станция находится на отлете. У нас есть две отличные гостиницы: «Золотой лев», ее содержит старик Тапонье, или, как все его называют, папаша Франсуа, а напротив – «Три мула»… Смотрите! Мы уже почти приехали… Видите свет?.. Да, да… Вот и наша скромная хижина…
Уже по одному его тону можно было понять, что он прибедняется. И действительно, дом выглядел весьма внушительно. На первом этаже в четырех окнах горел свет, а снаружи, на середине фасада, освещая путь хозяину и его гостю, сверкала лампочка. За домом угадывался обширный скотный двор – оттуда доносился запах теплого стойла. К лошади, чтобы схватить ее под уздцы, уже торопился слуга, дверь в доме распахнулась, к коляске подбежала горничная и взяла чемоданчик Мегрэ.
– Вот и приехали!.. Как видите, совсем близко… К сожалению, когда строили дом, никто не мог предвидеть, что железная дорога пройдет чуть ли не под самыми нашими окнами… Конечно, ко всему привыкаешь, тем более что поезда ходят так редко, но все же… Прошу вас, входите… Снимите плащ…
«Да он болтает без умолку», – отметил про себя Мегрэ, но тут же его захлестнули иные мысли, и он с головой окунулся в новую атмосферу. Пол широкого коридора был выстлан серыми плитками, стены до уровня человеческого роста отделаны темными деревянными панелями. С потолка свисал фонарь с разноцветными стеклами. Широкая дубовая лестница с массивными перилами, навощенными до блеска, покрытая красной дорожкой, вела на второй этаж. В доме приятно пахло воском, тушеным мясом и еще чем-то сладковато-кислым. «Аромат провинции», – подумал Мегрэ. Но больше всего здесь поражала незыблемость, как казалось, ничем никогда не нарушаемая незыблемость всего окружающего. Чувствовалось, что все в этом доме-и мебель, и вещи-испокон веков стояло на своих местах, и даже люди, передвигаясь по дому, во избежание каких бы то ни было неожиданностей подчинялись раз и навсегда заведенному порядку.
– Не хотите ли перед ужином подняться в свою комнату? Здесь вы у себя дома. Прошу вас, без церемоний.
Он распахнул дверь в уютную гостиную. Сидящая там пара – дама и господин-тотчас же поднялась.
– Разреши представить тебе комиссара Мегрэ… Моя супруга…
У нее была такая же бесцветная внешность, как у следователя Брежона, то же приветливое выражение лица, выработанное буржуазным воспитанием, но Мегрэ сразу же показалось, что в ее взгляде есть что-то более острое, более жесткое, чем у брата.
– Мне, право, очень неловко, что брат побеспокоил вас в такую погоду… Можно подумать, что дождь играет какую-то роль в этой поездке, что все дело в нем!
– Разрешите вам представить нашего друга: Аль-бан Гру-Котель. Шурин, наверно, говорил вам о нем…
Говорил ли Брежон о нем? Все возможно, но ведь Мегрэ тогда был целиком поглощен мыслями о ребристом абажуре.
– Очень приятно, господин комиссар. Я большой ваш поклонник.
Мегрэ хотелось ему ответить: «От меня вы не услышите подобного комплимента». В Гру-Котеле он сразу распознал тип человека, который был ему ненавистен.
– Не угостишь ли нас портвейном, Луиза?
Вино уже стояло на столике. В гостиной царил полумрак. Мало четких линий, вернее ни одной. Старинные кресла, большинство обито штофом. Ковры блеклых, неопределенных цветов. Перед пылающим камином нежилась кошка.
– Садитесь, прошу вас… Гру-Котель зашел поужинать с нами по-соседски…
Каждый раз, как упоминалось его имя, Гру-Котель кланялся с изысканной вежливостью, словно вельможа, который в обществе незначительных людей кокетничает тем, что ведет себя так же церемонно, как в светском салоне.
– Мне, старому затворнику, в этом доме любезно предоставили место за столом…
Затворник, конечно же, затворник. И к тому же, верно, холостяк. Трудно сказать почему, но это чувствовалось сразу.
Претенциозный. Никчемный. Наверняка с какими-нибудь причудами, да еще и кичащийся ими. Он, несомненно, уязвлен тем, что он не граф и не маркиз, что перед его фамилией нет приставки «де», но зато, должно быть, утешается своим вычурным именем-Альбан, и ему явно доставляет удовольствие слышать, как его произносят. Впрочем, фамилия тоже звучит недурно и пишется через дефис. Лет сорока, высокий, худой, считающий, видимо, что худоба – признак аристократизма, одетый не без претензий, довольно элегантно, в хорошо сидевший неопределенного цвета костюм, который, казалось, никогда не был новым, и в то же время никогда не износится, словно он сросся со своим владельцем и не нуждается в замене, он все равно выглядел каким-то пропыленным, что свидетельствовало об отсутствии в его жизни женщины. В дальнейшем Мегрэ видел Гру-Котеля только в зеленоватой куртке и белом пикейном галстуке, заколотом булавкой в виде подковки, – типичный провинциальный аристократ.
