В пустой квартире кто-то позвал:
— Ален! Ален!
Дверь в его комнату отворилась и снова закрылась. Он услышал голос невестки:
— Его там нет.
Чтобы его не стали искать там, где он был, он встал, выпрямился, худой, высокий, секунду постоял неподвижно в ногах кровати отца. Губы его шевелились, как будто он тихонько произносил какие-то слова, потом он открыл дверь и крикнул:
— Иду.
Обед был подан в столовой, и в те минуты, когда все замолкали, слышно было, как на маленькой площади журчит фонтан.
Глава 2
— Ален… Ален…
Ему казалось, что он только что погрузился в сон, все-таки, не открывая глаз, он чувствовал, что уже наступил день. Он знал также, что за окнами льет проливной дождь, потому что как раз под окнами его комнаты стоял цинковый бак, по которому барабанили упругие капли.
— Почему ты улегся спать одетым?
Нужно было быстрее прийти в себя, вернуться к действительности. Это была сестра. Корина села на его кровать, и, открыв глаза, он с досадой увидел, — впрочем, он этого ожидал, — что она сидит, скрестив ноги, в расстегнутом халате. Неужели она не может понять, что он всегда стеснялся видеть ее полуголой. Это у нее какая-то навязчивая идея. Она была начисто лишена стыдливости. По утрам Корина иногда выходила из ванной в чем мать родила и при нем надевала чулки, высоко поднимая ноги, сначала одну, потом другую, а он не знал, куда девать глаза.
Корина была красива. Все говорили, что она красива, мужчины бегали за ней. Она была пышнотелая, с упругой гладкой кожей. Эдакая пышечка! Сплошные выпуклости и округлости. Это была настоящая самка, а Алену хотелось бы иметь такую сестру, как у иных его товарищей по коллежу, скромную девушку, которую невозможно даже представить себе голой.
От нее и пахло самкой. Сейчас он чувствовал ее запах, потому что она только что встала с постели. Она спала в шелковой рубашке, очень коротенькой, смятой и поднимавшейся на золотистом животе. Корина и не думала запахнуть халат.
— Жозеф ушел от нас, — объявила она.
— Знаю.
Он тут же понял, что допустил промах: лучше было бы смолчать.
— Откуда ты знаешь? Он что, предупредил тебя?
Он знал это, потому что, собственно говоря, не спал всю ночь.
Прежде всего, он лег одетым, не сняв даже галстук, только потому, что боялся. Он не мог бы точно сказать, чего боялся. Оставшись один в своей комнате, он не способен был раздеться, а может быть, ему было стыдно. Разве его мертвый отец не лежал почти рядом, совсем один, один в темноте?
Отец лежал на своей кровати с колоннами. И Ален теперь даже мысленно не смел назвать эту кровать так, как обычно ее называл — катафалком. Это был настоящий монумент, черный с золотом, перегруженный деревянными резными фигурами, гербами. В доме было много такой мебели, купленной на распродажах, в особенности на распродажах обстановки замков. И на камине, и на шкафу, в котором можно было упрятать несколько человек, тоже красовались гербы, но дверцы его украшали печати судебного исполнителя.
— Откуда ты знаешь, что он ушел?
— Я слышал.
Это было среди ночи. Он лежал с открытыми глазами. Комната дворецкого находилась как раз над его спальней. Сначала Ален долго слушал, как Жозеф ходит взад и вперед в носках, потом шаги раздались на лестнице. Он уходил. Это было ясно. Все слуги ушли, один за другим, несмотря на то, что им не выплатили жалованье.
Ален слышал еще и другое: Жозеф, похожий на священника-расстригу, прошел в ту комнату, где находилось тело, и оставался там некоторое время, что-то разыскивая. Это не приснилось Алену. Он был уверен. У него сжалось горло, на лбу выступил пот, но он не посмел шевельнуться и почувствовал облегчение, когда услышал наконец, как хлопнули ворота и раздались шаги по тротуару.
— В доме нечего есть. Сходи купи чего-нибудь. Ну конечно, опять он! Когда нужно делать что-нибудь неприятное, здесь всегда произносят имя Алена. Он встал и злобно посмотрел на сестру.
— А у тебя есть деньги? — спросил он.
— Сейчас попрошу у мамы. Она говорит, что очень устала, и лежит в постели.
Тоже, как всегда. Каждое утро она чувствовала себя усталой и лежала в постели до полудня. В те периоды, когда в доме были слуги, ей доставляло удовольствие вызывать их всех по очереди к себе.
Он вошел в спальню матери, предварительно причесавшись и умыв лицо. Костюм его был смят, галстук скручен.
— Жозеф ушел… — объявила в свой черед мать.
— Знаю. Корина мне сказала.
— В доме нечего есть. Только кусок черствого хлеба.
— У тебя есть деньги?
Слово «деньги» хорошо знали в этой семье. Его слишком часто повторяли! Все, даже отец, который иногда просил сына дать ему взаймы на несколько часов накопленные Аденом карманные деньги.
— Наверное, деньги есть в бумажнике.
