Действительно, Олена Михайловна удивленно блеснула на него глазами и возразила:
— Нет, это достаточно редкий сорт — «элегия».
Капризный цветок, требует легких почв и подкормки, но красив, не правда ли?
— Очень, — искренне подтвердил Шугалий и кивнул на открытое окно, за которым свисали цветущие лианы. — Впервые вижу, мне нравятся.
— Это клематисы. По-народному — ломонос, я посадила три куста и не жалею. Достала во Львове, а тут, в Озерске, уже очередь за отростками.
— Сами ездили во Львов? — поинтересовался Шугалий. — За цветами?
Женщина только пожала плечами, и это было красноречивым ответом на удивление капитана: мол, в поисках красивого цветка можно преодолеть и значительно большее расстояние.
Шугалий передвинул стул еще немножко дальше от стола, теперь он лучше видел лицо Завгороднеи.
Подумал, что годы все же милостиво обошлись с ней: за пятьдесят, а лицо моложавое и глаза не потухли.
— Вы все время жили с братом? — спросил он и заметил, как помрачнела Олена Михайловна, — видно, этот вопрос был не из приятных. Правда, ее нельзя было назвать некрасивой, а в молодости, вероятно, очаровала не одного — лицо несколько удлиненное, глаза большие и широко поставленные, теперь усталые, с паутинкой морщин, разбегавшихся к скулам.
— После войны все время в Озерске, — ответила она. Олена Михайловна поняла подтекст вопроса Шугалия, потому что добавила после паузы: — Так уж случилось, что все с братом и с братом… — Она махнула рукой с деланным безразличием, и Шугалий догадался, что эта женщина пережила какую-то личную драму, которая и наложила отпечаток на всю ее жизнь, ибо что же еще может вынудить двадцатилетнюю девушку замкнуться в доме брата.
Но расспрашивать было неудобно, и капитан положился на случай, не столько, правда, на случай, как на длинные языки знакомых и соседок Завгородней, которые уже давно перемыли косточки по-девичьи стройной старой деве.
Сочувственно покачал головой.
— Такая трагедия, — произнес он, — и мне, право, неловко…
— Делайте свое дело, — прервала его Олена Михайловна довольно решительно; у нее все-таки был характер, и капитану это понравилось.
Начал прямо:
— Вы знаете, конечно, содержание письма, найденного вашим племянником в ящике письменного стола покойного Андрия Михайловича? Как считаете, что побудило его написать это?
Женщина покачала головой.
— Не имею представления, — Не связано ли это письмо с визитом Романа Стецишина?
— Не думаю.
— Он — ваш родственник?
— Двоюродный брат. Мы не виделись с сорок четвертого года.
— Переписывались?
— Андрий Михайлович писал несколько раз.
— А вы?
— Нет.
— Почему?
Олена Михайловна неуверенно пожала плечами.
— Не о чем было писать.
— Но ведь брат…
— У них — своя жизнь, у нас — своя.
— И все же рады были увидеться?
Женщина как-то странно посмотрела на Шугалия.
— И это, действительно, интересует вас?
— Даже очень.
— Конечно, рада. Целая жизнь прошла, интересно…
Но, — махнула она рукой, — в воспоминаниях все всегда лучше.
— Хотите сказать, что встреча с двоюродным братом разочаровала вас?
— Я этого не говорила.
— Но намекнули.
— Очевидно, я все еще под впечатлением гибели Андрия Михайловича. А Роман мало изменился.
— Не постарел?
— Кого же из нас щадит время? Просто остался почти таким, каким был.
— Почему он отступил с гитлеровцами?
— Вероятно, вы знаете, что его отец был куренным УПА.
— Знаем, — подтвердил Шугалий. — Но ведь, насколько нам известно, сам Роман Стецишин не был членом ОУН.
— Он хотел учиться в университете, и все прочее мало интересовало его.
— Почему же не остался?