– Надеюсь, господин комиссар, поездка не слишком утомила вас? – спросила мадам Но, подавая гостю рюмку портвейна.
Мегрэ, плотно усевшись в кресле (хозяйка, должно быть, с опаской подумала, как бы оно не развалилось под такой тяжестью), односложно отвечал на вопросы и не без труда пытался разобраться в тех противоречивых впечатлениях, которые несколько подавили его. Должно быть, он показался семейству Но человеком весьма недалеким…
Взять хотя бы дом. Именно о таком доме часто мечтал Мегрэ-доме с надежными стенами, за которыми тепло и уютно. Портреты в гостиной восстановили в памяти комиссара пространный рассказ следователя обо всех Но, Брежонах, Ла Ну – ведь по линии матери Брежоны были родственниками Ла Ну – и, глядя на их важные, немного даже чванные физиономии, Мегрэ подумал, что и он, пожалуй, не отказался бы от таких предков. Запахи, идущие из кухни, сулят отменный ужин, а стук фарфоровых тарелок и звон хрусталя, доносящийся из столовой – она находится рядом с гостиной, – обещают, что сервировка окажется под стать ужину. В конюшне работник сейчас, наверно, вовсю скребет лошадей, в хлеву лениво пережевывают жвачку коровы, стоящие в стойлах двумя длинными рядами.
Тишь да благодать. Здесь царит порядок, здесь торжествует добродетель, в то же время, как бывает во многих семьях, которые живут обособленно, у этих людей, несомненно, имеются и свои чудачества, и свои смешные недостатки. Этьен Но, высокий, широкоплечий, розовощекий, с глазами навыкате и открытым лицом, на котором словно написано: «Смотрите, вот я какой!.. Весь как на ладони… Добряк…» Добрый великан. Добрый хозяин.
Добрый отец семейства. Человек, имеющий право вот так запросто бросить со своей двуколки встречному прохожему:
– Привет, Пьер… Привет, Фабьен…
Его жена, совсем заслоненная своим верзилой мужем, застенчиво улыбается, как бы извиняясь за то, что он занимает так много места.
– Простите, господин комиссар, я на минутку покину вас…
Понятно. Так и полагается: она образцовая хозяйка и, прежде чем пригласить гостей к столу, должна взглянуть на него сама. Альбан Гру-Котель… У этого такой вид, словно он сошел со старинной гравюры. Он кажется тоньше, породистее, умнее хозяев дома и явно относится к ним с легким снисхождением. «Вы же сами видите, – как бы говорит его взгляд, – они неплохие люди, отличные соседи. Философского разговора с ними не заведешь, но у них очень мило, и, как вы сами убедитесь, здесь угощают настоящим бургундским и выдержанным коньяком…»
– Госпожа, все готово…
– Пожалуйста, к столу… Если вы не против, господин комиссар, прошу вас сюда. – Хозяйка указала ему место справа от себя.
Полная безмятежность. А ведь следователь Брежон в разговоре с Мегрэ казался взволнованным. «…Поверьте мне, я знаю зятя так же хорошо, как сестру и племянницу… Да вы и сами с ними познакомитесь… И тем не менее это гнусное обвинение с каждым днем становится все страшнее, так что делом, по-видимому, придется заняться прокуратуре… Мой отец в течение сорока лет был нотариусом в Сент-Обене, унаследовав эту профессию от своего отца… Вам покажут наш дом – он в самом центре городка… Я все пытаюсь понять, как за такое короткое время могла родиться эта слепая ненависть, захлестнувшая стольких людей, ненависть, которая скоро сделает невыносимой жизнь невинных существ… Сестра всегда была слабого здоровья… Она очень впечатлительная женщина, страдает бессонницей и болезненно воспринимает малейшую неприятность…»
Облик мадам Но опровергал слова следователя. Да и вообще, какие неприятности? Казалось, его пригласили сюда лишь для того, чтобы угостить вкусным ужином, а затем предложить партию в бридж. Потчуя гостя жаворонками, ему подробно рассказали, как местные крестьяне неводом, словно рыбу, вылавливают их ночью в лугах. Кстати, а где же дочь хозяев? «Женевьева, моя племянница, – сказал Мегрэ следователь, – чистая, наивная девушка, таких теперь можно встретить лишь в романах…» Надо сказать, что автор или авторы анонимных писем-а Мегрэ прочел эти письма-как, по-видимому, и большинство жителей Сент-Обена, придерживались совсем иного мнения. И в конечном счете именно ее называли виновницей смерти Альбера Ретайо, парня, которого нашли мертвым на железнодорожном полотне. Мегрэ, разумеется, еще не разобрался в этом деле, но все, что он слышал о нем, совершенно не вязалось с тем, что он увидел в доме Этьена Но. Ведь злые языки болтали, будто Альбер был любовником Женевьевы и два-три раза в неделю приходил ночью к ней в комнату! Альбер был парень из бедной семьи. Ему едва исполнилось двадцать лет. Его отец работал в Сент-Обене на молочном заводе и погиб при взрыве котла. Мать жила на пенсию, которую по решению суда выплачивал ей владелец завода. «Альбер Ретайо не мог покончить жизнь самоубийством, – утверждали в письмах. – Он слишком любил жизнь и, даже если поверить в то, что парень был пьян, как уверяют некоторые, все равно, не такой он дурак, чтобы лезть под колеса поезда.»
