Почему он всегда мечтал есть в этом зале, спать в одной из этих комнат, где постельное белье проветривалось на подоконнике?
Это была как бы своего рода роскошь, которую он решил себе позволить. Он так радовался, что ему стало даже немного стыдно — ведь только вчера похоронили его отца, — и он мысленно попросил у него прощения.
В это время дня «У трех голубей» было не так оживленно. Большинство огородников и крестьян уже уехали. Оставшиеся отяжелели от вина и виноградной водки.
— Я хотел бы поговорить с хозяйкой.
Через открытую дверь направо была видна кухня, там что-то жарилось и шипело, оттуда доносился резкий запах, девушки суетились, а тучная женщина с выступающим вперед животом спросила пронзительным голосом:
— Что там такое?
— Вот молодой человек хочет поговорить с вами. В руке у нее была сковородка; Она поставила ее, вытерла пальцы о передник, поправила волосы и с важным видом встала за прилавок.
— Чем могу служить, молодой человек? Она тоже нахмурилась. Должно быть, думала о том, что где-то уже его видела.
— Прощу прощения, сударыня. Я хотел бы знать, можете ли вы взять меня к себе на пансион?
— На сколько времени?
— Не знаю, но, вероятно, на несколько месяцев, надолго.
— Вы приехали из Парижа?
— Нет.
— Вы служите в каком-нибудь учреждении? Может быть, в суде? Один господин из суда каждый день питается здесь.
— Я работаю в типографии Жамине.
— Дезире… — позвала она.
Очень старый, очень дряблый человек, брюки которого сползали на бедра, встал из-за стола, за которым пил с клиентами.
— Этот молодой человек хочет поселиться у нас на полном пансионе. Как ты думаешь, тринадцатый номер будет свободен?
— Он ведь не написал, правда?
— Нет, но он заявил, что вернется.
— Но раз не написал…
Старик равнодушно посмотрел на Алена.
— Ты сказала ему цену?
— Нет еще…
— А ты сказала, что мы не любим, когда постояльцы возвращаются поздно?
Им ведь нужно было вставать рано, когда открывается рынок. Алена охватило такое чувство, какое возникло у него в типографии. Ему казалось, что он во что бы то ни стало должен получить эту комнату номер тринадцать ч что он не может жить нигде, кроме этого дома.
— Я никогда не возвращаюсь домой поздно…
— В вашем возрасте это было бы совсем нехорошо. А вы давно вы живете в вашей семье?
— Мой отец умер.
— Понимаю. Знаете, я хочу предупредить вас, что кухня у нас не очень-то изысканная. У нас все попросту. Я сама готовлю еду и за нее отвечаю. Но если у вас особые требования…
Хозяин снова сел за свой стол, налил себе вина и продолжал разговор с какой-то супружеской парой.
— У вас есть багаж?
— Я сейчас привесу его. Через полчаса.
— Ваши документы в порядке?
— Сейчас покажу.
— Что касается цены, то это будет тринадцать франков в день, включая четверть бутылки вина за обедом и за ужином. Вам подадут закуску, первое блюдо, мясо, сыр и сладкое либо фрукты. Если хотите посмотреть свою комнату…
Он сказал «нет». Он слишком торопился устроиться в этом доме, принести сюда свои вещи. Он еще не знал, соответствует ли стоимость пансиона тому, что он будет зарабатывать. Господин Жамине забыл сказать, какое он будет получать жалованье.
— Я сейчас вернусь, — взволнованно заверил он.
— Вы живете здесь, в городе?
— Да. Я вернусь через полчаса…
И он не пошел, а скорее побежал в «Коммерческую гостиницу», потом остановил такси у вокзала и положил в машину свои вещи.
— «У трех голубей»!
Он не видел Корины. Он не хотел интересоваться ею. Теперь у него была своя собственная жизнь, и он так торопился ее начать, что пробка в дорожном транспорте, задержавшая их на некоторое время у перекрестка, показалась ему угрозой. А вдруг в ею отсутствие они сдадут комнату номер тринадцать? Эти люди не знали его имени. Они могут подумать, что он не вернется. Он выскочил из машины.
— Это я, — объявил он.
— А вы быстро справились! Хотите сейчас поесть или сначала отнесете вещи в комнату? Наши еще не пришли. Появятся через несколько минут. Обычно они садятся за стол в половине первого. Жюли! Иди сюда! Проводишь молодого человека в тринадцатый номер. Посмотри сначала, убрана ли комната.
Здесь все ему нравилось: старая лестница и ее запах, странный коридор с неожиданными поворотами и еще более неожиданными ступенями, с номерами на дверях, выведенными светло-зеленой краской, и свет маленького фонаря, льющийся с потолка.
Комната оказалась больше, чем он думал, больше, чем в «Коммерческой гостинице». Пол был выложен красными плитками, на них лежали два коврика. В комнате стояла железная кровать с Распятием над ней, черная печь, умывальник без проточной воды, а окно было так низко, так близко от пола, что приходилось чуть ли не вставать на колени, чтобы выглянуть в него.
