Их звали Кристина, Мейбл и Джоан, а до них были другие. Тем не менее комната Мари его очаровала. Она была не слишком прибрана, но неприбранность ее украшала – повсюду были разбросаны цветастые пятна: розовые и голубые лоскуты нейлона, две голубые туфли и одна белая на постели, повсюду книжки в кричащих обложках, через кресло переброшен алый шелковый шнур, разнообразная одежда наполовину в ящиках и шкафах, наполовину наружу. Сачок с бамбуковой ручкой и белая меховая тапка неудачно соседствовали на туалетном столике посреди разноцветных бутылочек. Мун взял тапку и потер мехом лицо. Мех перепачкался кровью, и он тут же расплакался.
Он посмотрел на себя в зеркало, и его жалость к своему образу отразилась назад к нему, но не утешила. Когда он наклонился к закрывающимся зеркальным створкам, то заметил отражение своего отражения, и его отражение, и его и увидел себя множащимся и убывающим между зеркалами, тогда как сам он в ужасе замер точно в центре линии, которая протянулась до краев плоской земли. Он закрыл глаза, выпрямился и рухнул на табурет. Он вернулся в спальню.
Так ничего и не решив, он взял бомбу, осмотрелся и похромал с ней вниз, опираясь на здоровую ногу. В гостиной генерал склонился над Мари, приставив к глазу камеру. Ноги Мари были оголены, и Мун сообразил, что генерал поправил ей одежду. Комнату на мгновение озарила вспышка, генерал выпрямился, увидел Муна и весело ему кивнул. Мун прохромал к шкафчику в углу, взял одну из бутылок за горлышко и похромал обратно к генералу, который наблюдал за ним все с тем же жадным любопытством. Мун ударил его по голове бутылкой и продолжал бить, пока бутылка не разбилась. Она разлетелась яростно, как стекло, дрожащее в окне поезда, но это не помогло. По пути из комнаты он переступил через Воскресшего Христа, который лежал, будто сраженный на поле боя, все еще сжимая бокал в вытянутой руке.
Мун прошел в кухню, выключил свет и снова включил его. Зажег все конфорки на плите и открыл все краны. Колонка ухнула, содрогнулась и сбавила громкость до тихого рева газовых рожков. Ее шум и сила, как обычно, стиснули нервы Муна, но они не взорвались, как обычно. Обойдя дом и включив весь свет, воду, электричество и газ, он вернулся в гостиную и включил радио и проигрыватель.
Он слышал, как по всему дому хлещет вода, колонка рокочет на грани извержения, а музыка раскатывается и бьется на свету. Он чувствовал давящую на заклепки пульсацию всех электростанций, начинающих светиться и биться, как сердце, сжимая материю в энергию, которая тут же находила выход, прокачиваясь через тело мира, который был бесконечной перестановкой тел, заключенных в восьмиугольнике зеркал. Он попытался мысленно освободиться от всего остального, но барьеры сносили друг друга; ключ к равенству между ним и миром находился теперь за пределами разума, а утешение – за пределами ритуала. У него больше не было ответов, только бомба, которая, если ее поместить в нужное место, пробьет для него дыру, в которую он упадет.
Мун неподвижно стоял в освещенной вибрирующей коробке дома, слишком напряженный, чтобы плакать, и вскоре совокупное давление всех его старых множащихся страхов достигло самого центра его разума и стало распространяться наружу, заполонило его и продолжило распространяться, не принося облегчения, и вот, уже не в силах его сдерживать, Мун нажал небольшую кнопку на бомбе, услышав внутри щелчок пломбы безопасности. Бомба принялась тихонько тикать.
Когда Мун огляделся, то увидел, что его записная книжка пергаментом скручивается на электрокамине, а одна ее страница свисает к нити накала, и заметил первый световой язык, прыжком обратившийся в пламя. Записная книжка сгорела и превратилась в свою черную копию, сведенную к хрупкой сущности.

Глава третья
Летописец

I

29 января. По своей привычке проснулся поздно и, поскольку моя супруга Джейн встала рано, позавтракал в одиночестве чашкой кофе и двумя тостами, приготовленными новой служанкой, Мари. Сегодня деловой корреспонденции не пришло. Нынче я редко получаю письма, да и сам пишу нечасто. Жаль, что Джейн мало чем может себя занять, я не раз подумывал, что было бы недурно, если бы она помогала мне в секретарской работе. Сама она часто получает письма, хотя, по-видимому, пишет очень мало, предпочитая полагаться на телефон. Нынче мне редко звонят.
