https://wodolei.ru/catalog/mebel/Akvaton/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В Америку.
— Как?! Инка умотала?! Да у вас же все так хорошо складывалось?! — Морошкина оборвала друга, чтобы несколько поддержать его своей уверенностью в благополучии семьи Весового. Авось хоть от этого необременительного женского участия ему станет легче, а то он уж нынче действительно слишком уныл. — Да она ж еще в институте клялась никогда родину не бросать, что бы в России ни творилось. С нами же в группе иностранцы учились, так ей один парень из Греции, причем из богатой семьи, несколько раз предложение делал. Что ты! Ни в какую! Ты извини, что я сейчас вспоминаю…
— Господь с тобой, Морошка, когда ж еще вспоминать, как не сейчас, пока мы с тобой еще из ума не выжили. Ну а было у нас, кстати, не так уж все и хорошо, хотя, честно сказать, не намного хуже, чем у других. — Стас вздохнул. — Последние-то годы мы, признаться, вообще не жили как муж и жена, а просто держались по инерции рядом. Я много думаю о таких вещах, как распад семьи, особенно в наше время, и прихожу к выводу, что это из-за всеобщей неразберихи, которая уже десять лет у нас творится. Ну не обойтись тут без политики! Ты можешь меня обвинить в безумии, по мне иногда приходит мысль о том, что, может быть, все приключения, а точнее, злоключения нашей страны, да и всего соцблока, — суть этапы хитроумного долгосрочного плана нашего правительства. Но тут же я спрашиваю себя: а где оно, правительство? За это время весь аппарат столько раз сменился, что те фамилии, которые звучали в начале перестройки, давно уже обесцвечены или даже объявлены вне закона. Как же они вернутся, чтобы все исправить? Да никак!
— Неужели ты допускаешь, Стасик, что эти твои предполагаемые авторы столь загадочного плана могли допустить такой кошмар, в котором мы оказались? — Морошкина без стеснения и спешки изучала лицо Весового, поскольку понимала, что в его состоянии люди обычно смутно помнят, с кем и когда виделись, что ели и во что были одеты. — Они-то ведь тоже, чай, не на Марсе проживают?
— Да в том-то и дело, что не допускаю! Что же это, дорогая моя, за политики такие, которые могли согласиться рискнуть целостностью и могуществом своего государства, жизнями и судьбами миллионов сограждан?! — Весовой неожиданно строго и требовательно уставился на форточку, вернее, на петербургское небо, которое именно в этот момент погрустнело и смялось, словно капризное лицо младенца. — Согласись, Сонь, ведь то, что мы имели, чем пользовались, — это действительно были великие завоевания нашего великого народа. Шутка ли: бесплатное детство, оплаченная старость, возможность обеспечить все население работой и жильем — это было воплощенное чудо! Семидесятые, которые теперь клянут, называют «застоем» — да это же, по сравнению с теперешним адом, был сущий рай!
— Не совсем так, Стасик! — Соня прервала речь друга жестом руки с сигаретой, пепел с которой рухнул на бумаги, лежавшие на письменном столе Морошкиной. Софья привычно сдула серый холмик за край стола. На очередном вздохе Морошкина исподлобья посмотрела на гостя. — В том времени было много насилия. Ну а сейчас, конечно, много ужаса. Иногда даже кажется, что действительно грядет Второе пришествие.
— Да и я к тому же, пожалуй, пришел. — Стас искренне обрадовался и протянул к собеседнице руки ладонями вверх, будто предлагал сыграть в «пятнашки». — Ты чувствуешь, как все изменилось? Все события происходят с невероятной скоростью, а время просто утекает сквозь пальцы. Такого раньше, мне кажется, не было. Я думаю, это тоже свидетельствует о приближении чего-то апокалипсического. Заметь, Сонь, какой-нибудь мерзавец что-то совершит и вскоре — все, нет его. Вот ведь как возмездие стало быстро приходить! Я, честно говоря, тоже жду Страшного суда, только чересчур грешен, чувствую — достанется мне по полной программе. Я самому себе всегда повторяю: те испытания, которым ты подвергаешься, ты заслужил! Помнишь, мы по истории проходили про чудаков, которые ходили по Европе и хлестали себя почем зря. Да и наши такие же были: обузу всякую на себе таскали, не пили, не ели, то есть сами себя постоянно наказывали. Я эту систему сравниваю со Страховым или Пенсионным фондами: начал ты над собой измываться, значит, открыл счет на свое имя и на нем деньги на черный день копишь. Правда ведь, почти то же самое получается: когда в полнейшей нужде существуешь, себя, как врага народа, истязаешь, то получается, что и грешить некогда. Зато если что с тобой и случится, то ты уж таких лишений натерпелся, что после них, как говорится, и сам черт уже не страшен. Я, Сонь, может, в ересь впадаю, но что делать, нас в свое время слову Божью не обучали, а сейчас столько дел каждый день наваливается, что, по сути, на самом главном-то и не сосредоточиться.
