— Я стучу уже больше пяти минут. Я думала, ты вышел.
— Который час?
— Девять.
В самом деле, на всех этажах гостиницы было шумно. Внизу гремели посудой, во дворе фыркал грузовичок, уборщица пылесосила ковер в коридоре.
Ален снова нырнул в постель, чтобы не показываться в пижаме, — он был до щепетильности стыдлив. Он на мгновение подумал, посмеет ли сестра после того, что произошло, сесть на его кровать? Но она сделала это совершенно спокойно. Почему он покраснел? О чем он, собственно, думал, когда отвел от нее глаза?
— В десять часов за нами приедут на машине.
— Не за мной.
— Что ты говоришь?
— Что я не поеду.
— Да ты с ума сошел! Что ты собираешься делать?
— Я хочу, чтобы ты дала мне часть денег, которые нам оставила мама. Половину или сколько захочешь, мне все равно. Я найду себе комнату в маленьком пансионе и…
— Кто тебя надоумил?
Она машинально взглянула на перегородку, и, вероятно, у нее возникло подозрение, но она тут же предпочла отбросить неприятные мысли.
— Как хочешь, мой бедный Ален. А все-таки мы долго не прожили бы с тобой в мире, правда? Сколько тебе дать?
— Мне все равно.
— Три тысячи?
Она плутовала. Почему бы не разделить деньги по справедливости?
— У молодого человека меньше расходов, чем у женщины. Тебе легче будет найти себе место, чем мне…
Она упрямо смотрела на сверкающий просвет между занавесками.
Ему показалось, что наконец выглянуло солнце.
— Я пойду принесу их тебе.
Пора кончать с этим. И она действительно вернулась с тремя ассигнациями по тысяче франков, которые положила на туалет.
— Я написала тебе свой адрес. Приходи ко мне когда захочешь. Держи меня в курсе дела. Если тебе понадобится моя помощь, приходи не раздумывая.
Теперь она стояла и смотрела на него с пробудившейся вдруг нежностью, быть может вызванной раскаянием. Она наклонилась над ним, прикоснулась к нему своей нежной грудью, потом поцеловала в обе щеки и в лоб.
— Бедный старик, бедный братишка, делай по-своему!
Значит, и она чувствовала, что он отличается от нее, от всех них.
— Мой дом всегда будет твоим! Он не пошевелился. Закрыв глаза, он с нетерпением ждал, пока останется один, чтобы поплакать вволю.

Уже в полдень он нашел место, где с завтрашнего дня можно было начать работать. Ну не чудо ли это?
И разве это тоже не чудо — свежее, но сверкающее солнце, которым встретила его улица, и разве не чудо — эта жизнь, быстрая, шумная, кипящая, которая окружала его, теснила все настойчивей и настойчивей по мере того, как он подходил к центру города. Город в десять часов утра… Он не знал его, потому что в этот час обычно находился в коллеже. Грузовики и машины, развозившие товары, двигались в обоих направлениях, хозяйки суетились в лавках. Все это невольно радовало его, пробуждая в нем желание жить. Он даже остановился на тротуаре и довольно долго простоял там, глядя на официанта, который протирал окна какой-то пивной.
Он шел куда глаза глядят, без определенной цели, хотя и знал, что ищет работу, но не имел ни малейшего представления о том, в какую дверь нужно постучать. Два-три раза подумал о Франсуа Фукре. Ален с удовольствием пошел бы к нему, обо всем поговорил, но сначала он должен найти работу.
В ста метрах от «Кафе де Пари», на той улице, где ходил трамвай, там, где тротуар был уже, чем в других местах, грузчики поднимали рояль, чтобы втащить его в окно, и Алену пришлось остановиться. Рядом была темная витрина, над которой висела вывеска: «Типография братьев Жамине».
За тусклыми стеклами виднелись стопки извещений о рождении, о бракосочетании, брошюры, визитные карточки, а в углу висело объявление, написанное от руки:
«Требуется молодой человек, начинающий, для работы в конторе».
Он знал, что в городе существуют две типографии. Он никогда ими не интересовался, но знал это. Другая, принадлежавшая г-ну Бигуа, не подошла бы ему. В ней печаталась газета «Светоч Центра», которая в последнее, время так жестоко нападала на его отца. В этой типографии занимались главным образом политикой. Г-н Бигуа, толстый, неопрятный человек, был муниципальным советником и два раза выдвигал свою кандидатуру в депутаты.
Типография Жамине обслуживала людей благонамеренных и епархию.
Любопытно, что Эжен Малу был скорее левым, если верить слухам, в прошлом анархистом — и как раз левые-то и набрасывались на него.
— Можно видеть господина Жамине?
В конторе было почти темно. Солнце попадало только во двор, где под навесом стояли ручные тележки и лежали рулоны бумаги. Машинистка, печатавшая возле окна, не обратила на Алена никакого внимания. Худощавый человек, которого Ален уже где-то видел, но почти не помнил, смотрел на него слегка удивленно. Только позже Ален сообразил: очевидно, этот человек узнал его — ведь многие, с кем он совсем не был знаком, знали, что он сын Эжена Малу.