Он понял, что мать хотела сказать, так как она смотрела в сторону комнаты, где лежал покойный. Он также понял, что мать и сестра не хотят идти туда сами.
Ему пришлось сделать усилие. Вчера вечером, в сумерки, когда дождь струился по стеклам окон, ему было не так страшно. А теперь он хотел уже попросить Корину пойти с ним, но его удержало чувство собственного Достоинства.
Он вспомнил о том, что Жозеф ночью заходил в эту комнату, и успокоился, увидев на месте тело под простыней. Пиджак висел на стуле, и, обшарив карманы, Ален не нашел бумажника, но секунду спустя увидел, что он лежит раскрытый на ковре.
Он поднял бумажник, быстро вышел из комнаты и бросил его матери на кровать.
— По-моему, он пуст.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что он валялся на полу. Пари держу, что Жозеф…
И это была правда. Нашел ли Жозеф деньги в бумажнике? Во всяком случае, если да, то унес их с собой.
— У меня в сумочке есть какая-то мелочь. Дай-ка ее мне… Купи хлеба, масла, молока… Когда придет Эдгар, я попрошу у него немного денег. Впрочем, нам нужно достать деньги еще до того… Не знаешь, кто это звонил?
— Разве звонили?
— Около восьми часов утра, потом опять полчаса спустя.
В это время он, видимо, наконец уснул и ничего не слышал.
— Посмотри, не оставили ли записку в почтовом ящике. Просто не знаю, что мы будем делать: никого нет…
Но она продолжала лежать.
— А нужно все-таки, чтобы кто-нибудь занялся…
Она взглянула в сторону спальни покойного. Очевидно, она хотела сказать, что нужно, чтобы кто-нибудь занялся похоронами. Ален надел пальто, спустился, вышел в маленькую дверь в воротах. Он чуть не вышел без ключа, забыв, что уже нет слуг, которые открыли бы ему дверь. Нашел ключ — он висел на крючке.
На улице он поднял воротник своего длинного пальто. Он был без шляпы. Он никогда не носил ее. Его светлые волосы покрылись жемчужинами дождевых капель, капли воды дрожали на кончике носа. Маленькая площадь была пуста. Меньше чем в ста метрах отсюда, в переулке, была молочная, но хозяйка уже ругала его однажды при всех за то, что они несколько месяцев не платили по счету.
Он пошел дальше. Чуть было не купил газету, в которой, конечно, говорилось о его отце. Когда он вошел в лавку, то сразу заметил, что люди отводили от него глаза и все-таки некоторые бросали любопытные взгляды.
Хлеб, полфунта масла и бутылка молока — то, что покупают хозяйки из бедных семей. С покупками под мышкой, он быстро зашагал по улице.
Когда он вошел в комнату, женщины ссорились. Корина по-прежнему была почти не одета, как тогда, когда разбудила брата. Она ходила вокруг кровати матери.
— Я все-таки не могу просить его об этом. Не знаю, о чем ты думаешь и за кого меня принимаешь.
— Я принимаю тебя за такую, какая ты есть.
— А именно?
— Не разыгрывай из себя дурочку. Только на этот раз дело идет о нашей семье. Не о меховом манто, не правда ли?
— Я запрещаю тебе говорить о…
— Не кричи, пожалуйста.
— Может быть, чтобы не слышали слуги?
— Просто потому, что ты говоришь с матерью…
— Которая хочет, чтобы я просила денег у мужчины.
— Скоро вы кончите? — проворчал Ален, кладя съестное на туалет матери.
— Только что звонил твой брат.
— Что он сказал?
— Узнавал насчет похорон. Сказал, что это будет стоить по меньшей мере двадцать тысяч франков и что у него нет денег. Он зайдет после работы. Заявил, что раньше должен явиться к себе в префектуру. Другими словами, выпутывайтесь сами. Я просила твою сестру позвонить Фабьену…
Ален покраснел и повернулся к окну. Неужели они не могли избежать разговоров об этом хотя бы в такой день, как сегодня! Неужели у женщин нет никакого чувства стыда?
Фабьен был хирург, лучший хирург в городе. Он владел роскошной частной клиникой. Это был еще молодой человек, лет сорока, красивый жизнелюб. Он был женат, имел троих детей, но его никогда не видели вместе с женой.
В театре, на концертах он всегда появлялся в сопровождении Корины, и когда, почти каждую неделю, он ездил делать операции в Париж, все были почти уверены, что она садилась в тот же поезд. Она была там еще накануне. Якобы у своих друзей Манселей. Это они уступили ей почти даром норковую шубу, которой она так гордилась.
— Если Фабьен в самом деле твой друг, а я хочу этому верить…
— Ладно, мама, — отрезала Корина. И Ален с отвращением добавил:
— Ладно, хватит.
— Неужели никто не может приготовить мне чашку кофе?
Брат и сестра посмотрели друг на друга. Корина открыла рот, но по упрямому виду Алена поняла, что на этот раз он ей не уступит.
— Я даже не знаю, как зажигать газовую плиту, — проворчала она, выходя.
— Дай мне телефон, Ален.
— Что ты хочешь делать?