— Я, Стасик, столь серьезно не рассуждаю — все же баба, а не философ. — Морошкина вмяла окурок в морскую раковину, используемую в кабинете инспекции по делам несовершеннолетних в качестве пепельницы, после чего вдруг состроила заговорщическую гримасу, не раз подсмотренную ею у своих подопечных. — Выпить хочешь?
— Давай! Я сейчас сбегаю. У нас ведь нынче с этим делом никаких проблем — спаивают народ всеми способами. — Весовой вскочил, приосанился и стал похлопывать себя по карманам. — А ты что будешь? Я за последние годы, пока из армии не уволился, где нам денег не платили, какой только дряни не употреблял, так что сейчас и не знаю, что в порядочном обществе пьют.
Услышав признание Весового, Софья невольно рассмеялась его мальчишески растерянному виду.
— Нет, Стасик, ходить никуда не надо. — Морошкина распахнула дверцу стола, наклонилась и извлекла початую бутылку, на дне которой плавно колыхались лимонные, кожурки. — В качестве не сомневайся. Это я сама настаивала. Состав: медицинский спирт, лимон, сахар, вода. Извини, что не целая. Мы тут иногда что-то отмечаем, а пьяницы-то из нас не очень сильные, вот и остается. А закусить — вот у меня бутерброд с колбасой от обеда остался, думаю, нам хватит. Ну что, готов?
— Да я что, Сонь, давай. У меня, кстати, бутылка кваса с собой есть. Я всю эту западную отраву не употребляю. Так что и запивка имеется. Я сегодня, когда квас покупал, продавщицу похвалил: как, мол, она виртуозно считает. А она мне и отвечает: я ведь, знаете, математический факультет закончила. Во куда людей загнали! В ларьки вместо НИИ и академии! А слова-то какие звучали: перестройка, демократизация, гласность, реформы! Десять лет прошло, и слова умерли: говоришь, а они, оказывается, ничего не значат. Короче, обесценились, как рубль: эдакая инфляция языка. — Весовой принял от Морошкиной бутылку и две рюмки. Пока Соня делила бутерброд, Стас наполнил посуду и шумно вздохнул. — Морошка, я хочу выпить за тебя, за прекрасную, добрую, умную женщину, способную к тому же на настоящую, истинно мужскую дружбу!
— Спасибо, Стасик. — Соня затаила дыхание, зажмурила глаза и выпила. Стас сделал это чуть позже и медленнее. Морошкина закурила и включила миниатюрный приемник. Пространство заполнили звуки, похожие на шум работающего электронасоса. Соня покрутила ручку настройки и, услышав русскую песню, прибавила громкость. — Я теперь только наше могу слушать, да и то не все. Знаешь, я эти повторения одних и тех же слов и звуков не понимаю. Может быть, возраст?
— И правильно делаешь. Морошка. А я эту белиберду почти каждый день вынужден терпеть да на чуму всякую смотреть. — Стас вслушался в мелодию, которая последние полгода часто звучала в эфире. Соня задумалась и даже прикрыла веки. Весовой решил не отвлекать Морошкину, и они молча стали слушать хрипловатый мальчишеский голос, исполнявший полюбившуюся обоим одноклассникам песню «Ревность»:
— Пусть разлука летит в черноту —
Ночь проглотит ее наготу.
Словно нерв, белой болью она
Льется в душу из раны без дна.
Пусть лицо твое следом за ней
Превратится в ночных голубей,
Потревоженных воплем орла
И сраженных ударом крыла.
Пусть любовь нашу ночь зачернит,
Зачеркнет и в гранит превратит:
В камне грубом пусть сгинет любовь,
По прожилкам разбрызгает кровь.
Наша память пусть ярким огнем
Обратит ночь оранжевым днем
И в рубиновых углях пусть жжет
То, что сердце еще бережет.
— А чем ты живешь, Стасик? — вернулась Морошкина к прерванной беседе. — Помню, ты на гитаре играл, пел немного. Или я ошибаюсь?
— Так точно, Сонь, — с энтузиазмом отозвался Весовой. — Да теперь разве до гитары? Старые боевые друзья рекомендовали меня в одну частную охранную структуру. «Эгида-плюс» называется. Ты, может, по своим каналам о ней слышала?
— Да, это знаменитая фирма. — Морошкина одобрительно кивнула и жестом предложила другу наполнить опустевшие рюмки:
— Там таких, как я, стариков не берут, но по блату, как в былые времена, взяли. — Весовой одновременно с рассказом исполнял просьбу одноклассницы и, разлив остатки спиртного, поднял свою рюмку. — Сонь, я хочу выпить за наших детей. Все-таки им подымать Россию, дай Бог им силы и справедливости! За них!
Друзья выпили и на какое-то время углубились в свои мысли: Соня при этом машинально разбирала на столе бумаги, а Стас изучал отпавшую от полиэтиленовой бутылки квасную этикетку.
— Ты, Стасик, не подумай, что я тут частенько «принимаю за воротник». — Соня улыбнулась и закурила очередную сигарету. — Я тут до самой последней крайности изматываюсь, так что порой это единственное средство смыть с себя всю ту грязь, которая за день на сердце осядет.