— Вряд ли сына куренного атамана приняли бы в университет.
— Но ведь и в Канаде он не смог учиться.
— Так уж судьба сложилась. В конце концов, ему там неплохо. У него типография, но ведь вы, должно быть, знаете об этом не хуже, чем я…
— И он доволен жизнью?
По лицу женщины пробежала тень.
— Да. Сказал, что у него все есть.
— Неужели можно иметь все?
— И я так думаю. Хотя… — Она обвела рукой вокруг себя. — Кажется, тут есть все. И ничего больше нам не надо.
— Так-таки — ничего?
— Я не отказалась бы от сортовых роз…
— Стецишин требовал чего-нибудь от Андрия Михайловича? — неожиданно спросил Шугалий и увидел, как нервно шевельнулась женщина.
— Ну что вы!
У Шугалия сложилось впечатление, что Олена Михайловна заволновалась.
— Может, Стецишин просил о какой-то услуге?
— При мне — нет. Понимаете, я — хозяйка, хлопотала по дому, у нас не принято, чтобы на столе было пусто.
— Ему понравилось у вас?
— Разве у нас может не понравиться? — это прозвучало так уверенно, что Шугалий даже несколько смутился.
— Конечно, — согласился он, — вы чудесная хозяйка, и я давно не видел таких райских уголков. Кстати, я хотел бы поговорить и с Олексой Андриевичем. Он дома?
Лицо Олены Михайловны просветлело.
— Разве что ужинать прибежит.
— Где-то задерживается?
— Девушка у него. И пусть будут вместе, легче ему с ней… Так любил отца…
— Местная девушка?
— В библиотеке работает.
Шугалий вспомнил библиотекаршу с тонкими губами и подумал, что вряд ли Олекса влюблен в нее.
— Я только что был в библиотеке… — начал он.
— Нина сегодня выходная. Собирались в лес на велосипедах. Олекса вернется вечером. Если не будет ужинать у Бабинцов.
— Нина Бабинец?
— Дочь нашего аптекаря. Училась во Львове в культпросветтехникуме, а Олекса…
— Аспирант университета. Профессор Захаржевский высокого мнения о нем.
— Успели поинтересоваться… Зачем?
Наступила очередь Шугалия пожимать плечами.
Его сейчас интересовало все о семье Завгородних, даже мелочи. Но Олена Михайловна явно уклонялась от разговора о встрече со Стецишиным, и это беспокоило его.
— О чем же беседовал Андрий Михайлович со Стецишиным? — спросил он прямо.
— А о жизни… Роман начал хвалиться: у него машина-люкс и в доме кондиционер. Но ведь в Озерске такой воздух — зачем нам кондиционер? И «Жигули» Андрию предлагали, но он не захотел. Вот говорит… простите, говорил, когда Олекса закончит аспирантуру, подарю ему, а по нашим лесным дорогам лучше на бричке. Любил лошадей, да будет земля ему пухом, добрый был человек, такие сейчас редко встречаются.
— Когда Роман Стецишин ушел от вас? — Собственно, Шугалий знал, что в четыре часа шофер заехал за ним, но канадец уже ждал машину.
— Точно не помню, что-то около трех.
— Следовательно, был у вас с двенадцати до трех.
Времени, чтобы наговориться, вдоволь… Андрий Михайлович не спорил со Стецишиным? — Смотрел на женщину и думал: где же был канадец от трех до четырех? И почему ушел, не дождавшись машины?
— Мы вспоминали юность… — Шугалию показалось, что глаза Олены Михайловны затуманились. — В последний раз виделись, когда были юными. Роман с Андрием учились в одной гимназии, и мы дружили.
Хорошие были годы, — вздохнула она, — жаль, что молодость не возвращается…
Шугалий решительно пересел на стул, стоявший в двух шагах от Олены Михайловны, спросил, пристально глядя на нее:
— Что предлагал вам Роман Стецишин?