— Нужно похоронить твоего отца? Или нет? Он снова повернулся к окну, отдернул тюлевые занавески и стоял неподвижно, глядя на маленькую площадь.
— Алло! Это дом графа д'Эстье?.. Алло! У телефона госпожа Малу, я хочу поговорить с ним…
Корина с кофейником в руках остановилась в дверях и слушала разговор.
— Алло!.. Граф д'Эстье?.. Да, госпожа Малу… Я прекрасно понимаю…
Ален стал покусывать сигарету, которую не зажигал.
— Я думаю, что вы со своей стороны отдаете себе отчет в этой ситуации. Она более драматична, чем вы думаете, потому что в настоящее время я еще не знаю, сумею ли устроить мужу приличные похороны. В довершение всего наш дворецкий ушел сегодня ночью и унес содержимое бумажника… Я вас слушаю… Да… Я хорошо слышу.
Теперь долго говорил ее собеседник, в то время как г-жа Малу сидела неподвижно, держа трубку в руке. Аппарат стоял у нее на кровати.
— Я совершенно согласна с вами и, конечно, не буду впредь обращаться к вам ни с какими просьбами… Как?.. Я пока еще не знаю… Абсолютно ничего не знаю… Поставьте себя на мое место… А тут ведь еще дети… Да… Благодарю вас… От своего имени и от имени мужа.
Она положила трубку и сняла аппарат с кровати.
— Все в порядке, — заключила она.
— Сколько он тебе пошлет? — спросила Корина.
— Он не сказал. Он пришлет посыльного с чеком, но при условии, что это будет в последний раз… Как будто он не нажил достаточно денег с помощью твоего отца!.. Ален, звонок!..
— Слышу…
Они совсем забыли, что должны теперь сами открывать дверь.
— А кофе, Корина?
— Вода греется.
Ален спустился, открыл дверь и увидел старушку с мокрым зонтом в руках, таким большим, какой бывает у крестьянок, когда они едут в тележке на базар. Она и одета была как крестьянка, в длинной юбке до пят, мужских башмаках и смешном черном шелковом чепце с лентами, завязанными под подбородком.
— Я хотела бы поговорить с мадам Малу.
— Моя мать еще в постели…
— Но у меня срочное дело, и я приехала издалека.
— Боюсь, что в связи с несчастным случаем…
— Как раз из-за этого я к вам и пришла. Скажите вашей матери, что пришла мадам Татен. Удивительно, если она обо мне никогда не слышала. Но она наверняка меня видела. Во всяком случае, она ведь часто бывала в домах, где кто-то умирал. Да вот, у полковника Шапю, это я сидела ночью возле тела. А еще у баронессы Божан… Я привыкла, понимаете? Родные большей частью не знают… Я-то знаю, как обряжать покойников, потому что вот уже сорок лет, как только этим и занимаюсь.
Может быть, она понадобится? Алену казалось, что от нее пахнет мертвецом, что в складках ее юбки сохранился запах святой воды, самшита и хризантем.
— Зайдите на минутку.
Он не оставил ее на крыльце, где гулял ледяной ветер. Старуха остановилась на коврике в передней, пока он поднялся по лестнице, шагая через две ступеньки.
— Это старушка, которая сидит возле покойников.
Г-жа Малу поняла не сразу.
— Она говорит, что привыкла это делать, что она сидела возле покойников во всех лучших домах города. Называла фамилии.
— Может быть, стоит нанять ее. Пусть поднимется. Я пойду поговорю с ней.
Старушка ждала на площадке, пока г-жа Малу одевалась. Они долго разговаривали вполголоса, потом старушку провели в комнату, где лежал покойник, и она тут же завладела им.
— Мне здесь кое-что понадобится.
— Спросите у моей дочери все, что вам будет нужно. Дождь все еще шел, площадь была пуста, посередине ее бил фонтан, во всех домах черными дырами зияли окна.
— Помоги мне, Ален. Найди номер телефона бюро похоронных процессий. Старуха удивилась, что они не пришли сами. По ее словам, они обычно являются первыми.
Она позвонила, затем сказала, что эти господа сейчас придут.
— Мне нужно также повидать нотариуса, адвоката… Меня беспокоит еще один вопрос. Должны ли мы сообщить Марии? Я не знаю, где она живет.
О Марии, первой жене Малу и матери Эдгара, в семье никогда не говорили. Она принадлежала к далекому, малоизвестному прошлому, на которое предпочитали не намекать.
К тому же она была совсем простой женщиной, жила Бог знает как и на что, писала на плохой бумаге, купленной у мелочного торговца, почерком малограмотной служанки с орфографическими ошибками даже в адресе.
— Кажется, она жила в Марселе или Где-то на юге.
— Может быть, Эдгар знает…
— Эдгар не очень-то обрадуется, если она приедет сюда.
Имя Эдгара произносилось в этом доме особым образом. Конечно, он был Малу, потому что был сыном, и притом старшим сыном Эжена Малу.
Но сам Эжен, когда был жив, тоже не считал его таким же членом семьи, как остальных.
Во-первых, Эдгар всегда был вялый, высокий вялый парень вечно унылого вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20