяса. Постройнела я невероятно, а вот характер испортился. В Кёльне у меня появились собственные деньги. Тут-то мой ненасытный аппетит снова показал, на что он способен.И вообще он вёл себя несносно. Марек, конечно, не аппетит. Раздражался и скандалил по поводу и без повода, вырывал из рук план города, не давал прочитать микроскопически мелко напечатанные названия улиц и сориентироваться в сторонах света. Я оказалась ответственной за изменения в брюссельском городском транспорте, за вокзал на римских руинах в Кёльне и черт знает, за что ещё. Я держалась, стиснув зубы, и спешила к Алиции, чтобы у неё наконец-то отдохнуть.Из-за треклятых парижских воров приехали мы в Биркерод на неделю раньше, чем договаривались. Алиции не было, она отбыла в Лунд, где жил Тюре. К счастью, в доме хозяйничала Стася, которая как раз успела перегладить все постельное бельё. Алиция вернулась на следующий день, и мне полегчало по очень простой причине: я оставила их с Мареком и сбежала на ипподром.Марек не упускал случая обвинить меня во всех смертных грехах, и до сего дня я не ведаю почему. Не нравилось ему нигде: Дания, видите ли, грязная. На вопрос, какое слово применимо в таком случае к нашей стране, если в Дании грязно, он не ответил. Зато предъявил претензии: а Павелек сожрал его бананы. Павелек вполне мог сожрать всю округу — само собой, не Зосин Павел, а совсем другой Павелек.Через неделю пришло письмо от матери: Люцина умерла, нам нужно немедленно возвращаться. И снова я не приняла к сведению, что письмо шло недели три и Люпину давно похоронили. Мы помчались в порт и на следующий день отплыли паромом до Свиноустья.У меня началась истерика, какой никогда не случалось раньше. Сидела я в ресторане, голодная как волк, и слезы градом лились прямо в куриные потрошка. Пахли они аппетитно, выглядели ещё лучше, а я ни кусочка не смогла проглотить. Потоки лились из глаз, и я лишь прятала физиономию, ибо внушала официанту явное подозрение.Вся моя любовь к Мареку тогда ушла безвозвратно. Не представляю, как на его месте поступил бы порядочный человек и настоящий мужчина. Напоил бы меня коньяком? Или попытался бы выяснить, в чем дело? Или ещё что-нибудь удумал? Марек не сделал ничего. Сидел пень пнём и молчал, как приговор, обжалованию не подлежащий. Впервые за всю свою взрослую жизнь я рухнула в постель, не вымыв ног, не вычистив зубы, с размазанным макияжем на физиономии, а что ещё хуже, до утра истерика так и не утихла, перейдя в стадию ярости.Господи, какое же чудовище возвращалось тогда в Польшу!..В Авиньоне без всяких сложностей мы купили билеты с местами на поезд Париж— Брюссель— Кёльн— Копенгаген. Правда, в Редбю поезд сбежал у нас с парома и мы догоняли его по железной дороге, а за нами мчались двое таможенников, жаждавших проверить документы… В Свиноустье невозможно было даже узнать расписание поездов на Варшаву, не говоря уже о том, чтобы зарезервировать билеты. А Марек мне все талдычил о прекрасном нашем строе, якобы превосходящем загнивающий капитализм!..Мрачная и злая, я смотрела в окно вагона и размышляла: почему моя страна столь отвратительна? Если я вижу природу, которой не коснулась рука человека, она чудо как хороша, краше пейзажей разных чужих краёв. Но стоит руке человека прикоснуться к чему бы то ни было, все сразу же летит к черту. Отчего так происходит? Или кто-то назло старается? В чем же дело?..Поезд задержался у семафора, из окна был виден какой-то промышленный объект. Ближе к поезду, по-видимому, склад. Сравнить время было. Такие же склады в Дании, в Германии, даже во Франции, не говоря уж о Голландии, — всегда чистенькие, красивые, покрашены весёлыми красками — голубые, красные, жёлтые. Дворы убраны. Бочки для дёгтя тоже весёлых тонов, ровненько составлены с чувством эстетики. Ограда исправная, прямо-таки красивая… Здесь же — серая развалюха с грязными окнами и обваливающейся штукатуркой, вся в грязных потёках Бочки из-под дёгтя расшвыряны как попало — чёрные, будто символ глубокого траура, двор — сплошная мусорная свалка, а уж при виде ограды сразу хочется повеситься.