Те же читатели, которым их обширные научные
изыскания позволят строго судить мои промахи, проявят известную снисхо-
дительность именно в силу своего понимания всей трудности моей задачи.
Мой почтенный, но находящийся в пренебрежении друг Ингульфус доставил
мне много ценных указаний; но свет, излучаемый Кройдонским монахом и
Джефри де Винсау, затемнен таким нагромождением неинтересного и неудобо-
понятного материала, что я с радостью обратился за помощью к страницам
любезного Фруассара, хотя он и процветал в эпоху, весьма отдаленную от
описываемых мною событий. Но если, дорогой друг. Вы все же будете доста-
точно великодушны, чтобы простить мне самонадеянную попытку сплести себе
венок менестреля частью из чистейших жемчужин древности, частью из брис-
тольских подделок, которыми я пытался подменить настоящие, я убежден,
что Ваше понимание трудностей моей задачи примирит Вас с несовершенством
ее выполнения. О материалах мне остается сказать немного: они все содер-
жатся в одной англо-норманской рукописи; сэр Артур Уордор ревностно хра-
нит ее в третьем ящике своего дубового стола; он никому не позволяет к
ней прикоснуться, сам же не в силах прочесть из нее ни одного слова. Во
время моего пребывания в Шотландии я никогда не получил бы разрешения
надолго углубиться в эти драгоценные страницы, если бы не обещал отме-
тить ее каким-нибудь необыкновенным шрифтом под именем "рукопись Уордо-
ра", выделив ее тем самым из всех других и придав ей такую же значи-
тельность, какой обладают рукописи Бэннетайн, Окинлек и другие памятники
терпения средневековых переписчиков. Я послал Вам для ознакомления ог-
лавление этой любопытной вещи, которое я с Вашего разрешения приложу к
третьему тому моего романа, если только дьявол книгопечатания все еще не
будет удовлетворен после набора всего моего произведения.
Прощайте, дорогой друг, я сказал достаточно для того, чтобы объяс-
нить, если не оправдать, мою попытку. Несмотря на Ваши сомнения и мою
собственную неспособность, я все еще хочу надеяться, что эта попытка
сделана мною не напрасно. Я надеюсь, что Вы уже оправились после весен-
него припадка подагры, и буду счастлив, если Ваши ученые врачи посовету-
ют Вам поездку в здешние края. Недавно при раскопках возле стен древнего
Габитанкума были найдены интересные древности. Кстати, Вы, вероятно, уже
знаете, что грубый, неотесанный невежда уничтожил старинную статую или,
вернее, барельеф, известный под названием Робина из Ридесдаля. По-види-
мому, слава Робина привлекала слишком много посетителей и помешала росту
вереска на болоте, стоящем по шилингу за акр. - Достопочтенный сэр, -
как Вы себя сами именуете, - будьте раз в жизни мстительны и молитесь
вместе со мной, чтобы у этого человека появились камни в печени такой
величины, как если бы все обломки бедного Робина скопились у него в этом
органе. Не рассказывайте об этом в Гэте, не подавайте шотландцам повода
радоваться тому, что наконец их соседи совершили поступок столь же вар-
варский, как уничтожение Артуровой печи. Но нет конца сетованиям, когда
речь заходит о таких вещах. Передайте мой почтительный привет мисс Драй-
ездаст. Во время моего последнего пребывания в Лондоне я пытался подоб-
рать по ее поручению очки; надеюсь, что она получила их в сохранности и
что они оказались подходящими. Я посылаю это письмо с нарочным, и оно,
вероятно, задержится в пути. По последним известим из Эдинбурга
джентльмен, занимающий место секретаря Общества любителей шотландской
старины, - лучший в королевстве любитель рисовальщик, и можно многого
ожидать от его усердия и искусства в области реставрации образцов нацио-
нальных памятников, либо разрушаемых медленным действием времени, либо
сметенных духом современности при помощи той же разрушительной метлы,
какой пользовался Джон Нокс во время реставрации.
Еще раз прощайте: vale tandem, non immemor mei [6]. Остаюсь, досто-
почтенный сэр, Вашим покорным слугой.
Лоренс Темплтон Топингвод, близ Эгремонта, Камберленд, 17 ноября 1817
года.

Глава I

Они беседовали той порой,
Когда стада с полей брели домой,
Когда, наевшись, но не присмирев,
Шли свиньи с визгом нехотя в свой хлев.
Поп, "Одиссея"

В той живописной местности веселой Англии, которая орошается рекою
Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывавшие большую
часть красивейших холмов и долин, лежащих между Шеффилдом и Донкастером.