— Что вам угодно?
— Я по поводу работы.
Лицо этого человека на миг выразило удивление, потом колебание.
— Позвольте. Это зависит от моего брата. Сейчас посмотрю в мастерской, там ли он.
Он долго не возвращался. Наверное, — Ален думал об этом и позже — они рассуждали о том, что им делать. Оба они были Жамине, и их с трудом отличали друг от друга, хотя один из них был на три года старше другого. Оба были худые, с желтым цветом лица, приметой больных печенью. Оба были женаты, имели детей и жили в одном и том же доме, который разделили между собой.
В контору вошел другой брат Жамине.
— Оставьте нас на минутку, мадмуазель Жермена… Очевидно, он был смущен.
— Садитесь, господин.., господин Малу, не так ли?
— Да, Ален Малу.
— Брат сказал мне…
— Я видел объявление. Вы ищете служащего.
— Конечно, конечно.
— Так как я вынужден прервать свои занятия и зарабатывать себе на жизнь…
— Понимаю, господин Малу, понимаю.
— Я готовлюсь к экзаменам на бакалавра к будущему лету. Не знаю, этого вам достаточно?
Жамине махнул рукой — жест, означающий, что дело не в этом.
Сквозь застекленное окошко виден был довольно просторный зал с ярко-белыми стенами, у которых стояли, четко выстроившись в ряд, черные машины, словно нарисованные тушью на фоне стены. Большинство этих машин, которые обслуживал один безмолвный человек, работали с легким мурлыканьем хорошо смазанных механизмов.
— Я думал, что ваша семья уехала из города.
— Так оно и есть, но я решил остаться. Конечно, если найду место.
— Понимаю.
Из них двоих смущен был больше Жамине, а его собеседник смотрел на него спокойными, наивными глазами.
— А вы не думаете, что этот новый образ жизни окажется для вас очень трудным?
— Я к этому подготовился.
— Ваш отец был одним из наших клиентов. Он не сказал, оплатил ли Малу его счета. Вероятно, оплатил не все.
— Я был бы очень рад принести вам какую-нибудь пользу. Однако же не скрою… — Говорить ему было неприятно. Он машинально хрустел пальцами. — Видите ли, господин Малу, это место для начинающего. Добавлю, что место не очень перспективное. Всеми важными вопросами занимаемся мы с братом. Секретарские обязанности выполняет мадмуазель Жермена, она работает у нас уже восемь лет. Место, на которое мы ищем молодого человека…
Слушал ли его Ален? Несколько минут назад он вдруг твердо решил любой ценой получить это место, каково бы оно ни было.
Он сам не мог бы сказать почему. Эта темная контора, стены, покрытые афишами и календарями, запах типографской краски и горячего масла, бумаги, клея, темные машины в выбеленном известкой зале и даже ручные тележки под навесом — все это представлялось ему спокойным и надежным миром, к которому он испытывал настоятельную потребность приобщиться.
— Позвольте мне прежде всего в нескольких словах объяснить вам, в чем состоит работа. Я думаю, вы понятия не имеете об этой профессии.
Ален откровенно ответил «нет». Оба брата Жамине, с их застенчивостью, уступчивостью, с их не очень хорошо сшитой одеждой, с их на втором этаже общим домом — слышно было, как бегают дети, — конечно, не относились к тем, о которых он думал этой ночью, не спуска» глаз с полоски света под дверью сестры.
Их дом напоминал ему покой, царивший в церквях, куда он заходил только по случаю свадьбы или похорон.
— Прежде всего, есть текучка, о которой вам не придется беспокоиться.
Было ли это просто способом выражения или в его словах звучало обещание? Ален вдруг почувствовал, что он уже стал здесь своим, и всю жизнь потом был благодарен Жамиие-младшему за эти слова.
— Я говорю о мелких работах типографии: визитные карточки, извещения, проспекты. Это для местной клиентуры, и мадмуазель Жермена прекрасно с этим справляется. Есть еще афиши для гастролирующих театров и для двух кинематографов. Самое главное — наши газеты, наши бюллетени и альманахи. У нас два линотипа, которые работают целый день.
Ален не знал, что такое линотип, но это слово ему понравилось. Ему нравилось все, что он впервые видел здесь.
— Это может показаться странным, но мы работаем на очень отдаленную клиентуру. Например, каждую неделю мы печатаем газету, которая выходит в Ла-Рошели и насчитывает около трех тысяч подписчиков. У нас печатается еще одна газета, для Орлеана, не считая нескольких епархиальных и приходских бюллетеней. А кроме того, еще «Еженедельник Мясной Промышленности», потому что цены у нас намного ниже, чем в Париже и в большинстве крупных городов. В общем, около тридцати изданий, к которым нужно еще прибавить периодически выходящие альманахи, в особенности посвященные паломничеству к святым местам.