Поезд двинулся. Я продолжала свою аналитическую деятельность, которой до сих пор пренебрегала. Появился иной род объектов: жилые дома, коттеджи на одну семью, разные садовые участки. О Господи! Безобразие домов угнетало. Многие из них заботливо украшены металлическими пробками от пивных бутылок, осколками керамики, решётками с немыслимыми завитушками. Ладно, пусть хоть так, и тем не менее все дома одинаковы. Остатки строительных материалов, нагромождённые перед фасадом, дырявые тазы, сломанные деревья, ну и эти ограды: поваленные заборы, сетки, стянутые колючей проволокой, буйные джунгли сорняков — все гордо выставлено на всеобщее обозрение. Что за эксгибиционизм такой чёртов, ни единой живой изгороди, никакого естественного заслона, ничего! Откуда у людей такая страсть выставлять свою жизнь напоказ?.. На стенах всюду потёки — даём плохую штукатурку, плохую изоляцию, не подогнанные водосточные трубы. Отделочные работы выполнены… как бы тут поприличнее выразиться… ну, небрежно, что ли. А ведь любое целое складывается из деталей…Убожество строений, особенно подсобных, разных сараюшек, курятников, не говоря о хлевах и коровниках, пробудило во мне новое чувство и решительное намерение. Ринусь в глубинку и буду бить по морде всех районных архитекторов подряд. Это они дают разрешение на строительство, их обязанность соблюдать не только правила безопасности, но и не забывать об эстетическом облике страны. Каждый старается в своей сфере, и эффект этих стараний я наблюдаю сейчас по пути в Варшаву…В Варшаву я приехала в полном раздрызге. Жарища стояла неимоверная. Начала я с визита к матери, которая уже несколько пришла в себя после похорон Люцины и удивилась моему возвращению. У неё я застала Янку.— Никому не говори про меня, — попросила я мрачно. — Хочу отдохнуть, пока никто не знает, что я вернулась. Может, неделю посижу спокойно.Домой мы добрались в десять, открыла кран — воды нет. Нисколько, ни капельки, а в чайнике великая сушь. Потеряв человеческий облик, я облаяла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Дзержинского. Марек потребовал ведёрко, он принесёт воды. А откуда? Было одно ведёрко, черт его дери, да потерялось. В невменяемом состоянии я начала вытаскивать кастрюли и бутылки. Марек бесился в прихожей — должно же быть ведёрко, только вот где? Моя вина — я безалаберная. И тут зазвонил телефон. Боженка. Узнала, что я вернулась…Не следовало брать трубку, сперва надо было решить проблему воды. Я схватила трубку по глупости. Боженка всегда звонила не вовремя. Если я жарила яичницу, спешила по делам, собиралась раз в неделю поесть чего-нибудь горячего, совала голову под кран — тотчас же звонил телефон, и можно было не сомневаться — Боженка. Время она выбирала совершенно безошибочно.Сейчас Боженка просто побила рекорд. Вечер. Половина одиннадцатого, я только-только вошла в дом после двухмесячного отсутствия, воды нет, жарища не спадает, Марек у дверей сучит ногами, требуя кастрюли и шнурок, чтобы их связать, а она мне несёт околесицу о своём зяте. Зять и вправду фигура колоритная и веселил нас немало, но, Боже праведный, не сейчас же!!!