Варни часто приходилось добывать лошадей для графа во время его тайных визитов в Камнор-холл, и теперь он легко справлялся с этим делом, так что они прибыли в Камнор на следующую ночь после того, как оставили Кенилворт.Когда путешествие подходило к концу, Варни подъехал к носилкам сзади, как уже неоднократно делал в пути, и спросил:— Как она?— Спит, — ответил Фостер. — Скорее бы попасть домой, ее силы иссякли.— Сон восстановит их, — заметил Варни. — Скоро она уснет крепко и надолго. Нам надо подумать, как понадежнее поместить ее.— Конечно, в ее покоях, — решил Фостер. — Я отослал Дженет к тетке и дал ей хороший нагоняй, а старухи — сама верность, потому что ненавидят миледи от всего сердца,— И все-таки мы не станем доверяться им, дружище Знтони. — Ее нужно упрятать туда, где ты держишь свое золото.— Мое золото! — испугался Фостер. — Какое у меня может быть золото? Видит бог, никакого золота нет! Хотел бы я иметь его!— Ах ты глупая скотина, черт бы тебя побрал! Кому нужно твое золото! Если бы оно мне понадобилось, разве я не нашел бы сотню способов добраться до него? Одним словом, твоя спальня, которую ты так хитро запираешь, должна стать местом заключения миледи, а ты, деревенщина, ты будешь покоиться на пуховых подушках в ее апартаментах. Беру на себя смелость утверждать, что граф никогда не потребует обратно роскошную обстановку тех четырех комнат.Последнее соображение сделало Фостера сговорчивее; он попросил только разрешения поехать вперед, чтобы приготовить все необходимое, и, пришпорив лошадь, ускакал; Варни отстал от носилок шагов на сто, и возле графини остался один Тайдер.Как только они прибыли в Камнор-холл, графиня тотчас же осведомилась о Дженет и очень встревожилась, когда узнала, что добрая девушка впредь не будет состоять при ней.— Мне дорога моя дочь, миледи, — грубо сказал Фостер, — и я не желаю, чтобы ее впутывали во всякие придворные штучки с обманами и побегами; она и так уж научилась слишком многому, если вашей светлости угодно знать.Графиня была очень утомлена и испугана, чтобы ответить на эту дерзость, и лишь кротко выразила желание удалиться в свою комнату.— Вот-вот, — проворчал Фостер, — так-то лучше. Но, с вашего позволения, незачем вам идти в ваши разукрашенные комнаты-игрушки: сегодня ночью вы будете спать в более надежном убежище.— Пусть бы оно оказалось моей могилой, — сказала графиня, — только очень страшно представить себе, что душа твоя расстанется с телом…— Нечего вам этого страшиться, — возразил Фостер. — Милорд приедет сюда завтра, и, без сомнения, вы с ним отлично поладите.— Он приедет сюда? Это правда, добрый мой Фостер?— Вот как, теперь я «добрый Фостер»! А каким Фостером я буду завтра, когда вы будете жаловаться на меня милорду, хотя я всего-навсего исполнял его приказы?— Вы будете моим защитником, правда суровым, но все-таки защитником! — ответила графиня. — О, если бы только со мной была Дженет!— Ей лучше оставаться там, где она находится; и одной из вас достаточно, чтобы сбить с толку человека. Не хотите ли закусить?— О нет, нет! Скажите, моя комната… Можно мне будет запереться в моей комнате?— Сколько угодно, а я еще запру ее снаружи, — ответил Фостер и, взяв лампу, повел Эми в ту часть здания, где она еще никогда не бывала. Они поднялись вверх по высокой лестнице; впереди шла старуха служанка с лампой. Добравшись до конца лестницы, которая показалась Эми бесконечно высокой, они пересекли короткую и очень узкую деревянную галерею черного дуба, в конце которой находилась массивная дубовая дверь. Фостер открыл эту дверь, и они вошли в комнату скряги, в высшей степени неуютную и невзрачную; в сущности, она мало чем отличалась от тюремной камеры.Фостер остановился у двери и передал лампу графине, даже не предложив ей воспользоваться услугами старухи. Эми не стала настаивать на соблюдении церемоний, схватила лампу и тотчас же заперла дверь, задвинув многочисленные засовы, находившиеся внутри.Как только Варни, притаившийся на лестнице, услышал, что дверь захлопнулась, он поднялся на цыпочках наверх, и Фостер, подмигнув ему, самодовольно показал скрытый в стене механизм, который легко и бесшумно опускал часть галереи, примыкавшей к лестнице, наподобие подъемного моста. Таким образом, когда галерея была опущена, из спальни, где он обычно жил сам, невозможно было попасть на верхнюю площадку винтовой лестницы. Веревка, приводившая в действие механизм, обычно находилась в спальне, ибо Фостер боялся нападения и на ночь опускал галерею. Но теперь, когда надо было охранять узницу, запертую в комнате, веревку перетянули на площадку лестницы и закрепили там. С превеликой гордостью Фостер потянул за нее и опустил трап.