— А если полиция не схватит? — осторожно поинтересовалась я.— Он не сказал, что будет тогда. Сказал лишь, что из двух зол предпочитает, чтобы его схватили в Варшаве, а не в Болеславце, потому что в Болеславце нет смысла.— Знаешь, а ведь он прав. А что с Кристиной Возняк? Ты сказал, она заговорила…— Заговорила.— О Патрике? — убитым голосом спросила Гражинка.— Нет, о Кубусе. Все на него валит. Очень трудно понять истинную суть этого человека, говорит Кристина, ей самой понадобилось не меньше года общения с этим негодяем, обманщиком, пнём бесчувственным, лишённым абсолютно даже капли совести, готовым выдрать последний кусок хлеба у голодного ребёнка. Это так она заявила. Но зато, как только у него заведутся денежки, он разбрасывает их с таким форсом, что глаза на лоб лезут. Это тоже её выражение. Только последний дурак может ему довериться, но, как известно, у нас нет недостатка в последних дураках. И к тому же он трус…— Но хоть какие-то положительные качества у него имеются? — вырвалось у меня. — Иначе не стала бы эта пани Возняк столько времени водиться с негодяем и трусом.— О, достоинств у него множество. Как выяснилось из рассказа Возняк, когда живёшь с ним — нет никаких проблем, все их решает Кубусь. Жить с ним легко и весело, все хлопоты он берет на себя И так далее. Она назвала полиции несколько фамилий и адресов их общих знакомых, что оказалось чрезвычайно ценным, ибо у Гжеся на Саской Кэмпе Кубы не оказалось.— Так где же он, черт побери? — не могла скрыть я своего раздражения.— Ищут, ищут и одновременно пытаются обнаружить отпечатки его рук и ног.— Разве у Стемпняка на Концертовой нельзя было их найти? — въедливо допытывалась я.— Пока прокурор ещё не выдал ордер на обыск. Прокурор тоже человек, в это время он ещё не работает. А кроме того, Патрик вызвал в Болеславце целый переполох, все подозреваемые дружно принялись тут же менять показания.Оказалось, о Кубе они знали больше, чем сказали, просто не хотели признаваться. До сих пор почему-то при упоминании Кубы у них намертво закрываются рты и молчат они как рыбы, словно чего-то боятся. Или планируют небольшой шантажик.— Делать им нечего, этим стражам порядка, — рассердилась я. — Цацкаются с преступниками как с тухлыми яйцами. Тоже мне, нашлись блюстители закона, и на шаг боятся преступить его, когда дело этого требует. Эти глины, скажу я тебе, могут взять первого попавшегося взломщика и с его профессиональной помощью запросто войти в квартиру на Концертовой и без ордера… Вот тебе и руки и ноги.— Умно рассудила! — рассмеялся Януш. — А потом на суде признаются. Так? Какое же это доказательство, если оно добыто незаконным путём?Но я уже переключилась на другое.— Погоди, шантажик, говоришь… А, это не ты говорил, но все равно… Слушай, а я догадалась, почему Кубу так долго не могут отыскать. Он не дастся им до тех пор, пока сам не сможет пошантажировать Патрика. Да, да, именно к этому он и стремится, а Патрик скрывается, вот глины и не могут никого из них найти.— Очень возможно, — согласился со мной Януш. — А как Патрик? Он позволит себя шантажировать?Мы одновременно взглянули на Гражинку.Она сидела окаменевшая, словно памятник безутешной печали. Похоже, до сих пор мы говорили лишь очень неприятные для неё вещи.Пошевелившись, девушка тихонько промолвила:— Нет, не позволит. Скорее убьёт шантажиста.— Ну так этот Кубусь себе мягко стелет… — начал было Януш, но я не дала ему закончить.— Погодите, тут только что какой-то тип позвонил. Может, это Патрик? Что-то говорили обо мне и сделали из меня кладбищенскую гиену, вроде я должна беречь наследство, а я, может быть, теперь вожу в своей машине бомбу?Гражинка вздрогнула, а Януш явно встревожился.— Ты ничего ни о гиене, ни о бомбе не говорила.— Не успела. Сегодня все утро мы с тобой только и делаем, что беспрестанно говорим по телефонам, так у меня и из головы вылетело. Сразу после Гражинки кто-то позвонил, и незнакомый мужской голос сообщил, что в моей машине имеется что-то чужое, не моё, а мне нельзя к этому прикасаться. Холера! Так что же, сапёров вызывать? Я сама ни за что в машину не полезу!Януш сорвался с дивана.— И она молчит! Вряд ли бомба, но посмотреть на это необходимо! Где ключи? Немедленно идём к машине!Разбежался! У меня не было ни малейшей охоты без особой потребности пользоваться своей ненавистной лестницей, за долгие годы проживания на пятом этаже она сидела у меня в печёнках. Если что-то там лежало в моей машине, пусть ещё полежит, никуда не сбежит, и завтра успеем наглядеться. А сегодня я вообще не собиралась выезжать. Бомба? Ну и что? Если её не трогать… И вообще по поводу своей машины я никогда особенно не переживала. Помню, раз мне позвонил некий тип с сообщением, что разбил мою машину, по всем правилам припаркованную в положенном месте. Должно быть, глины его заставили звонить, не иначе. Очень вежливо говорил, извинялся, имя-фамилию и адрес сообщил. Дело было в воскресенье, в мои планы не входило выезжать, я и не тронулась с места из тех соображений, что от моего взгляда на неё машина не исправится сама по себе, а мастерские по воскресеньям не работают.