Он указал на ящики, полные коробок с карточками.
— Подписчикам мы посылаем эти издания отсюда, значит, нужно содержать в полном порядке списки, учитывать перемену адресов, посылать в конце года бланки для возобновления подписки — сейчас как раз для этого наступило время. Работа с карточками довольно однообразная, не скрою от вас, но в то же время она требует тщательности, потому что подписчики — народ обидчивый и при малейшей ошибке предъявляют нам претензии.
— Я думаю, что сумею их избежать, — сказал Ален. Жамине все еще колебался. Тогда Ален решил, что тот старается понять, такой ли он, как все остальные Малу. Это, в общем, и тревожило Жамине. Подойдет ли такая работа человеку, который провел всю свою жизнь в доме Малу, который сам был одним из Малу?
— Я теперь один. Мне немного нужно. Я думаю устроиться в каком-нибудь семейном пансионе, и так как одежды у меня достаточно, я должен заработать не больше, чем требуется, чтобы оплатить питание и комнату.
— Ваша мама еще здесь?
— Она уехала вчера.
Он покраснел. Боялся, что его спросят про сестру.
— А вы не предпочли попытать счастья в Париже? Любопытно. Он как будто понял. А ведь этот человек вел спокойную жизнь, без всяких осложнений.
— Вы подождете минутку? Жамине открыл окошко и позвал:
— Эмиль!
Это был его брат, тот, которого Ален увидел первым. Он не замедлил появиться в конторе.
— Господин Малу решил попробовать. Он полон желания работать. Я объяснил, какую работу мы могли бы ему поручить.
Ален почувствовал опасность. За его спиной старший брат, должно быть недовольный, подавал младшему какие-то знаки.
— Можно тебя на минутку? — спросил младший. — Вы разрешите, господин Малу?
И они пошли в мастерскую, где стали обсуждать что-то, стоя у большого металлического стола. Через несколько минут младший вернулся один. Он настоял на своем, но, казалось, не очень гордился этим.
— Прошу вас понять наше колебание. Обычно такого рода должность поручается молодым людям из очень скромных семей, привыкшим к определенной дисциплине и к суровой жизни…
— Уверяю вас…
— Я вам верю, господин Малу. Мы с братом решили взять вас на испытательный срок. В первую очередь вы сами должны отдать себе отчет в том, сможете ли вы приспособиться к такого рода существованию. Вы будете работать со мной, потому что брат занимается главным образом печатанием. Когда вы будете готовы начать?
Ален чуть не ответил: «Сейчас».
Потому что боялся, как бы они не передумали, когда он повернется к ним спиной.
— Завтра, — пробормотал он.
— Ну хорошо. Давайте завтра. Контора начинает работать в десять часов. Вначале вы, возможно, будете разочарованы, потому что сейчас у нас самый трудный период из-за возобновления подписки. У вас Хороший почерк?
— Довольно хороший.
— А вы не печатаете на машинке?
— Немного печатаю.
К прошлому Рождеству он попросил и получил в подарок портативную пишущую машинку и в последние месяцы печатал на ней свои задания и сочинения.
— Тогда до завтра, господин Малу.
Вот и все! Кончено! Он взрослый мужчина. Он сам зарабатывает себе на жизнь. Правда, он еще не начал зарабатывать, но завтра начнет. Он пересек большой треугольный двор. Половина той улицы, по которой ходил трамвай, была залита солнцем. Он шел быстрыми шагами и чуть не направился к коллежу, откуда скоро должны были выйти его товарищи, — он хотел сообщить им эту новость.
Но они, вероятно, не поняли бы его радости, его чувства освобождения. Чтобы они поняли, пришлось бы объяснять им слишком много, включая то, что касается Корины.
Он, собственно, не представлял себе, куда обратиться, чтобы найти пансион. Это был мир, которого он совсем не знал. И вот, когда он шагал в толпе, на него вдруг нахлынули воспоминания: запахи, звуки, картины. Часто, направляясь в коллеж, он делал крюк, в особенности весной, чтобы пройти по Рыночной площади.
Площадь была старая, с покосившимися домами. Почти в каждом доме были кафе, гостиницы, которые уже в восемь утра были до отказа набиты огородниками, крестьянками, приехавшими с корзинами овощей и фруктов, с клетками, полными кудахтающих кур.
Запах кофе и белого вина доходил до середины тротуара. Дом на углу под черепичной крышей, более старый, чем остальные, с просторным двором, был всегда загроможден телегами и тачками, с конюшнями, в сумраке которых слышался стук лошадиных копыт.
«У трех голубей» — гласила вывеска.
Надо было спуститься на две ступеньки. Пол был вымощен плитами.
За непокрытыми столами люди ели провизию, привезенную из деревни, но, пройдя коридор, вы попадали в выбеленный известкой зал с занавесками на окнах, большим столом посередине и маленькими столиками вокруг него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20