— Может быть, вам что-нибудь нужно?
Круглый стол красного дерева, два разрозненных стула, из них один с соломенным сиденьем, и вольтеровское кресло. Одежду можно было повесить на стену и закрыть занавеской из цветастого кретона.
Было светло. Весело. Слишком весело. Он сердился на себя за то, что ему так весело. Он вспомнил, как на него смотрел его двоюродный брат Бертран, который, по-видимому, так завидовал ему, вспомнил взгляды рыжего Петерса, тоже, казалось, считавшего, что Алену повезло.
Ему было стыдно. Он бормотал, распаковывая свои чемоданы, содержимое которых бросал на кровать:
— Прости меня, папа…
Завтра утром он начнет работать возле м-ль Жермены. Он видел ее только мельком, но она уже понравилась ему, потому что была частью того мира, в который он вступал, а в воскресенье он пойдет навестить Франсуа Фукре.
Ни одной минуты он не думал ни о матери, ни о сестре. Он спустился по лестнице, к неожиданным поворотам которой еще не привык, и почувствовал чью-то руку на своем плече.
— Сюда, молодой человек! Поверните налево. По коридору. Эти господа только что сели за стол.
Он покраснел, перешагнув порог столовой, потому что отдавал себе отчет в том, какой он неловкий, какой невежественный. У него было ощущение, что он вступает в жизнь с пустыми руками.
Глава 5
В начале третьего Ален сел в трамвай, почти напротив «Кафе де Пари». Было воскресенье. Хотя поблескивало солнце, на некоторых перекрестках северный ветер щипал нос и уши. Утром, из окна своей комнаты, он впервые этой зимой увидел, как легкий пар шел изо рта людей, торопившихся к мессе, слышно было, как каблуки постукивают по булыжнику.
Он не подумал, что этот номер трамвая шел в сторону кладбища, и нахмурился, заметив ехавшие вместе с ним три-четыре семьи. В руках у людей были хризантемы.
Он направлялся не на кладбище. Он ехал дальше. Здесь улица расширялась,» превращалась в дорогу, большую, но все так же немощеную. С двух сторон ее обрамляли двухэтажные дома, большей частью серые, некоторые облицованные красным кирпичом. Направо, под крышами, виднелся холм, к которому прислонились дома, и из всех труб шел дым, рисуя извилистые линии или образуя клубящиеся облака на темном фоне холма, где уже не было травы, — началась зима.
Направо ряд домов словно висел в воздухе на краю долины, и небо казалось здесь более далеким.
Проехали на кладбище, где большинство пассажиров вышло. Те, что остались, держали в руках пакеты, и, когда они стали выходить у больницы, Ален вспомнил, что сегодня воскресенье — день посещения больных. Напротив была гостиница, на террасе стояли столы и скамейки, выкрашенные в зеленый цвет, а на окнах — прозрачная реклама.
Трамвай прошел еще метров сто и повернул обратно — здесь была конечная остановка, рельсы кончались. Дома стояли все дальше друг от друга. Между ними были пустыри, низкие стенки, проемы дверей, ведущих в садики. Виднелись сбитые из старых досок клетки для кроликов, куры, бродившие в тесноте за решетками, и на черной земле темно-зеленые кочаны капусты, салат с пожелтевшими листьями.
Ален шагал, сунув руки в карманы. Дома теперь попадались все реже. Его обгоняли машины. Впервые он шел этой дорогой пешком — улица и в самом деле оказалась длинной, и городу не видно было конца: окраина уходила далеко в поле.
За бензоколонкой, там, где шоссе круто поворачивало, возвышался гигантский щит, в пять-шесть раз больше тех, что рекламируют на дорогах Франции аперитивы или марки автомобильных покрышек.
Здесь в Малуеиле вы найдете местность и дом вашей мечты
Он повернул в том направлении, куда указывала стрелка длиной в несколько метров. Направо холм был покрыт лесом. Он миновал каменоломню, потом ферму и очутился на перекрестке: дорога на Париж вела налево, мягко спускаясь в долину, где протекала речка, а он пошел направо, по берегу.
Понемногу пейзаж стал преображаться. Большие леса чередовались с лугами, где паслись белые коровы. Очень далеко, среди деревьев, на фоне бледно-голубого неба, виднелись две башни — башни замка д'Эстье, которому прежде принадлежала вся эта земля.
Малувиль: 1 километр
Сердце его забилось. Он не был здесь уже давно, несколько месяцев. За поворотом дороги вдруг открылся Малувиль — на воскресном солнце это было ослепительное зрелище.
Справа от дороги холм становился пониже, образуя закругленную линию, и спускался пологими склонами; издали из-за зелени выглядывала купа домов — белых, розовых, красных.
Место это не было обычной деревней. Но я не было и городом. Широкие аллеи, окаймленные деревьями, которые посадили лишь несколько лет назад в потому они еще казались хрупкими, носили названия этих деревьев: аллея Акаций, аллея Лип, аллея Сосен, аллея Дубов.
