- Клянусь, уж я не знаю, - вмешался Вамба, - чем поклонники Махмуда и
Термаганта лучше этого народа, когда-то избранного самим богом!
- Ну, пусть он сядет рядом с тобой, Вамба, - сказал Седрик. - Дурак и
плут - хорошая пара.
- А дурак сумеет по-своему отделаться от плута, - сказал Вамба, пот-
рясая в воздухе костью от свиного окорока.
- Тес!.. Вот он идет, - сказал Седрик.
Впущенный без всяких церемоний, в зал боязливой и нерешительной пос-
тупью вошел худощавый старик высокого роста; он на каждом шагу отвешивал
смиренные поклоны и казался ниже, чем был на самом деле, от привычки
держаться в согбенном положении. Черты его лица были тонкие и пра-
вильные; орлиный нос, проницательные черные глаза, высокий лоб, изборож-
денный морщинами, длинные седые волосы и большая борода могли бы произ-
водить благоприятное впечатление, если бы не так резко изобличали его
принадлежность к племени, которое в те темные века было предметом отвра-
щения для суеверных и невежественных простолюдинов, а со стороны корыст-
ного и жадного дворянства подвергалось самому лютому преследованию.
Одежда еврея, значительно пострадавшая от непогоды, состояла из прос-
того бурого плаща и темно-красного хитона. На нем были большие сапоги,
отороченные мехом, и широкий пояс, за который были заткнуты небольшой
ножик и коробка с письменными принадлежностями. На голове у него была
высокая четырехугольная желтая шапка особого фасона: закон повелевал ев-
реям носить их, в знак отличия от христиан. При входе в зал он смиренно
снял шапку.
Прием, оказанный этому человеку под кровом Седрика Сакса, удовлетво-
рил бы требованиям самого ярого противника израильского племени. Сам
Седрик в ответ на многократные поклоны еврея только кивнул головой и
указал ему на нижний конец стола. Однако там никто не потеснился, чтобы
дать ему место. Когда он проходил вдоль ряда ужинавших, бросая робкие и
умоляющие взгляды на каждого из сидевших за нижним концом стола, слу-
ги-саксы нарочно расставляли локти и, приподняв плечи, продолжали погло-
щать свой ужин, не обращая ни малейшего внимания на нового гостя. Монас-
тырская прислуга крестилась, оглядываясь на него с благочестивым ужасом;
даже сарацины, когда Исаак проходил мимо них, начали гневно крутить усы
и хвататься за кинжалы, готовые самыми отчаянными мерами предотвратить
его приближение.
Очень вероятно, что по тем же причинам, которые побудили Седрика при-
нять под свой кров потомка отверженного народа, он настоял бы и на том,
чтобы его люди обошлись с Исааком учтивее, но как раз в ту пору аббат
завел с ним такой интересный разговор о породах и повадках его любимых
собак, что Седрик никогда не прервал бы его и для более важного дела,
чем вопрос о том, пойдет ли еврей спать без ужина.
Исаак стоял в стороне от всех, тщетно ожидая, не найдется ли для него
местечка, где бы он мог присесть и отдохнуть. Наконец пилигрим, сидевший
на скамье у камина, сжалился над ним, встал с места и сказал:
- Старик, моя одежда просохла, я уже сыт, а ты промок и голоден.
Сказав это, он сгреб на середину широкого очага разбросанные и поту-
хавшие поленья и раздул яркое пламя; потом пошел к столу, взял чашку го-
рячей похлебки с козленком, отнес ее на столик, у которого сам ужинал,
и, не дожидаясь изъявлений благодарности со стороны еврея, направился в
противоположный конец зала: быть может, он не желал дальнейшего общения
с тем, кому услужил, а может быть, ему просто захотелось стать поближе к
почетному помосту.
Если бы в те времена существовали живописцы, способные передать по-
добный сюжет, фигура этого еврея, склонившегося перед огнем и согреваю-
щего над ним свои окоченевшие и дрожащие руки, могла бы послужить им хо-
рошей натурой для изображения зимнего времени года. Несколько отогрев-
шись, он с жадностью принялся за дымящуюся похлебку и ел так поспешно и
с таким явным наслаждением, словно давно не отведывал пищи.
Тем временем аббат продолжал разговаривать с Седриком об охоте; леди
Ровена углубилась в беседу с одной из своих прислужниц, а надменный ры-
царь Храма, поглядывая то на еврея, то на саксонскую красавицу, задумал-
ся о чем-то, по-видимому, очень для него интересном.
- Дивлюсь я вам, достопочтенный Седрик, - говорил аббат. - Неужели же
вы при всей вашей большой любви к мужественной речи вашей родины не хо-
тите признать превосходство нормано-французского языка во всем, что ка-
сается охотничьего искусства? Ведь ни в одном языке не найти такого оби-
лия специальных выражений для охоты в поле и в лесу.