Барни внимательно осмотрел механизм и несколько раз заглянул в открывшуюся под трапом пропасть. Она была чернее ночи и казалась бездонной. Фостер шепотом сообщил своему соучастнику, что она доходит чуть ли не до самых глубоких подземелий замка. Варни еще раз устремил пристальный и долгий взгляд в эту черную бездну, а затем последовал за Фостером в жилую часть замка.Войдя в уже знакомую читателям гостиную, Варни потребовал у Фостера ужин и вина получше.— А пока я схожу за Аласко, — добавил он, — у нас есть для него работа, и нужно привести его в хорошее настроение.Фостер тяжело вздохнул при этом намеке, но не стал возражать. Старуха служанка сообщила Варни, что Аласко со времени отъезда хозяина не притрагивался ни к еде, ни к питью: он безвыходно сидит в лаборатории, как будто судьба всего мира зависит от дел, которыми он там занимается.— Сейчас я объясню Аласко, что мир предъявляет к нему иные требования, — заявил Варни, схватив фонарь и отправляясь на поиски алхимика. После долгого отсутствия он вернулся, очень бледный, но на губах его играла обычная саркастическая усмешка.— Наш друг, — сказал он, — улетучился.— Как! Что ты хочешь сказать?! — воскликнул Фостер. — Удрал?! Убежал с моими сорока фунтами, которые должен был умножить в тысячу раз! Я за ним отправлю погоню!— Я укажу тебе более верный путь, — сказал Варни.— Что? Какой еще путь? — причитал Фостер. — Я отберу свои сорок фунтов… Я был твердо уверен, что они умножатся в тысячу раз… А теперь вернуть бы по крайней мере свою ставку.— Тогда ступай удавись и подай жалобу на Аласко в адово судилище, потому что он перенес тяжбу туда.— Как? Что это значит?.. Он умер?— Да, именно так, — подтвердил Варни, — и уже распух, как положено, и лицом и телом. Он смешивал какие-то свои сатанинские зелья, и стеклянная маска, которую он всегда надевал, свалилась с его лица, так что ядовитые пары проникли в мозг и сделали свое дело.— Sancta Maria! note 117 Note117
Святая Мария! (лат.).

— воскликнул Фостер. — Да сохранит нас господь от зависти и смертного греха! Как вы думаете, успел он совершить превращение? Вы не видели слитков золота в тиглях?— Нет, я видел только мертвую тушу. Мерзкое зрелище — он распух, словно три дня проторчал на дыбе… Брр… Дай-ка мне кубок вина.— Я пойду… посмотрю сам, — сказал Фостер.Он взял фонарь и бросился к двери, но, дойдя до нее, остановился в нерешительности.— А вы не пойдете со мной? — спросил он.— К чему? — возразил тот. — Я насмотрелся и нанюхался достаточно, чтобы испортить себе аппетит. Однако я разбил окно и впустил свежий воздух — там воняло серой и удушливыми парами, словно дьявол побывал у него в гостях.— А вдруг это дело рук самого нечистого? — проговорил Фостер, все еще не решаясь двинуться с места. — Я слыхал, что над такими людьми он имеет полную власть.— Ну, если даже туда и наведался сатана, который так терзает твое воображение, то все равно тебе ничто не угрожает. Разве что уж он самый ненасытный из дьяволов и ему мало двух лакомых кусков, которыми он поживился.— Как это двух кусков? Что вы имеете в виду?— В свое время узнаешь. Да потом ему предстоит еще одно угощение. Или ты считаешь ее слишком изнеженным блюдом для пасти дьявола? Ей, видно, нужны псалмы, арфы и серафимы.Энтони Фостер выслушал его и медленно вернулся к столу.— Боже мой! Сэр Ричард, неужели это должно совершиться?— Обязательно, Энтони, или не быть тебе владельцем замка, — ответил его неумолимый соучастник.— Я с самого начала чуял, к чему все клонится! — сказал Фостер. — Но каким образом, сэр Ричард, каким образом? Я ни за что на свете не соглашусь поднять на нее руку.— Не виню тебя, — заметил Варни. — Я и сам не хотел бы браться за такое дело. Вот уж когда нам не хватает Аласко с его манной, да и дурня Лэмборна тоже.— Да, кстати, а куда же запропастился Лэмборн? — вспомнил Энтони.— Не задавай вопросов; придет время, и ты увидишься с ним, если твоя вера истинна. Однако вернемся к нашему делу. Я научу тебя, Тони, как поймать птичку. Твоя западня — ну, этот твой трап, он ведь может держаться, даже если из-под него убрать опоры?— Ну, ясное дело, может. Конечно, пока кто-нибудь не наступит на него, — подтвердил Фостер.— Ну, а если бы леди вздумала убежать по нему, он бы выдержал ее тяжесть?— Он не выдержал бы и тяжести мыши, — заверил его Фостер.— Ну, так если она умрет, пытаясь бежать, то чем же мы с тобой виноваты, мой честный Тони? Пошли спать. Завтра мы приведем наш план в исполнение.