– Что вы, нет! Он не с ними…
Если бы он мог помочь нам доказать, что беднягу Альбера убили, он бы это сделал, уверяю вас… Мегрэ вздрогнул, услышав, как за его спиной кто-то спросил:
– Скажите, пожалуйста, как пройти в гостиницу «Золотой лев»?
Железнодорожный служащий, стоявший у входа, указал на улицу, которая проглядывалась метрах в ста от станции.
– Идите прямо… Слева увидите…
Толстенький, щеголеватый на вид человечек тащил чемодан, который, казалось, был не меньше его самого, и тщетно искал взглядом носильщика. Но напрасно Мегрэ внимательно с ног до головы оглядел приезжего. Он никогда его прежде не видел.

5. Три женщины в гостиной

Понурив голову, Луи торопливо зашагал прочь, но, прежде чем исчезнуть в тумане, крикнул:
– Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в «Трех мулах»! Было пять часов вечера.
Плотная белая пелена и темень окутали городок. Мегрэ предстояло пройти всю главную улицу Сент-Обена, чтобы добраться до станции, а там уж он найдет дорогу к дому Этьена Но. Правда, Луи предложил проводить его, но всему есть предел. Мегрэ устал, ему трудно было поспевать за этим нетерпеливым и лихорадочно возбужденным юношей, который все время словно волочил его за собой. Прощаясь, Луи сказал ему с упреком:
– Эти люди (он, конечно, имел в виду семью Но) будут вас там обхаживать, и вы поверите всем их россказням…
В голосе его Мегрэ уловил подлинную горечь… Засунув руки в карманы и подняв воротник плаща, Мегрэ осторожно шел, ориентируясь, словно на маяки, на тусклый свет фонарей.
Сквозь туман казалось, что они где-то далеко, и это в конце концов сбило его с толку: он чуть не налетел на витрину Вандейского кооператива-он уже ощутил рукой холод стекла. Он проходил сегодня мимо этой узкой лавчонки, выкрашенной в зеленый цвет, с выставленными в окне безделушками, которые выдавались в виде премии, чуть ли не двадцать раз.
Пройдя еще немного, он снова наткнулся на что-то и долго в недоумении ощупывал некий странный предмет, пока наконец не понял, что застрял между экипажами, стоявшими с поднятыми оглоблями у шорной мастерской.
Неожиданно прямо над его головой раздался колокольный звон. Значит, он идет мимо церкви. В таком случае справа-почта с маленьким, как в кукольном домике, оконцем, а напротив – дом доктора, затем на одной стороне улицы гостиница «Золотой лев» и на другой-"Три мула". Странно было даже подумать о том, что всюду, где виднеется свет, живут люди, живут в тепле и уюте, в то время как вокруг такой мрак и холод.
Сент-Обен-небольшой городок. Огни молочного завода на окраине полыхали так ярко, что в этой темени представлялось, будто там, невдалеке, не крохотный заводишко, а большое промышленное предприятие. У станции стоял паровоз без вагонов и изрыгал языки пламени. Вот в этом мирке и жил Альбер Ретайо. Его мать никогда не выезжала из своего маленького городка. И Женевьева Но тоже вряд ли покидала его когда-нибудь, разве что на каникулы ездила в какой-нибудь Сабль-д'Олонн. Мегрэ вспомнил, как, подъезжая к Ниору, он, глядя на мокнущие под дождем пустынные улицы, на шеренги газовых фонарей, на дома с темными глазницами окон, подумал: «А ведь есть люди, которые всю свою жизнь проведут вот на такой улочке». Нащупывая ногой тропинку, Мегрэ теперь шел вдоль канала, ориентируясь на очередной «маяк» – свет в доме Но. Сколько раз морозной ночью или сквозь пелену дождя Мегрэ смотрел из окна вагона на такие вот уединенные дома, само существование которых выдавал лишь желтый квадрат освещенного окна… Давал волю своему воображению, пытаясь представить живущих там людей… И вот сейчас он окажется в одной из таких обителей.