- Добрейший отец Эймер, - возразил Седрик, - да будет вам известно,
что я вовсе не гонюсь за всеми этими заморскими тонкостями; я и без них
очень приятно провожу время в лесах. Трубить в рог я умею, хоть не назы-
ваю звук рога receat или mort [11], умею натравить собак на зверя, знаю,
как лучше содрать с него шкуру и как его распластать, и отлично обхожусь
без этих новомодных словечек: curee, arbor, nombles [12] и прочей бол-
товни в духе сказочного сэра Тристрама.
- Французский язык, - сказал храмовник со свойственной ему при всех
случаях жизни надменной заносчивостью, - единственный приличный не
только на охоте, но и в любви и на войне. На этом языке следует завоевы-
вать сердца дам и побеждать врагов.
- Выпьем-ка с вами по стакану вина, сэр рыцарь, - сказал Седрик, - да
кстати и аббату налейте! А я тем временем расскажу вам о том, что было
лет тридцать тому назад. Тогда простая английская речь Седрика Сакса бы-
ла приятна для слуха красавиц, хотя в ней и не было выкрутасов французс-
ких трубадуров. Когда мы сражались на полях Норталлертона, боевой клич
сакса был слышен в рядах шотландского войска не хуже cri de guerre [13]
храбрейшего из норманских баронов. Помянем бокалом вина доблестных бой-
цов, бившихся там. Выпейте вместе со мною, мои гости.
Он выпил свой стакан разом и продолжал с возрастающим увлечением:
- Сколько щитов было порублено в тот день! Сотни знамен развевались
над головами храбрецов. Кровь лилась рекой, а смерть казалась всем краше
бегства. Саксонский бард прозвал этот день праздником мечей, слетом ор-
лов на добычу; удары секир и мечей по шлемам и щитам врагов, шум битвы и
боевые клики казались певцу веселее свадебных песен. Но нет у нас бар-
дов. Наши подвиги стерты деяниями другого народа, наш язык, самые наши
имена скоро предадут забвению. И никто не пожалеет об этом, кроме меня,
одинокого старика... Кравчий, бездельник, наполняй кубки! За здоровье
храбрых в бою, сэр рыцарь, к какому бы племени они ни принадлежали, на
каком бы языке ни говорили! За тех, кто доблестнее всех воюет в Палести-
не в рядах защитников креста!
- Я сам ношу знамение креста, и мне не пристало говорить об этом, -
сказал Бриан де Буагильбер, - но кому же другому отдать пальму пер-
венства среди крестоносцев, как не рыцарям Храма - верным стражам гроба
господня!
- Иоаннитам, - сказал аббат. - Мой брат вступил в этот орден.
- Я и не думаю оспаривать их славу, - сказал храмовник, - но...
- А знаешь, дядюшка Седрик, - вмешался Вамба, - если бы Ричард Льви-
ное Сердце был поумнее да послушался меня, дурака, сидел бы он лучше до-
ма со своими веселыми англичанами, а Иерусалим предоставил бы освобож-
дать тем самым рыцарям, которые его сдали.
- Разве в английском войске никого не было, - сказала вдруг леди Ро-
вена, - чье имя было бы достойно стать наряду с именами рыцарей Храма и
иоаннитов?
- Простите меня, леди, - отвечал де Буагильбер, - английский король
привел с собой в Палестину толпу храбрых воинов, которые уступали в доб-
лести только тем, кто своею грудью непрерывно защищал Святую Землю.
- Никому они не уступали, - сказал пилигрим, который стоял поблизости
и все время с заметным нетерпением прислушивался к разговору.
Все взоры обратились в ту сторону, откуда раздалось это неожиданное
утверждение.
- Я заявляю, - продолжал пилигрим твердым и сильным голосом, - что
английские рыцари не уступали никому из обнаживших меч на защиту Святой
Земли. Кроме того, скажу, что сам король Ричард и пятеро из его рыцарей
после взятия крепости Сен-Жан д'Акр дали турнир и вызвали на бой всех
желающих. Я сам видел это, потому и говорю. В тот день каждый из рыцарей
трижды выезжал на арену и всякий раз одерживал победу. Прибавлю, что из
числа их противников семеро принадлежали к ордену рыцарей Храма. Сэру
Бриану де Буагильберу это очень хорошо известно, и он может подтвердить
мои слова.
Невозможно описать тот неистовый гнев, который мгновенно вспыхнул на
еще более потемневшем лице смуглого храмовника. Разгневанный и смущен-
ный, схватился он дрожащими пальцами за рукоять меча, но не обнажил его,
вероятно сознавая, что расправа не пройдет безнаказанно в таком месте и
при таких свидетелях. Но простой и прямодушный Седрик, который не привык
одновременно заниматься различными делами, так обрадовался известиям о
доблести соплеменников, что не заметил злобы и растерянности своего гос-
тя.
- Я бы охотно отдал тебе этот золотой браслет, пилигрим, - сказал он,
- если бы ты перечислил имена тех рыцарей, которые так благородно под-
держали славу нашей веселой Англии.