На следующий день, с наступлением сумерек, Варни потребовал, чтобы Фостер приступил к осуществлению их замысла. Тайдера и старого слугу Фостера услали в деревню с каким-то поручением, а сам Энтони, под предлогом, что хочет осведомиться, не нужно ли чего графине, зашел к ней в комнату. Однако кротость и терпение, с какими она переносила заточение, настолько растрогали его, что он не удержался и посоветовал ей ни в коем случае не переступать порога комнаты, пока не прибудет лорд Лестер.— Бог даст, вам недолго ждать, — добавил он.Эми смиренно обещала покориться судьбе, и Фостер вернулся к своему жестокому сообщнику, чувствуя, что сбросил по крайней мере половину тяжкого бремени, лежавшего на его совести.«Я предостерег ее, — думал он. — Так что напрасно расставлены силки перед птичкой!»Поэтому он не запер дверь спальни снаружи и, под присмотром Варни, отвел опоры, поддерживавшие трап, который теперь еле-еле держался на весу. Затем они спустились вниз и стали ждать исхода. Но ожидание оказалось напрасным. Варни долго шагал взад и вперед, укутав лицо плащом; наконец он резко отбросил плащ и воскликнул:— Только самая последняя дура может не воспользоваться таким прекрасным случаем бежать!— Может быть, она решила дождаться возвращения супруга, — предположил Фостер.— Верно! Совершенно верно! — воскликнул Варни, выбегая из комнаты. — Мне это и в голову не пришло.Минуты через две Фостер, оставшийся на месте, услышал во дворе конский топот, а затем свист, каким граф обычно извещал о своем прибытии. Спустя мгновение распахнулась дверь комнаты графини, и в тот же миг галерея рухнула. Послышался глухой удар — звук тяжелого падения, стон — и все было кончено.Варни тотчас же показался в окне и тоном, в котором сквозила неописуемая смесь ужаса и насмешки, спросил:— Попалась птичка? Готова?— О боже, помилуй нас! — ответил Энтони Фостер.— Ну и дурак же ты! Твой тяжкий труд окончен, и награда тебе обеспечена. Взгляни-ка вниз: что там видно?— Я вижу только ворох белой одежды, словно снежный сугроб. О боже!.. Шевельнула рукой!— Швырни в нее чем-нибудь. Сбрось свой сундук с золотом, Тони, он достаточно тяжел.— Варни, ты дьявол во плоти! — отозвался Фостер. — Не нужно ничего больше — она скончалась.— А с ней кончились и наши заботы, — сказал Варни, входя в комнату. — Я и не думал, что могу так хорошо подражать свисту графа.— О, если только существует небесная кара, ты заслужил ее и она не минует тебя! Ты воспользовался ее любовью, чтобы убить ее! Это все равно что сварить козленка в молоке матери!— Фанатик ты и осел, — ответил Варни. — Давай-ка лучше подумаем, как поднять тревогу; пусть тело пока остается на месте.Но злодеяниям их пришел конец. Сообщники еще продолжали совещаться, когда к ним ворвались Тресилиан и Роли, которых впустили Тайдер и старик слуга, захваченные в деревне.При их появлении Фостер пустился наутек. Ему были отлично известны все закоулки и запутанные ходы старого замка, и он сумел спрятаться так, что самые тщательные поиски не привели ни к чему. Варни был захвачен на месте; однако он не обнаружил никаких признаков раскаяния, а с дьявольским злорадством указал им на останки убитой графини. В то же время он категорически отказался признать себя виновным в ее смерти.Безграничное отчаяние, овладевшее Тресилианом при виде обезображенного, еще не остывшего трупа любимой женщины, которая совсем недавно блистала красотой, было таким бурным, что Роли пришлось насильно увести друга от места катастрофы и самому решать, что делать дальше.При вторичном допросе Варни почти ничего не утаил ни о самом убийстве, ни о его мотивах. Свою откровенность он объяснил тем, что хотя прямых улик против него не было, однако подозрение в убийстве тяготело бы над ним всю жизнь, и одного этого подозрения было бы достаточно, чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все взлелеянные им честолюбивые замыслы.— Я был рожден не для того, — сказал он, — чтобы доживать жизнь отверженным изгнанником. И смерть моя не послужит развлечением для низкой черни.Эти слова дали основание предположить, что он думает о самоубийстве, и потому его лишили возможности привести свой план в исполнение. Но, подобно героям древности, Варни всегда имел при себе небольшую дозу сильнейшего яда, приготовленного, вероятно, прославленным Деметрием Аласко.Варни проглотил это зелье ночью, и наутро его нашли мертвым. Судя по всему, агония не была мучительной; на лице его даже после смерти застыла презрительная, саркастическая усмешка.«Нечестивому нет оков в смерти», — гласит писание.Судьба его соучастника в преступлении долго оставалась неизвестной. Сразу после убийства Камнор-холл опустел, ибо поблизости от места, которое называли комнатой леди Дадли, по уверениям слуг, слышались стоны, вопли и другие страшные звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78