Мегрэ поднялся по ступенькам крыльца, поискал звонок и только тут увидел, что дверь приотворена. Тогда он вошел в переднюю, ступая нарочито громко, чтобы дать знать о себе, но, несмотря на это, монотонный монолог в гостиной продолжался. Мегрэ снял мокрый плащ, шляпу, вытер о половик ноги и постучал. – Войдите… Женевьева, открой дверь. Но Мегрэ уже сам распахнул ее. В гостиной, освещенной лишь одной лампой, он увидел у камина мадам Но с шитьем в руках, сидящую напротив нее очень пожилую даму и девушку, которая шла к нему навстречу…
– Простите, я, быть может, не вовремя…
Девушка с тревогой смотрела на Мегрэ-не выдаст ли он ее. Он лишь молча поклонился ей.
– Ну что вы, господин комиссар… Моя дочь Женевьева… Она так жаждала познакомиться с вами, что вся ее хворь улетучилась… Разрешите представить вас моей матери…
Так вот она какая, Клементина Брежон, урожденная Ла Ну, которую все здесь фамильярно называют просто старой Тиной. Подвижное лицо ее до странности походило на лицо Вольтера, каким его изображают скульпторы. Маленькая, живая, она вскочила и заговорила резким фальцетом:
– Ну как, комиссар, взбудоражили наш бедный Сент-Обен? Раз десять-да что я говорю, гораздо больше! – я видела, как вы проходили мимо моего дома, а после обеда смотрю-вы уже и помощника себе завербовали… Луиза, знаешь, кто служил комиссару поводырем?
Интересно, она выбрала слово «поводырь», чтобы подчеркнуть комизм положения? Щупленький Луи водит за собой огромного, толстого Мегрэ! Луиза Но, которая отнюдь не унаследовала живости своей матери, продолжала молча сидеть, склонившись над шитьем и покачивая головой; только слабая улыбка на ее продолговатом бледном лице свидетельствовала о том, что она внимательно слушает.
– Сын Фийу… Этого следовало ожидать… Мальчишка, верно, специально искал вас, комиссар… Небось нарассказал вам с три короба…
– Нет, мадам, отнюдь. Он только помог мне найти тех, кого я хотел повидать. Без него мне пришлось бы туго, ведь местные жители не очень-то общительны.
Женевьева села на свое место и теперь пристально смотрела на Мегрэ, словно он загипнотизировал ее. Мадам Но время от времени поднимала глаза от шитья и украдкой бросала взгляд на дочь. Гостиная выглядела точно так же, как вчера, все вещи незыблемо стояли на своих местах, создавая ощущение мертвящего покоя, и одна лишь мадам Брежон вносила в эту атмосферу какую-то жизнь.
– Я, комиссар, уже старуха. Помню, однажды было нечто подобное, весь наш городок взбаламутился, и куда больше, чем теперь… В Сент-Обене чуть междоусобица не началась. Существовала здесь мастерская сабо, работало в ней человек пятьдесят-и мужчины, и женщины. А время смутное было-по всей Франции то и дело вспыхивали забастовки, рабочие, чуть что, сразу устраивали демонстрации…
Мадам Но, слушая мать, подняла голову от шитья, и Мегрэ прочел на ее худом лице, поразительно похожем на лицо следователя Брежона, тревогу, которую она тщательно пыталась скрыть.
– Был там один рабочий, Фийу его звали. Неплохой человек, но любил выпить, а уж как выпьет, возомнит себя трибуном. И с чего же все началось? В один прекрасный день приходит он к хозяину и предъявляет ему разные требования, не знаю уж там, какие. А через несколько минут дверь распахивается, и из нее спиной вперед пулей вылетает этот самый Фийу и, пролетев несколько метров, плюхается в канал.