- С радостью назову их по именам, - отвечал пилигрим, - и никакого
подарка мне не надо: я дал обет некоторое время не прикасаться к золоту.
- Хочешь, друг пилигрим, я за тебя буду носить этот браслет? - сказал
Вамба.
- Первым по доблести и воинскому искусству, по славе и по положению,
им занимаемому, - начал пилигрим, - был храбрый Ричард, король Англии.
- Я его прощаю! - воскликнул Седрик. - Прощаю то, что он потомок ти-
рана, герцога Вильгельма.
- Вторым был граф Лестер, - продолжал пилигрим, - а третьим - сэр То-
мас Малтон из Гилсленда.
- О, это сакс! - с восхищением сказал Седрик.
- Четвертый - сэр Фолк Дойли, - молвил пилигрим.
- Тоже саксонец, по крайней мере с материнской стороны, - сказал Сед-
рик, с величайшей жадностью ловивший каждое его слово. Охваченный вос-
торгом по случаю победы английского короля и сородичей-островитян, он
почти забыл свою ненависть к норманнам. - Ну, а кто же был пятый? -
спросил он.
- Пятый был сэр Эдвин Торнхем.
- Чистокровный сакс, клянусь душой Хенгиста! - крикнул Седрик. - А
шестой? Как звали шестого?
- Шестой, - отвечал пилигрим, немного помолчав и как бы собираясь с
мыслями, - был совсем юный рыцарь, малоизвестный и менее знатный; его
приняли в это почетное товарищество не столько ради его доблести,
сколько для круглого счета. Имя его стерлось из моей памяти.
- Сэр пилигрим, - сказал Бриан де Буагильбер с пренебрежением, - та-
кая притворная забывчивость после того, как вы успели припомнить так
много, не достигнет цели. Я сам назову имя рыцаря, которому из-за нес-
частной случайности - по вине моей лошади - удалось выбить меня из сед-
ла. Его звали рыцарь Айвенго; несмотря на его молодость, ни один из его
соратников не превзошел Айвенго в искусстве владеть оружием. И я громко,
при всех, заявляю, что, будь он в Англии и пожелай он на предстоящем
турнире повторить тот вызов, который послал мне в Сен-Жан д'Акре, я го-
тов сразиться с ним, предоставив ему выбор оружия. При том коне и воору-
жении, которыми я теперь располагаю, я отвечаю за исход поединка.
- Ваш вызов был бы немедленно принят, - отвечал пилигрим, - если бы
ваш противник здесь присутствовал. А при настоящих обстоятельствах не
подобает нарушать покой этого мирного дома, похваляясь победою в поедин-
ке, который едва ли может состояться. Но если Айвенго когда-либо вернет-
ся из Палестины, я вам ручаюсь, что он будет драться с вами.
- Хороша порука! - возразил храмовник. - А какой залог вы мне можете
предложить?
- Этот ковчег, - сказал пилигрим, вынув из-под плаща маленький ящик
из слоновой кости и творя крестное знамение. - В нем хранится частица
настоящего креста господня, привезенная из Монт-Кармельского монастыря.
Приор аббатства Жорво тоже перекрестился и набожно стал читать вслух
"Отче наш". Все последовали его примеру, за исключением еврея, мусульман
и храмовника. Не обнаруживая никакого почтения к святыне, храмовник снял
с шеи золотую цепь, швырнул ее на стол и сказал:
- Прошу аббата Эймера принять на хранение мой залог и залог этого бе-
зыменного странника в знак того, что, когда рыцарь Айвенго вступит на
землю, омываемую четырьмя морями Британии, он будет вызван на бой с Бри-
аном де Буагильбером. Если же означенный рыцарь не ответит на этот вы-
зов, он будет провозглашен мною трусом с высоты стен каждого из сущест-
вующих в Европе командорств ордена храмовников.
- Этого не случится, - вмешалась леди Ровена, прерывая свое продолжи-
тельное молчание. - За отсутствующего Айвенго скажу я, если никто в этом
доме не желает за него вступиться. Я заявляю, что он примет любой вызов
на честный бой. Если бы моя слабая порука могла повысить значение бес-
ценного залога, представленного этим праведным странником, я бы поручи-
лась своим именем и доброй славой, что Айвенго даст этому гордому рыцарю
желаемое удовлетворение.
В душе Седрика поднялся такой вихрь противоречивых чувств, что он не
в состоянии был проронить ни слова во время этого спора. Радостная гор-
дость, гнев, смущение сменялись на его открытом и честном лице, точно
тени от облаков, пробегающих над сжатым полем. Домашние слуги, на кото-
рых имя Айвенго произвело впечатление электрической искры, затаив дыха-
ние ждали, что будет дальше, не спуская глаз с хозяина. Но когда загово-
рила Ровена, ее голос как будто заставил Седрика очнуться и прервать
молчание.
- Леди Ровена, - сказал он, - это излишне. Если бы понадобился еще
залог, я сам, несмотря на то, что Айвенго жестоко оскорбил меня, готов
своей собственной честью поручиться за его честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12