Тело бедняги было обнаружено метрах в пятистах от дома Этьена Но, примерно на полпути к станции. Да, но вот теперь поговаривают, что его кепку нашли гораздо ближе к дому Но, в тростнике на берегу канала. Мало того, ходили слухи, еще более наводящие на подозрение. Будто кто-то, зайдя к мадам Ретайо, матери Альбера, через неделю после его смерти якобы увидел, как она поспешно спрятала солидную пачку тысяче-франковых банкнотов. А разве у нее когда-нибудь водились такие деньги? – Как жаль, господин комиссар, что вы приехали к нам зимой! Летом наш городок так красив, что его прозвали зеленой Венецией… Разрешите предложить вам еще кусочек курицы?….А Кавр?.. Чего ради вдруг инспектор Кадавр пожаловал в Сент-Обен?..
Ели много. Много пили. В комнате было очень жарко. После ужина осоловевшие мужчины, вытянув ноги, уселись в гостиной перед пылающим камином.
– Прошу вас… Я знаю, вы курите трубку, но, может, соблазнитесь сигарой?
Неужели они пытаются усыпить его бдительность? Нет, смешно даже думать об этом. Просто славные люди. И только. Там, в Париже, следователь Брежон, должно быть, все сильно преувеличил… А вот Альбан Гру-Котель-напыщенный дурак, один из тех бездельников, каких сколько угодно в провинции.
– Вы, верно, устали с дороги… Если желаете отдохнуть…
Так, значит, сегодня разговор о деле не состоится. Может быть, мешает присутствие Гру-Котеля? Или Этьен Но не хочет говорить при жене?
– Вы пьете вечером кофе? Нет? Тогда чашечку настоя из трав?.. Вы извините, если я на минутку оставлю вас? Последние два-три дня дочери что-то неможется, и я хочу подняться к ней. Спрошу, не нужно ли чего-нибудь… Молодые девушки вообще существа хрупкие, а в нашей сырой местности особенно…
Мужчины, оставшись одни, курили, беседовали обо всем понемногу, даже о делах городка. Дело в том, что новый мэр находится в оппозиции к здравомыслящей части горожан и…
– Ну, господа, – нерешительно пробурчал наконец Мегрэ, – если вы не возражаете, я пойду спать…
– Вы тоже переночуете у нас, Альбан?.. Зачем вам в такой дождь тащиться домой?
Они поднялись на второй этаж. Комната Мегрэ, оклеенная желтыми обоями, оказалась в глубине коридора. Она напомнила ему детство.
– Вам ничего не нужно? Ах да, я забыл… Надо показать вам одно местечко… Мегрэ пожал хозяину и Гру-Котелю руки.
Разделся. Лег в постель. Он лежал и прислушивался к шорохам в доме. В полусне он услышал какой-то шепот, но вскоре все стихло. Похоже, что везде погасили свет. Мегрэ спал. Или ему казалось, что он спит. Сотни раз перед его глазами возникало мрачное лицо Кавра, самого, пожалуй, несчастного человека на свете. Потом Мегрэ приснилось, будто краснощекая горничная, которая прислуживала за ужином, принесла ему завтрак. Дверь в комнату приоткрылась. Он был совершенно уверен, что слышал, как она приоткрылась. Он сел в постели, с трудом, на ощупь отыскал у изголовья кнопку выключателя., В тюльпане из матового стекла зажглась лампочка, и Мегрэ увидел перед собой девушку в накинутом на ночную рубашку коричневом шерстяном пальто.
– Tcc! Мне необходимо с вами поговорить, – прошептала она. – Только тише…
Как сомнамбула, она опустилась на стул и устремила неподвижный взгляд в пространство.

2. Девушка в ночной сорочке

Это была крайне изнурительная, но необычайная ночь. Мегрэ спал и в то же время не спал. Он грезил и, однако, прекрасно сознавал, что это грезы, но охотно поддавался им, а все реальные звуки, доходившие до него сквозь сон, как бы сопровождались видениями. Например, он действительно слышал, как в конюшне лошадь била копытом в перегородку, но все, что, казалось ему, он видел, было уже грезами. Разморенный обильным ужином, он лежал в своей комнате, а перед его глазами вставали темень конюшни, круп лошади, ясли с сеном, двор, где все еще продолжал лить дождь и кто-то шлепал по черным лужам; видел, наконец, как бы со стороны дом, в котором он спал. Он словно раздвоился: он лежал в постели, он наслаждался ее теплом, приятным деревенским запахом, исходившим от матраца, еще более терпким оттого, что Мегрэ был весь в поту, и в то же время незримо присутствовал в каждом уголке дома.
А может, это стены дома стали вдруг его глазами и ушами? Он ясно представил себе коров в темном хлеву и слышал, как в четыре часа утра скотник прошел через двор и отодвинул дверной засов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17