Переговорил с Джейн, – похоже, она не в духе. Бедная девушка часто скучает, хотя весела от природы, и как раз ее веселья мне не хватало в мирные дни. Я предложил ей немного прогуляться по парку, но из-за ненастной погоды она предпочла остаться дома. Она поинтересовалась, почему я не пошел в библиотеку, – обычно я провожу день в Исторической библиотеке на Кенсингтон-роуд: беру с собой несколько бутербродов с сыром и работаю там допоздна, – и я объяснил ей, что, поскольку на вечер у меня назначена деловая встреча, я собираюсь посвятить сегодняшнее свободное время приведению в порядок набросков к своей книге.
Вскоре к Мари пришел посетитель, дядюшка, много лет проживший в Англии (забыл упомянуть, что Мари француженка – парижанка, я полагаю). Похоже, он изрядно развеселил Джейн, за что я был ему благодарен и предложил вчетвером сыграть в игру, где двое изображают поговорку или название книги и т. п., цель же игры в том, что два зрителя должны отгадать, что это такое. Казалось, дядюшку Мари захватила эта идея, но девушки вскоре повели его наверх, чтобы показать дом.
Тем временем я уселся за стол поработать над своей книгой «История мира». Сегодня я попробовал один-два варианта начала, но тут же почувствовал неловкость оттого, что углубляюсь в повествование, не имея на руках всех составляющих, которые в него войдут. Возможно, когда придет время, Джейн поможет мне печатать. Я чувствую, это окажется весьма приятным.
Я проработал час или около того, с головой уйдя в занятия, потом, поскольку Джейн, Мари и ее дядюшка как будто бы вышли, в одиночестве перекусил несколькими бутербродами с сыром и выпил чашку чая. Я решил прогуляться, подумав, что, быть может, встречу Джейн и остальных в парке, но в действительности этого не произошло, а когда я вернулся домой, оказалось, что они тоже вернулись в мое отсутствие, а дядюшка Мари ушел.
Я должен был встретиться с графом Малквистом, новым знакомым, которого встретил неделей раньше вот при каких обстоятельствах.
Обычно утром, если только не слишком сыро, я отправляюсь в библиотеку пешком, иду по одной из дорожек через парк вдоль широкого конца Серпентина и дохожу до Роттен-роу. Вдоль него иду на запад, минуя мемориал Альберту, там прохожу по Флауэр-уок – аллея очень красива даже зимой. По вечерам объезжаю на автобусе Гайд-Парк-Корнер, но по субботам библиотека закрывается раньше, поэтому иногда я предпочитаю повторить свой утренний маршрут через парк в последних проблесках дня.
Возвращаясь таким образом домой прошлым субботним вечером, я, войдя в парк и случайно посмотрев налево, увидел, что ко мне приближается лошадь со всадником. Рядом с лошадью трусил огромный зверь, которого я принял за желтую собаку. Они являли собой столь поразительное зрелище, что я остановился посмотреть на них и увидел, что всадник – на редкость красивый господин лет сорока, весьма эффектно облаченный в черную накидку, подбитую светло-голубым шелком в тон галстуку, лихо заломленный цилиндр, белую манишку с оборками и сияющие черные сапоги для верховой езды. Его лошадь блестела как уголь.
Это настолько меня поразило, что, лишь когда он почти поравнялся со мной, я заметил, что на его правой рукавице сидел сокол, которого он как раз подбросил в воздух. Птица резко взмыла и камнем рухнула в озеро, в камышах раздался громкий вскрик, она выровнялась и полетела назад, сжимая в когтях какую-то водоплавающую птицу. Сокол вернулся ко всаднику и позволил ему забрать мертвую птицу. К моему удивлению, он бросил ее своей собаке или, скорее (как я теперь понял), похожему на льва животному, которое степенно шло рядом.
Должно быть, я невольно отпустил какое-то замечание, ибо он очень вежливо кивнул мне. Думаю, что, обменявшись приветствиями, мы двинулись бы каждый в свою сторону, если бы в это мгновение не появился облаченный в униформу служитель парка. Этот человек возвестил о своем появлении словами: «Простите, сэр, это ваша собака?» (он тоже не очень пристально к ней приглядывался) – и добавил, что на этом участке парка собак не дозволяется спускать с поводка.
Затем служитель выказал основной свой интерес, без обиняков спросив, что ест животное, на это господин остроумно отвечал: «Обед». Сама зверюга, почувствовав, что разговор зашел о ней, подняла морду, вымазанную кровью и облепленную перьями. Изрядно перепугавшийся служитель спросил: «А что это за порода?» – и получил неудовлетворительный ответ, что это тибетская львиная собака. Мне показалось, что неприятностей не избежать. К этому времени животное пожрало птицу и, думаю, скорее из ленивого любопытства, чем с агрессивными намерениями подошло к служителю. Должен сказать, я испытал огромное облегчение, что его любопытство нацелено не на меня, поскольку побаиваюсь животных и испугался бы его еще больше, если бы не ободряющее спокойствие всадника.