Налево, не доходя до поселка, стояли обширные здания, над которыми огромными буквами было написано:
«Эжен Малу и Компания». Тут находились конторы, строительные площадки. Несколько лег здесь царила кипучая жизнь, но теперь на всех дверях виднелись печати, а на одном из окон было наклеено решение суда о конфискации.
Он все еще шел большими шагами, достиг первых домов, которые нисколько не походили на те, какие он видел на большой улице. Это скорее были виллы, до такой степени похожие на игрушечные, что возникало сомнение, можно в них жить или они построены только для того, чтобы радовать глаз.
Их отделяли друг от друга широкие лужайки, сады, и здесь пестрели все яркие цвета радуги, и можно было видеть всевозможные формы, какие только способен придумать ребенок, играя в кубики.
Из некоторых труб шел дым. Когда Ален проходил мимо, раздвигались занавески. По меньшей мере сорок домов были заселены, почти столько же оставались пустыми, некоторые, недостроенные, — без дверей и окон, и повсюду между ними огороженные участки ждали своих покупателей.
Были уже намечены и заасфальтированы проспекты, улицы, сделаны тротуары, стояли столбы с электрическими и телефонными проводами. На некоторых домах, где еще никто не жил, были прибиты дощечки с названиями.
Ален сделал крюк, чтобы пройти через центральную площадь, напоминавшую всемирную выставку, — там был большой мозаичный бассейн, лужайки, группы деревьев и фонтан, который не действовал, слишком новые скамейки и музыкальная эстрада.
Однажды Ален приходил сюда с отцом. Эжен Малу, гуляя с ним по этим аллеям, остановился у бассейна, где тогда плавали золотые рыбки.
Ален показал на мраморный цоколь, возвышавшийся посреди бассейна.
— А что поставят сюда? — спросил он.
Тогда отец положил ему руку на плечо — жест, который был знаком Алену, — сказал полусерьезно-полуиронически, — этого никогда нельзя было понять, когда он говорил таким тоном:
— Когда-нибудь здесь поставят, конечно, мой бюст. Ален пошел дальше, достиг южной части Малувиля и постучал в дверь единственного обитаемого в этом квартале дома.
Ему открыла дверь г-жа Фукре, в фартуке, с суповой миской в руках, которую как раз вытирала.
— Мсье Ален! — воскликнула она. — Вот уж обрадуется мой муж! Представьте, за завтраком он мне сказал, что не удивится, если вы придете к нему сегодня.
— Его нет дома?
— Дома. Ведь он ждал вас и потому не потел на рыбалку. Он здесь.
Она показала на соседнюю комнату, невольно понизив голос.
— Он спит?
— Это не важно. Он спит днем каждое воскресенье. Я всегда его из-за этого дразню. Ведь теперь, не правда ли, он мог бы поступать так ежедневно. Но в будни он не спит, хотя и полностью располагает своим временем — это ничего не меняет. В будний день он не заснет и за все золото мира. Но зато в воскресенье…
И, открыв дверь, она позвала:
— Фукре! Фукре! Пришел мсье Ален. Снимите пальто, мсье Ален, иначе простудитесь, когда выйдете на улицу… Я немножко запоздала с мытьем посуды. У нас все утро были гости, и мы завтракали поздно.
Из репродуктора, висевшего в углу, слышалась музыка. Внутри дом был так же похож на игрушку, как и снаружи, с его комбинированными комнатами, задуманными так, чтобы создать максимум комфорта и уюта. Окна были большие, кухня вся белая, посуда эмалированная.
В проеме двери появился Франсуа Фукре. Его седые волосы были немного всклокочены, усы спустились на губу. Здороваясь с Аденом, он поймал на спине подтяжки и натянул их на свою белую рубашку.
— А я как раз говорил жене…
— Ален знает, что ты спал. Мы тут немножко поболтали.
— Выпьете рюмочку, чтобы согреться, господин Ален?
— Спасибо. Я никогда не пью спиртного.
— Садитесь. Располагайтесь поудобнее. Вот кресло. Дорога не показалась вам слишком длинной?
Он раскурил пенковую трубку с вишневым мундштуком.
— Подумать только, что его доконали именно из-за этого! Эти проклятые четыре километра дороги. Вначале, когда все еще были с ним заодно, этот вопрос не считали важным, его рассматривали как деталь. Что может быть, проще, чем продлить трамвайную линию? Вместо конечной остановки у Жанетт трамвай пойдет до Малувиля. Ему обещали автобус, все, что он захочет. Десять, двадцать раз это обсуждалось на муниципальном совете. И после этого ваш отец устраивал им банкеты. Уверяю вас, среди этих господ есть такие, которые здорово на этом нагрели руки. В один прекрасный день они вдруг обнаружили, что Малувиль расположен не в их округе и обращаться следовало в совет департамента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20