Я прервала её наскоком, коротко объяснила положение, успокоила Марека и позвонила Янке, вырвав её из первого сна и спустив на неё всех собак за то, что она сообщила о моем приезде. Да к тому же именно Боженке, о которой все знали — позвонит сей момент. Янка разозлилась, хоть и пыталась оправдаться: Боженка-де позвонила, извлекла её из ванны (Боженкино везение действовало безошибочно по всем телефонным номерам), начала насчёт зятя. Тут Янка не выдержала и сказала обо мне, чтобы прервать разговор. Выкинула она такой финт, правда, всего второй раз в жизни, но в моей ситуации он вполне заменил залп «катюши». Мы поссорились.Я бы ещё это пережила, даже после той истории с полотнищем от палатки и пренебрежительного отношения к Роберту. Но Янка сразу же позвонила Боженке и пожаловалась на адский скандал, который я ей учинила. Сделала она это, правда, в форме упрёка: где это видано, звонить человеку, едва успевшему войти в дом? Боженка все поняла не так и разобиделась смертельно. Прошло несколько лет, пока вся эта неразбериха выяснилась и наши отношения наладились. А многолетняя дружба все-таки распалась.И в это же самое время эфиром улетучивалось взаимопонимание с блондином моей жизни. По-видимому, он совершил какую-то глупость. Мне стали названивать по телефону таинственные дамы, оперируя языком, который не шёл в сравнение даже с лексиконом моего покрышечного врага. В качестве оружия дамы использовали телефон. Я окончательно взбесилась, оковы дипломатии с грохотом пали, и я устроила Мареку мощный скандал. Он-де втоптал меня в грязь, раздавал кому ни попадя мой номер телефона, а теперь даже не даёт себе труда прекратить эту мерзопакость! И вообще что это за знакомства! Заодно я высказала ему напрямик все, что о нем думаю, вполне сознавая, каковы будут последствия. Чувство справедливости я оставила для разборок наедине с собой. Что скрывать, сама ведь лезла и добровольно делала из себя идиотку, никто меня не вынуждал. А в моем возрасте пора соображать, что делаешь. Видели зенки, на что зарились. Божество, свергнутое с пьедестала, не выдержало и отправилось в голубую даль, оставив меня с разгромленной квартирой Люцины и с враньём насчёт Катыни.А самое смешное во всей этой кутерьме с Мареком, что у меня и в мыслях не было от него избавиться. Почему бы и не признаться: напротив, мне хотелось не выпускать его из когтей, чтобы устраивать все новые скандалы. Расквитаться за четырнадцать лет долготерпения и выложить ему все его враньё. У него хватило ума сбежать и унести ноги живым.Таким манером избавилась я от блондина моей мечты. И приступила к ликвидации Люцининой квартиры. Я понятия не имела, входило ли это вообще в мои обязанности. Квартира была кооперативная, и говорили, что моя мать могла получить её по наследству. Мать не хотела — во-первых. Во-вторых, кажется, именно это дело пытался уладить Марек, добившись лишь того, что кооператив начал ко мне цепляться. Я освободила квартиру от Люцининых вещей, прежде всего от книг, часть которых вообще мои. Помогал мне Витек, муж Малгоси, той самой, что много лет назад слетела с верхней полки в спальном вагоне. Дай Бог Витеку здоровья, не представляю, как бы я без него все одолела. При разборке шкафа на части нечистая сила оттяпала мне кусочек пальца, но аптека оказалась близко, и отрезанная часть приросла. Второй дар судьбы — тётя Ядя. Ей все пригодилось, и насчёт половины вещей у меня голова не болела. Умаялась я как последняя кляча, кое-какое барахло оставила на произвол судьбы — бегать с тяжестями через три этажа у меня не хватило сил. Мусоропровода в доме не было, а выбрасывать в окно я сочла неприличным.Наследство своё (к счастью небольшое) Люцина забрала с собой в могилу, что далеко не всякому удаётся. Деньги у неё лежали на счетах — в злотых и в долларах, завещаний или распоряжений она не оставила. Теоретически ей наследовали сестры. Тереса охотно отказалась, но официальный отказ нужно оформлять через нотариуса, что в Канаде стоило дороже, чем все наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37