Остатки этих огромных лесов и поныне видны вокруг дворянских замков
Уэнтворт, Уорнклиф-парк и близ Ротерхема. По преданию, здесь некогда
обитал сказочный уонтлейский дракон; здесь происходили ожесточенные бит-
вы во время междоусобных войн Белой и Алой Розы; и здесь же в старину
собирались ватаги тех отважных разбойников, подвиги и деяния которых
прославлены в народных песнях.
Таково главное место действия нашей повести, по времени же - описыва-
емые в ней события относятся к концу царствования Ричарда I, когда возв-
ращение короля из долгого плена казалось желанным, но уже невозможным
событием отчаявшимся подданным, которые подвергались бесконечным притес-
нениям знати. Феодалы, получившие непомерную власть в царствование Сте-
фана, но вынужденные подчиняться королевской власти благоразумного Ген-
риха II, теперь снова бесчинствовали, как в прежние времена; пренебрегая
слабыми попытками английского государственного совета ограничить их про-
извол, они укрепляли свои замки, увеличивали число вассалов, принуждали
к повиновению и вассальной зависимости всю округу; каждый феодал стре-
мился собрать и возглавить такое войско, которое дало бы ему возможность
стать влиятельным лицом в приближающихся государственных потрясениях.
Чрезвычайно непрочным стало в ту пору положение мелкопоместных дво-
рян, или, как их тогда называли, Франклинов, которые, согласно букве и
духу английских законов, должны были бы сохранять свою независимость от
тирании крупных феодалов. Франклины могли обеспечить себе на некоторое
время спокойное существование, если они, как это большей частью и случа-
лось, прибегали к покровительству одного из влиятельных вельмож их окру-
ги, или входили в его свиту, или же обязывались по соглашениям о взаим-
ной помощи и защите поддерживать феодала в его военных предприятиях; но
в этом случае они должны были жертвовать своей свободой, которая так до-
рога сердцу каждого истого англичанина, и подвергались опасности ока-
заться вовлеченными в любую опрометчивую затею их честолюбивого покрови-
теля. С другой стороны, знатные бароны, располагавшие могущественными и
разнообразными средствами притеснения и угнетения, всегда находили пред-
лог для того, чтобы травить, преследовать и довести до полного разорения
любого из своих менее сильных соседей, который попытался бы не признать
их власти и жить самостоятельно, думая, что его безопасность обеспечена
лояльностью и строгим подчинением законам страны.
Завоевание Англии норманским герцогом Вильгельмом значительно усилило
тиранию феодалов и углубило страдания низших сословий. Четыре поколения
не смогли смешать воедино враждебную кровь норманнов и англосаксов или
примирить общностью языка и взаимными интересами ненавистные друг другу
народности, из которых одна все еще упивалась победой, а другая страдала
от последствий своего поражения. После битвы при Гастингсе власть пол-
ностью перешла в руки норманских дворян, которые отнюдь не отличались
умеренностью. Почти все без исключения саксонские принцы и саксонская
знать были либо истреблены, либо лишены своих владений; невелико было и
число мелких саксонских собственников, за которыми сохранились земли их
отцов. Короли непрестанно стремились законными и противозаконными мерами
ослабить ту часть населения, которая испытывала врожденную ненависть к
завоевателям. Все монархи норманского происхождения оказывали явное
предпочтение своим соплеменникам; охотничьи законы и другие предписания,
отсутствовавшие в более мягком и более либеральном саксонском уложении,
легли на плечи побежденных, еще увеличивая тяжесть и без того непо-
сильного феодального гнета.
При дворе и в замках знатнейших вельмож, старавшихся ввести у себя
великолепие придворного обихода, говорили исключительно по-нормано-фран-
цузски; на том же языке велось судопроизводство во всех местах, где отп-
равлялось правосудие. Словом, французский язык был языком знати, ры-
царства и даже правосудия, тогда как несравненно более мужественная и
выразительная англосаксонская речь была предоставлена крестьянам и дво-
ровым людям, не знавшим иного языка.
Однако необходимость общения между землевладельцами и порабощенным
народом, который обрабатывал их землю, послужила основанием для посте-
пенного образования наречия из смеси французского языка с англосаксонс-
ким, говоря на котором, они могли понимать друг друга. Так мало-помалу
возник английский язык настоящего времени, заключающий в себе счастливое
смешение языка победителей с наречием побежденных и с тех пор столь обо-
гатившийся заимствованиями из классических и так называемых южноевро-
пейских языков.
