Но не беда: пусть леди садится на мою лошадку, а я пойду рядом пешком, пока не достану другую. Погони не будет, если только вы, прелестная мисс Дженет, не забудете моих наставлений.— Я запомню их лучше, чем мудрая вдова из Текоа запомнила слова, которые вложил в ее уста Иоав, — заверила его Дженет. — Завтра я скажу, что миледи не в силах подняться с постели.— Верно, и что она чувствует боль и тяжесть в голове, сердцебиение и просит не тревожить ее. Не беспокойтесь, они поймут, в чем дело, и не станут задавать лишних вопросов — болезнь им известна.— Но они вскоре обнаружат мое отсутствие, — возразила графиня, — и убьют ее в отместку! Лучше я вернусь, чем подвергать ее такой опасности.— Не тревожьтесь обо мне, госпожа, — возразила Дженет. — Хотела бы я, чтобы вы так же были уверены в расположении тех, к кому собираетесь обратиться за помощью, как я уверена в том, что мой отец даже в гневе не даст меня в обиду.Тем временем Уэйленд подсадил графиню на лошадь и уложил вокруг седла свой плащ, свернув его таким образом, чтобы устроить удобное сиденье.— Прощайте, и да сопутствует вам благословение божье! — воскликнула Дженет, снова целуя руку своей госпожи, отвечавшей ей безмолвными ласками. Затем они оторвались друг от друга, и Дженет, обращаясь к Уэйленду, сказала:— Да поможет вам небо, если вы окажетесь верны несчастной, беззащитной женщине, и да покарает вас оно, если вы предадите ее!— Аминь, милая Дженет, — отозвался Уэйленд, — верьте мне, я так выполню свой долг, что даже ваши прелестные глазки, хоть они и святые, взглянут на меня менее презрительно, когда мы встретимся в следующий раз.Последние слова этой прощальной речи он прошептал на ухо Дженет, и хотя она не ответила на них согласием, однако, понуждаемая, без сомнения, страстным желанием устранить все, что могло бы помешать спасению графини, не охладила надежд, выраженных в словах Уэйленда. Девушка вернулась в сад и заперла за собой калитку, в то время как Уэйленд взял лошадь под уздцы и повел ее за собой. Так, в молчании, тронулись они в свое опасное путешествие по освещенной луной дороге.Хотя Уэйленд Смит шел так быстро, как мог, все же этот способ передвижения был настолько медленным, что, когда занялось утро, они находились всего лишь в десяти милях от Камнора.— Чума порази всех сладкоречивых трактирщиков! — воскликнул Уэйленд, не в силах долее сдерживать свою досаду и беспокойство. — Если бы этот болван Джайлс Гозлинг прямо сказал мне два дня назад, что на него нечего рассчитывать, я сумел бы устроиться и без него. Но у этих трактирщиков есть привычка обещать все, что ни попросишь, а в момент, когда нужно подковать коня, выясняется, что у них нет железа. Знай я это раньше, я бы нашел двадцать способов… Да для такого доброго дела я не задумался бы украсть скакуна с соседнего пастбища, а потом прислал бы его обратно в деревню. Пусть все лошади в стойлах «Черною медведя» околеют от сапа!Графиня попыталась успокоить своего проводника, заметив, что проблески наступающего дня позволят им продвигаться быстрее.— Верно, госпожа, — ответил Уэйленд, — но днем нас легче заметить, а это может оказаться плохим началом для нашего путешествия. Я бы ничуть не тревожился, если бы мы ушли подальше от этих мест. Но мне-то давно известно, что Беркшир кишмя кишит зловредными бездельниками, которые с самого раннего утра до поздней ночи только тем и занимаются, что суют свой нос в чужие дела. Мне уже и прежде случалось попадать из-за них в переделки. Но не бойтесь, добрая госпожа, немножко ума да удачи — глядишь, и вышел сух из воды.Однако опасения проводника произвели на графиню больше впечатления, чем те успокоительные слова, которыми он счел нужным смягчить их. Она беспокойно озиралась по сторонам; когда же рассеялся покров ночи и занимающаяся на востоке заря предупредила о близящемся восходе солнца, стала ждать, что в разгорающемся свете дня их вот-вот заметят злобные преследователи или перед ними встанут опасные и непреодолимые препятствия, которые сделают невозможным дальнейший путь. Уэйленд Смит уловил ее тревогу и, негодуя на себя за то, что дал ей повод для беспокойства, зашагал с преувеличенной бодростью. Он то принимался разговаривать с лошадью, как заправский конюх, то тихо насвистывал отрывки песенок, то уверял графиню, что нет никакой опасности. Но в то же время он зорко поглядывал по сторонам, высматривая, не покажется ли что-либо такое, что сможет изобличить его во лжи. Так они продвигались вперед, пока непредвиденный случай не дал им возможности продолжать путешествие с большим удобством и большей быстротой. Глава XXIV РичардКоня! Коня! Все царство за коня!КэтсбиЯ вам коня добуду, государь.«Ричард III» note 95 Note95
Перевод А. Радловой.