— Да я-то, Сонь, все понимаю. — Весовой поспешно согласился, торопясь поведать свою историю. — По первости меня поставили охранять косметический салон. Ну а кто его нынче посещает: проститутки да стриптизерши — одним словом, не общество, а сплошная группа риска. Короче, отстоял я там месяца четыре. Вдруг вызывают меня в офис, да не к кому-нибудь, а к самому генеральному директору и главному учредителю фирмы «Эгида-плюс» Сергею Петровичу Плещееву. Он хоть и бывший милиционер, прости, Морошка, а мужик заслуженный и уважения от меня, как от кадрового офицера, вполне достоин. Плещеев этот, насколько я разобрался, пытается наш город от всякой шушеры избавить. А что мне в нем особенно симпатично, так это отсутствие шкурных интересов. Да, он, конечно, состоятельный человек, но не людоед, как большинство теперешних хозяев всех этих ЗАО, ООО, ИЧП и прочих литер. Есть у него один нюанс — к женскому полу с особым энтузиазмом относится. Но это, как говорится, лучшее из худшего. Во всяком случае, никто на него в обиде не остается: ту секретаршей пристроит, этой садоводство приобретет, а кому-то даже и квартиру. А в отношении наживы на людских бедах — нет, он не такой. Правда, если ему ловкий торгаш или другой аферист подвернется, так он ему по полной программе начислит за все виды охранно-детективных услуг. Таких он не жалеет. А если кто близкого человека разыскивает или кого ни за что ни про что обидели, да еще угрожают да шантажируют, — тут Сергей Палыч на любого зверя отважится выйти, но справедливости добьется. А кстати, Сонь, вы же из одной системы — может, ты его знаешь или чего слышала?
— У нас об этой фирме и о ее хозяине ходят самые разные слухи. — Морошкина уже приступила к уборке следов приватного застолья. — Одни говорят, что «Эгида» создана силовыми структурами для того, чтобы через клиентов деньги зарабатывать, ну и контролировать, конечно, ситуацию в городе, а Плещеев, дескать, поставлен, чтобы деньги и купюры собирать и передавать кому следует. Другие, наоборот, убеждены, что «Эгида» — чисто бандитская контора, эдакая узаконенная «крыша», созданная для выкачивания у предпринимателей денег. Ну а кто-то, в том числе, наверное, и я, считает Петровича порядочным человеком, желающим не только прилично заработать, но и навести в нашем городе относительный порядок. Ходят, кстати, слухи, что «Эгида» кроме всего прочего занимается зачисткой всякой падали.
— Да и я, Сонь, что-то похожее припоминаю. — Стас сосредоточился, настраиваясь на более серьезный тон. — Значит, попылился я в этом салоне, вроде как частную охранную деятельность освоил, даже спецкурсы закончил и выпускные экзамены компьютеру сдавал. Посмотрел на меня Плещей, как мы его называем, и говорит: пойдешь старшим объекта в плавучий ресторан «Косатка». Вопросы есть? Нет, говорю, какие в наше время могут быть вопросы? Не убили, не выгнали с работы, а это сейчас, считай, одно и то же, — вот и слава Богу! Выхожу я на новую точку и кого же там встречаю?
— Моего Павлика, что ли? А к чему такие предисловия? — Соня пронзительно посмотрела в глаза однокласснику. — Я и вчера знала, что ты с моим мальчиком в одну смену стоишь. Он мне уже хвастался, какой у него теперь заслуженный наставник.
— Но ты ведь нам о нем никогда толком не рассказывала, даже кто его отец, да и мы не любопытствовали, чтобы тебя не смущать, виделись-то мы в день встречи класса да по случаю в гастрономе или на улице. — Стас не отводил глаз, понимая, что это не дуэль, а часть их сложной, но откровенной встречи. — Вот так тридцать лет дружить и ничего не знать о человеке!
— Ну почему же сразу «ничего»?! Если бы вы меня о чем-то напрямую спросили, я бы, наверное, так прямо и ответила. Но ты прав, никто мне подобного вопроса так никогда и не задал. — Морошкина сама перевела взгляд на дверь, за которой несколько голосов обсуждали неявку свидетеля. — А почему я молчала, потому что это касалось не только меня, но и Сергея. У него, как ты понимаешь, до встречи со мной уже вполне сложилась своя личная жизнь, семью он оставлять не собирался, да и меня бы это, честно говоря, не очень обрадовало. Кроме того, как ты помнишь, в советское время еще существовала партийная мораль, а Плещей всегда занимал руководящие посты, и ему бы серьезно повредила любая огласка. Вот и весь роман! А сына моего он любит. По-своему, конечно. Видишь, даже на работу к себе взял, охранника из него сделал. Могу тебе откровенно сказать, что в целом я Плещею за все благодарна. Есть, конечно, какие-то мои женские претензии, но это не так важно по сравнению с тем, что у меня есть сын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45


А-П

П-Я