Женщина не отвела взгляда. Ответила не колеблясь:
— Приглашал к себе. Сказал, что может прислать вызов, чтобы погостили.
— Больше ничего?
Олена Михайловна опустила глаза.
— Может, когда меня не было… — сказала неуверенно. — Я отлучалась на кухню.
— Конечно, — согласился Шугалий и спросил: — Вы не поссорились со Стецишиным?
— Ну, что вы!
— Итак, он ушел в три… Вы провожали его?
Олена Михайловна посмотрела на капитана, и он заметил в ее глазах растерянность.
— Роман сказал, что хочет пройтись пешком, — ответила она. — Посмотреть на озеро…
— И вы не составили ему компанию?
— Мы хотели, но он отказался. Сказал, что машина ждет его на площади и что хотел бы побыть в одиночестве.
— Странные желания бывают у людей, — согласился Шугалий и увидел, как щеки Олены Михайловны покрылись розовыми пятнами.
— Да, Роман изменился, — сказала она, и вдруг черты ее лица стали твердыми.
— В чем же это проявилось? — спросил Шугалий с интересом.
Олена Михайловна задумчиво потерла щеку.
— Мужчины либо грубеют, либо становятся самовлюбленными, — сказала она, будто пожаловалась.
— А конкретнее?
— Роман был красивым юношей… А теперь — владелец типографии, — ответила неопределенно, но Шугалий понял, что именно она имела в виду. — У него трое детей и кондиционер в доме. Настоящий хозяин. — Это было сказано с раздражением, а может быть, с завистью?
Шугалий задумчиво переспросил:
— Трое детей, говорите? И дети уже, должно быть, взрослые ?
— Взрослые, — ответила Олена Михайловна, и ее лицо сделалось вдруг жалким и совсем старым. — А у нас — один Олекса.
Шугалий помолчал. Сказал бодрым тоном:
— Ничего, скоро придется вам с внуками возиться.
— Дай-то бог! — вырвалось у женщины, и капитан сочувственно посмотрел на нее, поняв, сколько неистраченного душевного тепла сохранилось у нее.
— Нельзя ли осмотреть дом? — попросил он.
Олена Михайловна сразу и с явным облегчением встала.
— Я приготовлю вам кофе, — сказала она. — Или, может быть, хотите есть? Так накормлю обедом.
— Спасибо, уже обедал в чайной, — отказался Шугалий. — А кофе выпью с удовольствием.
— Говорят, в нашей чайной неплохо готовят. — Олена Михайловна остановилась в прихожей. Тут стояла вешалка для верхней одежды; у зеркала, занимавшего едва ли не треть стены, примостилась тумбочка с телефоном; рядом — низкое удобное креслице. — Но такого кофе, как у нас, — продолжала женщина, — в Озерске не попробуете. Проходите в гостиную, я сейчас.
Капитан вошел в большую комнату, на которую указала Олена Михайловна. У ветврача и его сестры был неплохой вкус, в гостиной это сразу бросилось в глаза. Мебели мало: сервант, стол со стульями, тахта, широкие и глубокие кресла перед журнальным столиком — собственно, все. Но красочные шторы удивительно гармонировали с таким же веселым ковром почти на весь пол, а стены украшали акварельные пейзажи, вставленные в легкие дубовые рамки.
На большинстве акварелей было изображено озеро: камыши и чистая вода за ними, грозовые тучи над берегом, солнце отражается в зеркале озера и черная точечка лодки в уголке. Шугалий не очень-то разбирался в живописи, но рисунки понравились ему, были в них чувство, непосредственность и влюбленность в природу. И краски ласкали глаз.
Шугалий догадался, кто писал акварели, и громко спросил Олену Михайловну, гремевшую в кухне посудой:
— И как это вас хватает на все? Хозяйство, цветы, живопись…
На кухне воцарилась тишина.
