– Ну, ни за что не поверю, пока не увижу своими глазами, – сказал приятель. – И даже увидев, не знаю, поверю или нет.
Волчья шкура начала сворачиваться и клочьями падать. Соски на животе стали сводиться, объединяясь в два больших. Клыки волчицы затупились и уменьшились. Хвост опал.
– Господи, с ней что-то творится, – признал друг Ларри. – Что случилось? Она больна?
– Нет, нет, – сказал доктор Лао, – это самые обыкновенные приготовления. Сейчас вы увидите, как ее задние ноги резко удлинятся. После этого превращение пойдет очень быстро. Это занятно, особенно если вы интересуетесь морфологией изменчивости.
Волчица кричала и билась в агонии, но звук ее голоса не был похож на вой волка.
– Видите ли, – комментировал доктор Лао, – когда, к примеру, головастик превращается в лягушку, этот процесс очень растянут, и физическая боль, сопровождающая превращение, компенсируется его малой скоростью. Но когда волчица превращается в женщину, это происходит так быстро, что боль значительно усиливается. Заметьте, превращаясь, она принимает образы всех животных, стоящих в эволюционной цепи между волчицей и человеком. Я часто думаю, что феномен ликантропии есть не что иное, как извращение эволюционных законов.
Раздался вздох, затем стон и всхлип – и на полу клетки лежала женщина.
– О, док! – воскликнул Ларри с отвращением, – почему вы не сказали нам, что она окажется такой чертовски старой? Боже! Да она похожа на чью-нибудь прапрабабушку! Черт, я думал, мы увидим цыпочку. Ради Бога, накройте ее чем-нибудь поскорее!
– Развратник, – укоризненно проговорил доктор, – мне следовало догадаться, что ваш интерес будет сугубо плотским. На ваших глазах произошло чудо, чудо из чудес, как его ни оценивай, а вы разочарованы, потому что оно не стимулирует ваше воображение.
– Я солдат, а не ученый, – сказал Ларри. – Я рассчитывал увидеть что-нибудь этакое. А сколько лет этой старухе? За сотню?
– Ей примерно триста лет, – сказал доктор. – Оборотни отличаются долголетием.
– Трехсотлетняя женщина! Ничего себе! А я-то думал, что увижу цыпочку. Пойдем отсюда, старина.
Звучно ударил огромный бронзовый гонг; и отовсюду, из всех шатров потянулись люди – красные, черные и белые.
Пространство между шатрами заполнилось ими. Минуту или две они толпились у входа в главный шатер, затем все опустело, гигантский шатер принял зрителей в свое брезентовое чрево, и лишь пыль, поднятая шарканьем сотен ног, медленно оседала на землю. Звуки гонга стали стихать и, наконец, смолкли.
Изнутри стены шатра были покрыты изображениями черных свастик, крылатых змей и рыбьих глаз. Арены не было. Вместо нее на полу в центре шатра был установлен большой треугольник, каждую вершину которого украшал пьедестал. Доктор Лао, в полной парадной форме, с лентами, в высокой шляпе и с хлыстом в руках, поднялся на один из пьедесталов и дунул в свисток. У дальнего входа послышалась возня. Китайская музыка, монотонная, словно пение волынок, проникла извне сквозь стены шатра. У дальнего входа показалось скопление фигур. Грянул марш. Представление началось.
Сопя и потея, шествие возглавлял единорог. Его копыта были начищены, грива расчесана.
– Обратите внимание, – воскликнул доктор Лао. – Обратите внимание на единорога! Жираф – единственное рогатое животное, которое не сбрасывает свои рога. Вилорогая антилопа – единственное безрогое, которое сбрасывает их. Эти животные уникальны среди рогатых зверей. А что такое единорог? Разве он не уникален? Рог антилопы – всего лишь ороговевший волос; рожки жирафа – выросты черепа; а эта штука на голове единорога – из металла. Задумайтесь-ка только над этим!
Следом за единорогом, гордо и грациозно, тряся своими кудрями, вышагивал сфинкс.
– Скажи им что-нибудь! – шепнул ему Лао.
– Кто ходит на четырех ногах, потом на двух, а потом на трех? – с глупой улыбкой произнес гермафродит.
Появился Мумбо-Юмбо со своей свитой. Приплясывая и аккомпанируя на свирели, вышел сатир. За ним, пританцовывая, показались нимфы. Морской змей вился кольцами, сверкая чешуей. Влетела химера и заполнила шатер дымом. Две пастушки выгнали своих овец. Существо, похожее на медведя, вынесло на руках русалку, раздающую воздушные поцелуи направо и налево. За ними, заливаясь лаем, выскочила гончая живых изгородей. Аполлониус разбрасывал лепестки роз. С повязкой на глазах и растрепанным клубком змей на голове появилась медуза, ведомая фавном. Попискивая, выпорхнул птенец птицы Pyx. На золотом осле выехала старуха. Черепаха, раздираемая противоречиями, возникшими между двумя ее головами, неуверенно вышагивала последней. Это была самая удивительная коллекция из тех, что когда-либо видели в Абалоне.