Служитель, завидев, что животное идет к нему, заорал. Владелец животного успокоил его, но служитель повернулся и бросился наутек, что в свете происходящего, я полагаю, было ошибкой. Ибо не успел он сделать и двух шагов, как лев прыгнул ему на спину.
Я до смерти перепугался за служителя, но лорд Малквист (то был, разумеется, он) отдал животному приказ, которому оно тотчас повиновалось и вернулось к ноге.
Я увидел, что несколько человек смотрят на нас издалека. Служитель не шевелился, и я предположил, что бедняга скончался. Лорд Малквист ответил, что служитель разволновал его собаку, животное очень нервное, и если питомца нельзя спускать с поводка в Гайд-парке, то где, черт побери, это можно делать? На это я не ответил.
Лорд Малквист пустил лошадь шагом и принялся расспрашивать меня о себе. Мы с собакой шли по бокам лошади по Роттен-роу в сторону дома.
Но не успели мы далеко отойти, как произошло еще одно событие. Сокол опять взмыл в воздух (не знаю, самовольно или нет) и спикировал на кота, который сидел у самых ворот Принца Уэльского. Кот бросился через дорогу, и его бы наверняка задавили, если бы сокол или сапсан (что-то из семейства соколиных) не выхватил его из-под колес автобуса – освобождение столь драматичное, что птице можно простить ее намерения. Впрочем, кот оказался слишком тяжелым и с высоты нескольких футов рухнул на крышу машины, которая унесла его прочь.
Сокол, несомненно взбудораженный уличным движением, взмыл в воздух и полетел туда, откуда мы пришли. Мы по мере сил следовали за ним в некотором отдалении и наконец увидели, что он опустился на крышу дома напротив.
Лорд Малквист спешился впереди меня. Когда я нагнал его, он подзывал птицу криком: «Хилло, хохо! Хилло хохо!» – но сокол по растерянности или упрямству не обращал на него внимания. Тогда он кликнул льва и пристегнул ему поводок, который попросил меня подержать, чтобы он мог перейти дорогу и поймать сокола. Я отказался, так как побаивался, что лев, хоть я и снискал его расположение, без успокаивающего влияния своего хозяина наверняка обидится на то, что я удерживаю его на привязи. Он уже рычал и рвался с поводка. Тогда лорд Малквист предложил мне пойти за птицей, что я и сделал после того, как он коротко обучил меня крику сокольничего.
Птица устроилась на углу крыши дома, стоящего чуть в стороне от дороги, прямо над изрядных размеров толпой, которую, по-видимому, привлекло происшествие. Я тут же стал звать птицу, она посмотрела на меня, но, видимо, не узнала, за что я вдруг почувствовал прилив благодарности, так как мне пришло в голову, что я не хотел бы, чтобы она опустилась мне на запястье и, возможно, клюнула. Люди вокруг приходили все в больший ажиотаж, а оказавшийся среди них полицейский спросил, что я делаю. Он был весьма суров, но отвечать мне, к счастью, не пришлось, так как лорд Малквист, поняв природу моих затруднений, перешел вслед за мной дорогу, привязав лошадь и льва к ограде.
Казалось, он произвел на полицейского сильное впечатление, однако тот выразил явное неудовольствие, когда лорд Малквист стал кричать: «Хилло! Хохо! Хилло хохо!» – да и остальная толпа странным образом проявляла негодование. Тут я сообразил, что люди собрались вовсе не из-за сокола. Они сохраняли некую серьезность, которая подразумевала не столь фривольное развлечение, и это незамедлительно подтвердилось появлением в одном из окон фигуры в белом, по-видимому привлеченной гвалтом, и вся толпа повернулась к окну, а некоторые принялись фотографировать.
К счастью, после второго или третьего крика птица спустилась, и лорд Малквист уже переходил дорогу, держа ее на руке. Я двинулся за ним, но меня задержала какая-то истеричная дамочка, которая принялась поносить меня за неуважение, проявленное по отношению к «величайшему человеку в мире». Лишь нагнав графа на другой стороне дороги, я узнал, что именно на этом доме в течение последних нескольких дней сосредоточился интерес всей нации.
Впрочем, было не время на этом задерживаться, ибо перед нами встала более серьезная проблема: лев перегрыз поводок и сбежал.
Это весьма расстроило лорда Малквиста, и он попросил меня помочь ему поискать животное, но к этому времени уже стемнело, и было маловероятно, что мы его найдем. Он объяснил, что животное зовут Ролло, и мы некоторое время бродили, безрезультатно крича: «Ролло!» Мы все же продолжали поиски, двигаясь назад по Роттен-роу. Однажды в нем вспыхнула ложная надежда, когда он приметил в кустах чью-то конечность, но оказалось, что она принадлежит полуобнаженной даме, горло которой перетянуто чулком. Должно быть, она пролежала там сколько-то времени.
Меня, естественно, ужаснуло это открытие, и я тут же заявил, что мне пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21