– Это был отец моего провожатого?
– Да, отец. Теперь его уже нет в живых. А время было такое, что безучастным никто не мог остаться-или ты за Фийу, или за хозяина. Сторонники хозяина утверждали, будто Фийу явился в контору пьяный и вел себя глупейшим образом, так что хозяину пришлось силой вышвырнуть его, а дружки Фийу кричали, что хозяин был якобы безобразно груб и, в частности, когда речь зашла о детях, цинично сказал: «Что я могу поделать, если по субботам мои рабочие напиваются и от скуки делают детей?»
– Вы сказали, что Фийу умер?
– Да, два года назад. От рака желудка.
– А тогда, во время этой истории, многие были на его стороне?
– Да нет, не очень, но зато те, кто был с ним, так его защищали!.. Каждое утро их противники обнаруживали у себя на дверях угрожающие надписи мелом…
– Так вы хотите сказать, мадам, что истории Фийу и Ретайо схожи?
– Я ничего не хочу сказать, комиссар. Вы же знаете, старухи любят поболтать. В каждом городке случаются подобные истории. У нас-с Фийу или с Ретайо, у других еще что-нибудь. Без этого жизнь была бы ужасно однообразной. И всегда находится кучка смутьянов, которые подливают масло в огонь…
– А чем кончилось дело Фийу?
– Замяли, естественно…
«Ну, конечно, замяли-просто замолчали», – усмехнулся про себя Мегрэ. Как бы ни старалась небольшая группка правдолюбов, молчание сильнее. Ведь именно на молчание он, Мегрэ, и наталкивался весь день. Впрочем, он почувствовал, что за то время, что он сидит в гостиной, он и сам словно бы изменился, и это было неприятно ему. С раннего утра и почти до вечера мрачно и упорно он таскался по улицам за Луи, который в какой-то степени заразил его одержимостью. «Он из тех» – говорил о ком-нибудь Луи. «Быть из тех» в его понимании означало быть соучастником в заговоре молчания, принадлежать к числу людей, которые хотят жить, закрывая на все глаза, не вмешиваясь ни в какие истории, жить так, словно все в этом мире устроено наилучшим образом. В глубине души Мегрэ целиком был на стороне тех, кто не хотел мириться с таким взглядом на жизнь, – на стороне бунтовщиков. С ними чокался он в «Трех мулах», перед ними он отрекся от Этьена Но, заявив, что не собирается защищать его. А когда Луи выразил сомнение в его искренности, он готов был поклясться этому юнцу в верности. И все же Луи был прав, когда, прощаясь, он с подозрением поглядел на комиссара, смутно предчувствуя, что произойдет, когда тот вернется во вражеский лагерь. Потому он так настойчиво стремился проводить комиссара до самой двери дома Но, что хотел убедить его в своей правоте, предостеречь от проявления слабости. «Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в „Трех мулах“…» Зря он его прождет.
Сейчас, сидя в этой уютной мещанской гостиной, Мегрэ испытывал нечто вроде стыда, вспоминая, как он, комиссар Мегрэ, вместе с каким-то мальчишкой шнырял по городку и каждый раз, когда пытался задать кому-нибудь вопрос, получал щелчок по носу. На стене висел портрет судебного следователя Бре-жона. Накануне Мегрэ не заметил его. Брежон смотрел в упор на камиссара и, казалось, говорил ему: «Не забудьте, какое поручение я вам дал…» Мегрэ перевел взгляд на руки Луизы Но, занятые шитьем. Они поразили его своей нервозностью. Ее лицо сейчас было почти безмятежно, но руки выдавали панический ужас.
– Что вы думаете о нашем докторе? – продолжала болтать старая Тина. – Оригинал, не правда ли? Вы в Париже все очень заблуждаетесь, считая, что в провинции нет интересных людей. О, если б вы пожили здесь хотя бы месяца два… Луиза, а твой муж скоро вернется?