Этайон, сидевший позади Ларри Кэмпера, обратился к своей соседке Агнес Бедсонг:
– Ну, по-моему, вся компания, за исключением оборотня, в сборе. Интересно, где он?
Ларри обернулся к ним:
– Видите старуху верхом на осле? Это и есть ваш чертов оборотень.
Животные вышагивали внутри гигантского треугольника, пританцовывая, гарцуя и подпрыгивая. Мастер церемоний Лао руководил ими со своего пьедестала. Обитатели цирка ревели, визжали и рычали; монотонная китайская музыка струилась, словно ручей. Вплотную подойдя к единорогу, сфинкс случайно толкнул его в крестец; единорог с силой лягнул сфинкса в бок. Гермафродит взвыл и гигантскими лапами скрутил единорога и обхватил его за шею. Единорог встал на дыбы, словно взбесившийся жеребец, скинул с себя сфинкса и вонзил свой рог ему в грудь. Занервничав, химера взмыла вверх, поднимая крыльями облака пыли. Морской змей принял форму гигантской буквы S, распрямился, поймал химеру за переднюю лапу и тут же опутал ее крылья и плечи своими петлями. От волнения гончая живых изгородей приняла форму зеленого ощетинившегося клубка. Русский страстно поцеловал русалку. Пригнувшись и взяв короткий разбег, сатир боднул Мумбо-Юмбо в поясницу. Старуха превратилась в волчицу и набросилась на птенца птицы Рух. Маленький фавн начал бросать камни в доктора Лао. Нимфы, пастушки и овцы с воплями и блеяньем бросились врассыпную. С глаз медузы спала повязка; одиннадцать человек окаменели.
– О, горе мне, – застонал доктор Лао. – Ну почему они дерутся, ведь им вовсе не из-за чего драться. Они глупы, как люди. Останови их, Апполониус, скорее, пока кто-нибудь не пострадал!
Чародей принялся накладывать на разбушевавшихся зверей заклятье за заклятьем. Заклятия мира, спокойствия, трезвости, медитативности, рассудительности, словно мягкой паутиной, опутали бойцов. Шум стих. Единорог вытащил свой рог из груди сфинкса, отошел в сторону и принялся как ни в чем не бывало пощипывать редкую травку. Сфинкс стал зализывать свою рану. Морской змей отпустил химеру, зевнул и прикрыл глаза. Гончая живых изгородей приняла прежнюю форму и жалобно заскулила. Русалка влепила медведю пощечину. Мумбо-Юмбо простил сатира. Волчица вновь превратилась в старуху. Фавн перестал кидаться камнями. Нимфы, пастушки и овцы вернулись. Медуза завязала глаза повязкой.
После бури наступило спокойствие. Сражение сменилось миром. Ненависть уступила место прощению. Животные остановились, лениво переминаясь и зализывая полученные увечья. Но в глазах одного из них все еще горел огонь войны. Жажда убивать наполняла его тело, и внезапно огромный змей свернулся, метнулся вперед, и стащил доктора Лао с его постамента. Змей преодолел расстояние, отделявшее его от доктора, столь стремительно, что никто не смог уследить за его молниеносным броском.
– О, мой старый непримиримый враг! – воскликнул доктор. – Только тебя мне так и не удалось приручить. Только ты никогда не прощаешь обид. Помоги мне, Аполлониус, скорее, иначе он убьет меня!
Маг напустил на змея ледяной туман. И по мере того, как мороз проникал под кожу рептилии, схватка ее слабела, и пелена заволакивала горящие глаза. Туман становился все холоднее. Гигантский змей замер, вытянувшись во всю длину бесконечной серой лентой; ярость все еще пульсировала в нем, но с каждой секундой становилась все слабее.
– Не размораживай змея, пока мы не засунем его обратно в клетку, – распорядился доктор Лао. – Хорошо еще, что на меня не действует его яд. Но он вероломен и мстителен. Не следовало его выпускать.
Представление продолжалось.
Животные покинул сцену. В треугольнике остался только сфинкс. У него был сольный номер – акробатический танец. Встав на передние лапы и высоко задрав задние, он вальсировал, кружился и подскакивал в ритм незатейливой танцевальной мелодии. Элегантно перевернувшись, он встал на задние лапы и продолжал танцевать, ухмыляясь и мурлыча мелодию себе под нос.
– Уж если он танцует, так ему партнер нужен, – сказал кто-то из зрителей.
– Хе, хе, – рассмеялся карантинный инспектор. – Этому зверю партнер не нужен, правда, Эл?
– Ага, – согласился Эл. – Это Пьеро и Коломбина в одном лица, черт побери.
В центр треугольника трусцой выбежал огромный боров.
– А вот его вы еще не видели, – провозгласил старый китаец.
– Гадаринская свинья собственной персоной. Зараженная злым духом, она ищет спасения на земле, но не находит. Библейский зверь, символизирующий нечистоту плоти.
Хрюкая и фыркая, боров принялся рыть землю в поисках корней. Из его уха показались голова и плечи злого духа. Маленький Вельзевул помахал доктору Лао своим трезубцем.