Это было ещё в прежние времена. Теперь я просто позвонила бы в автосервис по срочному номеру, и мне все отремонтировали бы в лучшем виде. Но в те времена такого сервиса ещё не было, так что машина стояла и дожидалась своего часа.Вот и теперь я не двинулась с места.— А какой смысл? Он сказал — не смотреть, так что пользы не вижу, нельзя не только разворачивать, но даже и трогать. Пускай себе полежит спокойно.— Нет, ты серьёзно?— А ты и в самом деле считаешь, что если полежит немножко, то непременно взорвётся?Или прокиснет?— Опомнись! А если это Патрик?— Не знаю. Может, просто кто-то глупо пошутил. И ради какого-то кретина я, как последняя дура, стану бегать по лестнице туда-сюда?', Поскольку и Януш, и Гражинка прекрасно знали о моем отношении к лестнице в подъезде, они не нашли никаких контраргументов.Спустя какое-то время Гражинка беспокойно заёрзала.— А вдруг., а вдруг, — жалобно прошептала она, — хоть что-нибудь прояснится.Я уже собиралась гневно прикрикнуть на девушку, нечему тут, дескать, проясняться, как вдруг в глубине души у меня что-то прошелестело. Таким, знаете, бумажным шелестом. А, чтоб их черти всех побрали! И вспомнились некстати строчки из проклятого письма, мол, я делаю что-нибудь только тогда, когда мне это выгодно, а на других — наплевать. А ведь если честно, это именно из-за меня Гражинка впуталась в проклятое преступление, впуталась лично, а может, и Патрик тоже каким-то боком из-за меня… Если бы она тогда не поехала в Болеславец…— Чтоб вам всем лопнуть вместе с этим телефонным Идиотом! — не удержалась я, хоть в словах давая исход чувствам. Но с места поднялась.Януш проявил заботу:— Если хочешь, я один пойду.— Ещё чего! Погибать — так вместе! Ну чего вытаращился? От взрыва погибать. Как романтично!
Ясное дело, по лестнице я стала спускаться не из-за романтизма, а из любопытства. Ну а кроме того, лишь я могла достоверно подтвердить, что именно в моей машине принадлежит мне.Возила же я всегда множество вещей, которые постороннему человеку могли показаться ненужными и мне не принадлежащими. Скажем, запас целлофановых мешочков (на всякий случай), каталоги парижских ресторанов (пригодятся), резиновые сапоги, сетки для ловли янтаря, кучи застарелой корреспонденции и еды для собак. Это все, что мне вспомнилось. А ещё наверняка целая куча того, о чем я не успела вспомнить, спотыкаясь на проклятой лестнице и ступая осторожно, ибо не один раз уже подворачивалась щиколотка. Ворча и проклиная все на свете, я наконец покончила со ступеньками, но облегчения не испытала, потому что знала: скоро придётся карабкаться по ним вверх.Чужая вещь в моей машине сразу бросилась в глаза, как только мы раскрыли багажник. Это оказался длинный свёрток размером с большой чемодан, аккуратно завёрнутый в плотную бумагу и со всех сторон оклеенный скотчем. Нет, такого совершенно точно в моем автомобиле не было, это явно посторонний элемент.— Если это бомба, то выглядит прямо-таки ужасающе, — скептически заявила я. — В состоянии смести с лица земли весь город. Послушай, не тюкает?Наверное, мои слова произвели впечатление. Довольно долго мы все трое прислушивались в напряжённом молчании. Нет, не тюкало, свёрток каменно молчал. Януш попытался его поднять.— Тяжеловато, но, пожалуй, справлюсь.Я удержала его, напомнив:— Этот гипотетический Патрик настоятельно просил не трогать свёрток. Не пытаться распаковать и так далее. Сдаётся мне, это добыча преступников.Януш оставил свёрток в покое, а Гражинка издала сдавленный звук.— Ты думаешь… — начал было Януш, но я не дала ему продолжить.— Думаю. Иногда это со мной происходит.Вот ведь был разговор о сохранении наследства, и при этом каким-то боком упоминалась я.Мысль неплохая. Патрик стибрил коллекцию дядюшки, на время надо было куда-то пристроить — вот и пристроил. Вряд ли кому-нибудь придёт в голову мысль искать её в моей машине.В мой багажник он мог затолкать коллекцию ещё в Болеславце, я багажник вообще не открывала, ездила с маленьким саквояжем и ноутбуком, держала их на заднем сиденье. Оставляя машину, не включала защитную сигнализацию, чтобы не выла, так что любой мало-мальски разбирающийся в машинах мужик без труда мог забраться в багажник. Моё личное мнение — это коллекция покойного Фялковского. По размеру подходит, если монеты как следует упакованы.