Наши путники только что миновали небольшую рощицу, примыкавшую к дороге, когда заметили первое живое существо, попавшееся им навстречу с момента отъезда из Камнора. Это был глуповатый паренек, видимо — сын фермера, в серой куртке, с непокрытой головой, в штанах до пят и огромных башмаках. Он держал под уздцы то, что было им более всего нужно, — лошадь с дамским седлом и со всеми принадлежностями, необходимыми даме для верховой езды. Мальчишка окликнул Уэйленда:— Эй, сэр! А вы, верно, и есть тот самый?— А как же, дружок, конечно, — ответил, ни секунды не колеблясь, Уэйленд.Впрочем, надо признать, что люди, воспитанные в более строгих правилах, и те не устояли бы перед такой заманчивой возможностью. С этими словами Уэйленд вырвал из рук мальчишки поводья, мигом снял графиню со своей лошади и помог ей пересесть на ту, которую счастливый случай предоставил в их распоряжение. И в самом деле, все произошло чрезвычайно естественно, и графиня, как выяснилось позже, даже не усомнилась в том, что лошадь была выслана им навстречу благодаря предусмотрительности Уэйленда или его друзей.Однако мальчуган, столь быстро освободившийся от данного ему поручения, вытаращил глаза и принялся чесать себе затылок, как будто раскаиваясь, что отдал лошадь, удовлетворившись таким кратким объяснением.— Я бы поверил, что ты тот самый, да ведь ты должен был сказать — «бобы», сам знаешь, — пробормотал он.— А как же! — сказал Уэйленд наугад. — А ты должен был ответить — «ветчина», сам знаешь.— Ни-ни, — возразил мальчишка, — подожди-ка, подожди-ка… Я должен был сказать — «горох».— Верно, верно! Ей-богу, «горох»! Хотя ветчина была бы куда более подходящим паролем, — ответил Уэйленд.Усевшись тем временем на собственную лошадь, он взял поводья из рук растерявшегося, сбитого с толку мальчишки, кинул ему мелкую монетку и, не тратя лишних слов, поспешил вперед, чтобы наверстать потерянное время.Мальчишка был еще виден с холма, на который они поднимались, и Уэйленд, оглянувшись назад, заметил, что он стоит, запустив руку в волосы, неподвижный, как дорожный столб, повернув голову в ту сторону, куда они ускакали. Наконец, когда они достигли вершины холма, он увидел, как одураченный мальчишка наклонился, чтобы поднять серебряную монету, доставшуюся ему благодаря щедрости путника.— Вот уж, можно сказать, божий дар! — воскликнул Уэйленд. — Лошадка хороша, бежит на славу и послужит нам до тех пор, пока мы не добудем для вас другую, не хуже, а эту сразу же отошлем обратно, чтобы все были довольны.Но он обманулся в своих ожиданиях, и судьба, поначалу показавшаяся такой милостивой, вскоре дала основания опасаться, что случай, вызвавший такой восторг у Уэйленда, приведет их на край гибели.Не отъехали они и мили от места, где оставили мальчишку, как ветер донес до них громкие крики: «Караул! Грабеж! Держи вора!» — и тому подобные восклицания, которые Уэйленд, по совести, мог счесть последствиями своей проделки.— Лучше бы мне проходить всю жизнь босиком! — пробормотал он. — За нами гонятся, и я пропал. Эх, Уэйленд, Уэйленд! Не раз говаривал твой отец, что лошади погубят тебя. Довелось бы мне только еще разок встретиться с любителями скачек в Смитфилде или на Тэрнбул-стрит, и я разрешу им вздернуть меня хоть на колокольню собора святого Павла, если еще раз вмешаюсь в дела вельмож, рыцарей или благородных дам!Погрузившись в эти мрачные размышления, он то и дело оборачивался, чтобы посмотреть, кто преследует его, и несколько утешился, когда обнаружил лишь одного всадника. Правда, всадник этот сидел на прекрасной лошади и мчался за ними с такой быстротой, что нечего было и думать о спасении бегством, даже если бы силы графини позволили ей пустить свою лошадь вскачь.«Славная может выйти потеха, — думал Уэйленд, — с каждой стороны — по одному мужчине, причем этот парень в седле смахивает скорей на обезьяну, чем на всадника. Э, была не была, на худой конец можно будет легко вышибить его из седла. Ого, черт возьми, сдается мне, что его лошадь сама взялась за дело, потому что она закусила удила! Ну вот, плевал я на него! — обрадовался он, когда преследователь начал приближаться. — Это всего-навсего скотина лавочник из Эбингдона!»