– Он недавно звонил и сказал, что придет поздно, его вызвали в Ла-Рош-сюр-Йон. Он просил меня, господин комиссар, извиниться за него перед вами…
– Это я должен просить прощения, что не смог быть к обеду.
– Женевьева, угости господина комиссара рюмкой аперитива…
– Ну, дети, мне пора домой, – поднялась с кресла мадам Брежон.
– Поужинайте с нами, мама. Этьен вернется и отвезет вас на машине.
– Нет уж, доченька. Пока еще я не нуждаюсь в том, чтобы меня отвозили…
Ей помогли завязать бант ее старомодной черной шляпки, которую она кокетливо носила на самой макушке, натянули на туфли ботики.
– Может, приказать запрячь лошадь?
– Запряжете на мои похороны. До свидания, комиссар. Если вы снова будете проходить мимо моих окон, милости прошу ко мне… Спокойной ночи, Луиза. Спокойной ночи, Женевьева.
Дверь за мадам Брежон затворилась, и сразу же атмосфера в гостиной стала иной. И тут Мегрэ понял, почему мадам Но так старалась задержать старуху. После ее ухода на плечи оставшихся навалилась тишина, зловещая, гнетущая тишина. Казалось, что из всех щелей лезет страх.
Пальцы Луизы Но стали двигаться над работой еще быстрее и судорожнее, а Женевьева явно искала предлог, чтобы покинуть гостиную, но не могла решиться. Мегрэ подумал, что вот Альбера Ретайо уже нет, он погиб и его обезображенное тело нашли на железнодорожном полотне, но здесь, в этой комнате, незримо находится крохотное живое существо, его сын, который яерез несколько месяцев появится на свет. Эта мысль невольно взволновала его. Когда Мегрэ поворачивался к Женевьеве, она отнюдь не отводила глаз.
Она сидела прямо и даже как бы нарочно подставляла ему свое лицо, словно говоря: «Нет, вам это не приснилось. Сегодня ночью я была у вас в комнате, и я не лунатик. Все, что я вам сказала, правда. Вы видите, меня это не смущает. И я не сумасшедшая. Да, Альбер был моим любовником, и у меня будет от него ребенок». Итак, значит, сын той мадам Ретайо, которая столь энергично отстояла свои права после гибели мужа, юный и пылкий друг молодого Фийу, по ночам незаметно проникал в этот дом. А Женевьева принимала его у себя в спальне, помещавшейся в конце правого крыла.
– Простите, мадам, но если вы не возражаете, я хотел бы пройтись по двору, познакомиться с вашим хозяйством, – обратился Мегрэ к мадам Но.
– Позвольте мне составить вам компанию.
– Ты простудишься, Женевьева.
– Нет, мама. Я накину что-нибудь на плечи.
Женевьева принесла из кухни зажженный фонарь. Они вышли в переднюю, и Мегрэ помог ей надеть плащ.
– Что вы хотите посмотреть? – тихо спросила она.
– Выйдем во двор.
– Пройдемте здесь, чтобы не обходить дом… Осторожно, ступеньки…
Двери хлева были раскрыты, там горел свет, но сквозь пелену тумана ничего нельзя было различить.
– Ваша комната, кажется, вон та, над нами?
– Да… Я догадываюсь, о чем вы думаете… Он входил не через дверь, как вы понимаете… Идемте… Видите приставленную лестницу?.. Она всегда здесь… Ему оставалось только передвинуть ее правее метра на три…
– Где спальня ваших родителей?
– Через три окна.
– А окна между?..
– Одна комната для гостей, там сегодня ночевал месье Альбан, а вторая всегда заперта – в ней умерла моя сестренка. Только у мамы есть от нее ключ.
Женевьеву знобило, но она старалась скрыть это: ей не хотелось, чтобы Мегрэ подумал, будто она стремится скорее закончить разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17