— Ты думаешь, они на тех самых подносиках?— Надеюсь. Альтернативой было бы вытряхнуть монеты из подносов и побросать небрежно в мешок. Тогда многие из старинных монет наверняка были бы испорчены. Коллекционер так не сделает. У меня бы рука отсохла, не знаю, как у Патрика.В некоторой задумчивости Януш стоял над раскрытым багажником. Наконец сделал заключение:— При всем моем глубоком уважении к нумизматам, этот наверняка совсем спятил. Ведь вот же оно, доказательство преступления, перед нами! И одновременно мотив другого. Патрик обвиняется следователем в похищении ценной коллекции, непосредственно связанной с убийством. Если бы похищенное так и не было обнаружено, а он по-прежнему упирался бы и отрицал свою вину, остались бы сомнения, которые суд всегда трактует в пользу подсудимого. Получается, он сам признается, что украл? И отдаёт похищенное в ваши руки?!— Ох, — простонала Гражинка. — Он на все способен.— Ну не знаю, — одновременно заявила я, тоже как следует осмыслив происшествие. — Может, таким образом он решил сохранить коллекцию. И не такая уж она ценная, не систематичная, монеты разноплановые во всех отношениях, то в лес, то по дрова… И вместе с тем, насколько мне помнится, там в полном комплекте только польское межвоенное двадцатилетие…И он не может не знать, что при отсутствии наследника такая ценность перешла бы в собственность государства и стала бы украшением любого музея. Думаю, он верит в нас и надеется, что мы поступим умно…— Пока же вообще не знаем, что это такое, только предполагаем, — возразил Януш. — Необходимо убедиться, и я забираю все это в квартиру!Я не стала протестовать. Имея достаточно большой жизненный опыт, я тут же предположила, что вот именно этой ночью у меня уведут машину. Вместе с бесценным свёртком. Разве не так бывает в жизни? Продолжительное время все тихо и спокойно, я бросаю машину где попало и даже не включаю сигнализацию, и вдруг в самый неподходящий момент её крадут. Будь эта машина в своём предыдущем состоянии, уж я как-нибудь пережила бы, но теперь, с бесценным свёртком… Да меня тут же хватит кондрашка!Итак, мы поднялись в квартиру, и Януш с шумом бросил свёрток на стол. Пришлось ему немного потерпеть, ведь я не сообразила смести со стола весь хлам, которым тот был завален.Мы с Гражинкой лихорадочно принялись запихивать бумаги под диван, причём листы корректуры то и дело валились на пол из наших трясущихся рук. Но я решила: под диван! Там, по крайней мере, все окажется в одном месте, пусть и не по порядку. И в миллионный раз подумала о том, как же не хватает в моем доме горизонтальных плоскостей.Стол расчистили, Януш с облегчением грохнул на освободившееся место тяжесть и, уже не испрашивая нашего разрешения, принялся энергично распаковывать свёрток.Наши предположения оправдались. В коллекции Фялковского я увидела лишь один из подносиков, но этого оказалось достаточно. Вот они все, тесно прижатые друг к другу и заполненные коллекционными монетами, лежали теперь на столе в моей квартире. Уложены были аккуратно, в идеальном порядке. Только, как мне показалось, на некоторых подносиках была несколько нарушена хронология, так что рядом со средневековыми раритетами достойно возлежали польские довоенные монеты. Выходит, все же какой-то непорядок наблюдался. А кроме того, на свёртке отдельно лежал маленький нумизматический кляссер, все отделения его тоже были заполнены старинными монетами. Я восприняла этот кляссерок как привет от подносика, затерявшегося в доме.., как его… Баранека.Глядя на коллекцию, Януш открыл Америку:— Это она.— Она, — не стала я спорить. — И что теперь?Гражинка потрясённо взирала на раскрытый свёрток.— Все, решила! — вдруг разжала она сомкнутые уста. — Становлюсь алкоголичкой. У тебя не найдётся чего-нибудь подходящего? Домой вернусь на такси.Я не стала спорить. Как временный выход это, пожалуй, самое разумное.И я устремилась в кухню за коньяком.В кухне я застала то, что планировала на ужин. Содержимое горшка выкипело почти полностью, остатки в виде густой ослизлой каши булькали на самом донышке. Мелькнула мысль процедить их через дуршлаг и подать в качестве густого мусса, не знаю, вкусно ли, зато уж наверняка калорийно, но сообразила: на троих не хватит. Выключила газ, стараясь не смотреть на залитую пригоревшей кашей плиту, вспомнила об омлете, махнула рукой и вытащила коньяк. И бокалы. В конце концов, лекарство человеку нужнее.В комнате тем временем Янушу удалось добиться кое-чего от Гражинки.— Нет, он не совсем безголовый, — с трудом приходя в себя после пережитого потрясения, проговорила девушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41