Я счел необходимым сообщить читателю эти сведения, чтобы напомнить
ему, что хотя история англосаксонского народ после царствования
Вильгельма II не отмечена никакими значительными событиями вроде войн
или мятежей, все же раны, нанесенные завоеванием, не заживали вплоть до
царствования Эдуарда III. Велики национальные различия между англосакса-
ми и их победителями; воспоминания о прошлом и мысли о настоящем береди-
ли эти раны и способствовали сохранению границы, разделяющей потомков
победоносных норманнов и побежденных саксов.
Солнце садилось за одной из покрытых густой травою просек леса, о ко-
тором уже говорилось в начале этой главы. Сотни развесистых, с невысоки-
ми стволами и широко раскинутыми ветвями дубов, которые, быть может, бы-
ли свидетелями величественного похода древнеримского войска, простирали
свои узловатые руки над мягким ковром великолепного зеленого дерна. Мес-
тами к дубам примешивались бук, остролист и подлесок из разнообразных
кустарников, разросшихся так густо, что они не пропускали низких лучей
заходящего солнца; местами же деревья расступались, образуя длинные,
убегающие вдаль аллеи, в глубине которых теряется восхищенный взгляд, а
воображение создает еще более дикие картины векового леса. Пурпурные лу-
чи заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, отбрасывали то рассеян-
ный и дрожащий свет на поломанные сучья и мшистые стволы, то яркими и
сверкающими пятнами ложились на дерн. Большая поляна посреди этой просе-
ки, вероятно, была местом, где друиды совершали свои обряды. Здесь воз-
вышался холм такой правильной формы, что казался насыпанным человечески-
ми руками; на вершине сохранился неполный круг из огромных необделанных
камней. Семь из них стояли стоймя, остальные были свалены руками како-
го-нибудь усердного приверженца христианства и лежали частью поблизости
от прежнего места, частью - по склону холма. Только один огромный камень
скатился до самого низа холма, преградив течение небольшого ручья, про-
бивавшегося у подножия холма, - он заставлял чуть слышно рокотать его
мирные и тихие струи.
Два человека оживляли эту картину; они принадлежали, судя по их одеж-
де и внешности, к числу простолюдинов, населявших в те далекие времена
лесной район западного Йоркшира. Старший из них был человек угрюмый и на
вид свирепый. Одежда его состояла из одной кожаной куртки, сшитой из
дубленой шкуры какого-то зверя, мехом вверх; от времени мех так вытерся,
что по немногим оставшимся клочкам невозможно было определить, какому
животному он принадлежал. Это первобытное одеяние покрывало своего хозя-
ина от шеи до колен и заменяло ему все части обычной одежды. Ворот был
так широк, что куртка надевалась через голову, как наши рубашки или ста-
ринная кольчуга. Чтобы куртка плотнее прилегала к телу, ее перетягивал
широкий кожаный пояс с медной застежкой. К поясу была привешена с одной
стороны сумка, с другой - бараний рог с дудочкой. За поясом торчал длин-
ный широкий нож с роговой рукояткой; такие ножи выделывались тут же, по
соседству, и были известны уже тогда под названием шеффилдских. На ногах
у этого человека были башмаки, похожие на сандалии, с ремнями из мед-
вежьей кожи, а более тонкие и узкие ремни обвивали икры, оставляя колени
обнаженными, как принято у шотландцев. Голова его была ничем не защище-
на, кроме густых спутанных волос, выцветших от солнца и принявших тем-
но-рыжий, ржавый оттенок и резко отличавшихся от светло-русой, скорей
даже янтарного цвета, большой бороды. Нам остается только отметить одну
очень любопытную особенность в его внешности, но она так примечательна,
что нельзя пропустить ее без внимания: это было медное кольцо вроде со-
бачьего ошейника, наглухо запаянное на его шее. Оно было достаточно ши-
роко для того, чтобы не мешать дыханию, но в то же время настолько узко,
что снять его было невозможно, только распилив пополам. На этом своеоб-
разном воротнике было начертано саксонскими буквами:
"Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского".
Возле свинопаса (ибо таково было занятие Гурта) на одном из повален-
ных камней друидов сидел человек, который выглядел лет на десять моложе
первого. Наряд его напоминал одежду свинопаса, но отличался некоторой
причудливостью и был сшит из лучшего материала. Его куртка была выкраше-
на в ярко-пурпурный цвет, а на ней намалеваны какие-то пестрые и безоб-
разные узоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12