Опытный глаз Уэйленда, несмотря на значительную дистанцию, правильно оценил положение. Горячая лошадь доблестного лавочника, не чувствуя твердой руки всадника и заметив впереди двух быстро бегущих лошадей, устремилась вдогонку с такой резвостью, что злополучный седок, еле державшийся на ней, не только нагнал беглецов, но на полном галопе проскакал мимо них, изо всех сил вцепившись в поводья и вопя: «Стой! Стой!» Казалось, это восклицание больше относится к его собственной лошади, чем к тем, кого моряки называют «призом». С такой неудержимой быстротой, — если придерживаться другого морского выражения, — он «проскочил» еще ярдов двести, прежде чем сумел остановить и повернуть свою лошадь. Затем он направился обратно к нашим путникам, кое-как оправляя приведенную в крайний беспорядок одежду, выпрямившись в седле и пытаясь придать себе смелый и воинственный вид, чтобы скрыть смущение и страх, овладевшие им во время бешеной скачки.Уэйленд успел заверить графиню, что ей нечего бояться, и добавил:— Парень этот — сущий олух, я с ним живо справлюсь.Переведя дух и набравшись смелости, лавочник обратился к ним и угрожающим тоном приказал Уэйленду немедленно вернуть ему лошадь.— Как! — отозвался кузнец с важностью царя Камбиза. — Нам приказывают остановиться на большой королевской дороге и отнимают нашу собственность? В таком случае вон из ножен, мой Эскалибар, и скажи этому доблестному рыцарю, что лишь яростная схватка рассудит нас.— На помощь, честные люди! — вскричал лавочник. — Я пытаюсь вернуть свое добро, и на меня за это нападают!— Напрасно ты взываешь к своим богам, подлый нечестивец, — произнес Уэйленд, — я исполню то, что сказал, хотя бы мне угрожала смерть. Знай, обманщик, знай, продавец гнилого батиста, что я тот самый разносчик, которого ты похвалялся ограбить на большой дороге! Берись за оружие и защищайся!— Я же говорил только в шутку, — оправдывался Голдтред, — я честный лавочник и гражданин и не нападаю на людей из-за угла.— Тогда, клянусь честью, доблестный лавочник, я сожалею о своем обете! Я поклялся, что, где бы ни повстречался с тобой, я отниму твою лошадь и подарю ее своей возлюбленной, если даже ты будешь отстаивать свое добро силой. Но обет мною дан, и все, что я могу сделать для тебя, — это оставить лошадь в Доннингтоне, в ближайшей гостинице.— Но говорю тебе, Приятель, что это та самая лошадь, на которой сегодня я должен увезти Джейн Тэкем из Шотсброка в приходскую церковь, чтобы сделать ее миссис Голдтред. Она выпрыгнула из окошка старого дядюшки Тэкема и стоит, понимаешь, ожидая лошадь в условленном месте, держа наготове дорожный плащ и хлыст с рукояткой из слоновой кости, ну точь-в-точь как жена Лота. Прошу тебя, сделай одолжение, верни мне лошадь!— Я весьма сочувствую как прекрасной девице, так и тебе, благороднейший рыцарь миткаля. Но обеты следует выполнять. Ты найдешь лошадь в трактире «Ангел» в Доннингтоне. Это все, что я могу для тебя сделать, по чистой совести.— Убирайся к дьяволу со своей совестью! — возмутился ошеломленный лавочник. — Повел бы ты невесту в церковь пешком?— Ты можешь посадить ее на своего скакуна, сэр Голдтред, — посоветовал Уэйленд, — это несколько умерит его прыть.— А как мне быть, если ты… если ты забудешь оставить мне лошадь там, где обещал? — спросил Голдтред не без колебания, так как в глубине души изрядно струхнул.— Мой короб останется залогом — он лежит у Джайлса Гозлинга в комнате с узорными кожаными портьерами. Он набит бархатом одинарным, двойным и тройным; тафтой и сукном, камчатным полотном и шелком, плюшем и шерстью…— Стой! Стой! — воскликнул торговец. — Хорошо если там и вправду есть хоть половина этих товаров! Но никогда больше не доверю я деревенщине моего славного Баярда!— Как вам будет угодно, мистер Голдтред! Итак, доброго вам утра и счастливого путешествия, — добавил Уэйленд и весело пустился в путь со своей дамой.Обескураженный торговец двинулся обратно, но уже гораздо медленнее, обдумывая, как ему оправдаться перед разочарованной невестой, которая в ожидании своего любезного жениха стояла посреди королевской большой дороги.— Мне показалось, — заметила графиня, когда они немного отъехали, — что этот глупец разглядывал меня, словно припоминая мое лицо; но я укуталась шарфом чуть ли не до бровей.— Будь это так, — ответил Уэйленд, — я бы вернулся и хватил его по башке; от этого он не поглупеет, потому что мозгов его хватит даже на один глоток новорожденному гусенку. Однако сейчас нам нужно спешить, а в Доннингтоне мы оставим лошадь, чтобы у дурака пропала охота гнаться за нами, и попытаемся изменить нашу внешность, чтобы сбить его с толку, если он захочет продолжать погоню.Путники прибыли в Доннингтон без дальнейших помех, но графине необходим был хотя бы двух— или трехчасовой отдых. Уэйленд воспользовался этим временем, чтобы принять необходимые меры предосторожности, от которых зависело предстоящее путешествие; он проявил при этом свойственные ему находчивость и расторопность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78