– В этом шатре жарко, как в аду, – сказал он.
– Тебе виднее, – признал доктор.
Золотой ослик вышел на середину, и вместе с боровом они принялись танцевать менуэт.
– Почему, – воскликнула миссис Ховард Г. Кассан, – почему в этом цирке все время танцуют? Никогда такого не видела.
– Это танец жизни, мадам, – сказал старик в брюках для гольфа. – Кстати, если приглядеться, в жизни можно найти множество подобных примеров.
Треугольник опустел. Доктор Лао свистнул; на свист выбежала гончая живых изгородей. Она ходила на задних лапах и хлопала передними. По команде она прикидывалась мертвой и считала отрывистым лаем. Доктор Лао дал ей в награду листья салата.
– Черт, на редкость дрессированная собака, – заметил один из полицейских.
– Ага, – прошептала Алиса Роджерс.
– Алиса, маме кажется, она очень хорошенькая, – сказала миссис Роджерс, неодобрительно глядя на полицейского.
– А почему у них нет слонов? – спросила Эдна Роджерс. – Я люблю смотреть, как они дергают друг друга за хвосты.
– Ой, дети, посмотрите только на эту забавную птичку! Смотрите, какая она смешная! – воскликнула миссис Роджерс.
Птенец птицы Рух неумело шагал по туго натянутому канату. Птенец с трудом сохранял равновесие, ему явно не хватало сноровки, но все же, за счет невероятной цепкости когтистых лап, он держался, шагал так, словно хватал канат клещами. Доктор Дао бросил несколько кусочков ветчины, чтобы подбодрить усталого канатоходца. Дернувшись вперед за угощением, птенец потерял равновесие и упал, но его ноги продолжали цепляться за канат, и, описав плавный полукруг, он повис вниз головой. Он не мог вернуться в прежнее положение, но и не отпускал канат. Доктор Лао поманил его куском ветчины, пытаясь заставить разжать лапы, но огромные красные грубые лапы, обвивавшие канат словно узлы, вцепились в него мертвой хваткой. Птенец громко жаловался на свою перевернутость и молил о дополнительной порции мяса. Его неоперившиеся крылья беспомощно трепыхались, а большие глаза с испугом взирали на усыпанный опилками треугольник.
– Ну, отпусти же канат, дурачина, – бушевал доктор, – и мы посадим тебя обратно в гнездо… Прошу прощения, уважаемые зрители, нерасторопность этой птицы испортила представление.
– Дайте ему червяка, док, – предложил кто-то.
– Помилуйте, – воскликнул доктор, – это хищная птица, она ни за что не станет есть червяков.
Мумбо-Юмбо вышел из уборной. Удивительная чернота его кожи как бы скрывала наготу. В одной руке он нес мачете, другой он схватил канат и перерубил его. Птенец с жалобным плачем упал на землю. Не дав ему опомниться, Мумбо-Юмбо схватил его и выволок из шатра.
– А сейчас, леди и джентльмены, – торжественно произнес доктор Лао, – я с огромным удовольствием объявляю, что Аполлониус из Тианы, величайший чародей в мире, представит вам свою версию ведьминого шабаша. Аполлониус из Тианы!
– Погромче и посмешнее! – раздался громкий возглас из задних рядов.
– Неужели эти чертовы молокососы снова пробрались сюда? – удивился Эл.
– Аполлониус из Тианы! – повторил доктор.
Весь в черном, погруженный в раздумья, маг медленно вышел на середину треугольника, не обращая внимания на раздавшиеся аплодисменты.
Подняв левую руку, маг мрачно произнес:
– Да будет тьма.
И тьма окутала шатер: густая, непроницаемая, она проникала во все углы, и даже сидящие рядом не могли различить друг друга.
– Лунный свет, – скомандовал маг. – Лунный свет, тихая музыка пикколо.
Под аккомпанемент нежной музыки флейт, темноту пробил луч лунного серебра, слабый и дрожащий, будто чувствующий себя здесь не на месте. Затем лунный свет стал ярче и осветил луг, посреди которого виднелся грязный, мелкий пруд. Его окаймляли заросли тростника, на лугу росли чахлые травы, среди которых пробивался чертополох. Из лужи доносилось сладострастное кваканье лягушек, поющих свои брачные песни. Луна ярче осветила воду, ослепив зрителей своим сиянием. В воде блестело множество глаз – там спрятались барсуки, ежи, норки, белки, крысы, сурки, кошки, горностаи и лисицы. Они не знали, почему собрались здесь, но что-то привело их сюда из леса, болота, из-под холма. И оказавшись вместе, они не дрались и не шумели, а тихо ждали, сами не зная, чего ждут у залитого лунным светом пруда.
На мелководье, рассекая поверхность панцирями, не переставая кружили черепахи. Саламандра выбралась на берег и вновь соскочила в воду; любовное пение лягушек стихло. Мокасиновая змея схватила зеленую лягушку-быка; предсмертный вопль последней огласил залитую лунным светом поляну. Остальные лягушки завыли и попрятались под зеленые листья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14