— А-а, — ответила она негромко, но Шугалий отчетливо слышал каждое слово. — Олекса уже шесть лет во Львове, а мы с Андрием… — Она вдруг всхлипнула; Шугалия даже удивляла ее подчеркнутая сухость и выдержка, но вот не выдержала и всхлипнула, очевидно, потому, что была в кухне одна, в присутствии капитана скрыла бы свои истинные чувства — была женщиной сильной, с твердым характером и в то же время натурой эмоциональной и страстной: разве черствый человек сможет так тонко чувствовать природу и воссоздавать ее в своих рисунках?
Ветер гнул за окнами деревья: Шугалий стоял у окна, видел, как трепещет листва, и вдыхал острый запах кофе…
Олена Михайловна принесла полный кофейник и две маленькие чашечки, поставила на журнальный столик. Шугалий свободно вытянулся в кресле, а она примостилась на диване с ногами, сбросив туфли, совсем по-домашнему, видно, это было проявлением доверия с ее стороны и свидетельствовало о непосредственности натуры. Капитан был приятно удивлен.
Шугалий отхлебнул глоток и правда вкусного кофе и спросил:
— Вы когда-нибудь работали, Олена Михайловна?
Женщина поболтала серебряной ложечкой в чашечке, подняла глаза.
— Когда-то окончила кулинарный техникум, — ответила она, — работала в столовой рыбзавода, но Андрий заставил бросить. А теперь зовут шеф-поваром в чайную, и придется идти. Ребенка надо поддерживать.
— Какого ребенка? — не понял Шугалий.
— Олексу во Львове…
— Он — ребенок? — засмеялся капитан.
— Совсем еще ребенок, — уверенно подтвердила она, и Шугалий понял, что вряд ли кто-нибудь переубедит ее.
— Вам нравится Нина Бабинец? — спросил он.
— Девушка как девушка. Современная. — Олена Михайловна доброжелательно улыбнулась, но в последнем слове Шугалий все же уловил негативный подтекст. — Я не возражаю. Андрий, правда… — запнулась она.
— Был против? — Олена Михайловна не ответила, но Шугалий не обратил на это внимания. — Ваш брат никуда не отлучался после отъезда Стецишина? — спросил он.
— Нет.
— Разговаривал по телефону?
— Кажется, нет. Вечером я поливала цветы и могла не услышать.
— Говорил, что собирается на рыбалку?
— Рано лег спать. В десять его окно уже не светилось. А утром его разбудил Чепак.
— Кто? — Шугалий поставил чашечку, чтобы не расплескать кофе. — Какой Чепак?
— Северин Пилипович, ветфельдшер. Помощник Андрия. Он тут в конце улицы живет.
— Когда это было?
— Около пяти. Уже рассвело. Я еще дремала, но услышала звонок, а потом голос Северина Пилиповича.
— Где ваша комната?
Олена Михайловна показала на прихожую, откуда на второй этаж вела деревянная лестница.
— Там моя и Олексы комнаты.
Шугалий еле скрыл волнение. О Чепаке он услышал впервые. Лейтенант Малиновский оказался настоящим растяпой, и Шугалий мысленно обругал его. Правда, лейтенант говорил о каком-то соседе, который заглядывал к Завгородним на рассвете. Капитан недоверчиво переспросил:
— Из вашей комнаты слышно, что делается тут?
— Конечно.
— И вы уверены, что это был Чепак?
— Кто же еще? Хриплый голос, да и о корове говорил…
— О какой корове?
— Наверно, о больной. Я не прислушивалась, еще спала, и просыпаться не хотелось.
— Они ушли из дому вместе?
— Может быть.
— Прошу вас припомнить. Это очень важно.
— Заснула я сразу. Да, вероятно, ушли, — слышала, как стукнула калитка.
Шугалий на несколько секунд задумался. Вдруг Олена Михайловна сказала:
— Кажется, ошибаюсь. Возможно, Андрий остался, или это во сне слышала его шаги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16