Каленик вышел из дому, загнал пса в будку.
— В чем дело? — спросил он, тревожно сверкнув глазами. — Почему такое общество?
Шугалий вынул велосипедную спицу.
— Не помните, где потеряли ее?
Каленик хмыкнул:
— А почему я должен помнить? Дороги лесные, не напасешься этих спиц…
— Тогда я сам вам напомню. Не забыли, как зацепились за корягу, когда из камышей вылезали…
Ни один мускул не дрогнул в лице Каленика.
— На велосипеде в камышах? — вполне естественно переспросил он. — А зачем?
— Вот я и спрашиваю: зачем?
Каленик немного поколебался, вдруг пренебрежительная улыбка заиграла на его губах.
— Почему считаете, что это моя спица? — повысил он голос. — Что она — меченая? А я скажу — с твоего велосипеда! — ткнул пальцем в Лопатинского.
— У нас есть основания утверждать, что именно с вашего, — возразил Шугалий. Конечно, окончательно это установят эксперты, но лично у меня сомнений нет.
Вы вытащили из лодки Завгороднего свой велосипед, перевернули лодку, вытолкнув ее на чистую воду, вылезли из камышей и добрались до рыбацкой хижины.
— Ложь, — твердо возразил Каленик. — Теперь я вспомнил: действительно спица у меня сломалась, и я закинул ее в камыши.
— В каком месте?
— Возле хижины. Ну, чуть дальше, там, где начинаются камыши..
— Но ведь спица найдена приблизительно в километре от хижины…
— Это какое-то недоразумение.
— Возможно. Однако в связи с этим мы вынуждены осмотреть ваш дом и усадьбу. Прошу ознакомиться с постановлением прокурора.
— Ищите, — криво усмехнулся Каленик, — все равно ничего не найдете.
Дом Каленика состоял из двух комнат. В первой — драный диван и круглый стол. Этажерка и несколько стульев. На кухне — холодильник, но в сенях обычный ералаш: бочка со свежепосоленными огурцами, какоето тряпье на веревке, в углу, прямо на полу, куча молодой картошки. Шугалий подсел к этажерке, где стояло десятка два разных книг — справочник бухгалтера, сборник стихов, учебник по алгебре и несколько повестей… Папка с какими-то бумагами и альбом фотографий. Буров занялся бумагами, а капитан начал перелистывать альбом.
Фотографии Каленика — детские и в зрелом возрасте. Он с женой во время свадьбы. Суровый, изучающий взгляд. Несколько любительских снимков:
Каленик с большой щукой на берегу озера, Каленик косит сено, стоит в толпе колхозников у кладовой. Каленик среди отдыхающих в Крыму. Стандартные фото невысокого качества. Шугалий перевернул последнюю страницу альбома и хотел уже отложить его в сторону и вдруг увидел, что подкладка его повреждена: может, фабричный брак, а может, разрезано и аккуратно подклеено потом. Лезвием ножа поддел подкладку, она поддалась сразу, и капитан увидел в тайнике фото. Пожелтевшее любительское фото двух мужчин, о чем-то непринужденно беседовавших между собой.
Если бы этот снимок лежал в куче других, Шугалий, возможно, и не обратил бы на него внимания — какие-то знакомые Каленика, судя по одежде, военных лет: на одном, высоком и солидном, немецкий мундир без погон и петлиц, другой — низенький, коротконогий и лысый. Шугалий присмотрелся внимательнее: кажется, он видел где-то лысого коротыша, но где именно? Фото тридцатилетней давности, но черты лица удивительно знакомы.
Шугалий закрыл глаза и вдруг вспомнил. Да, сомнений быть не могло: с фотографии на него смотрел Бабинец, сам Федор Антонович Бабинец, озерский аптекарь.
А кто второй?
Шугалий огляделся: Каленик сидел в другой комнате и не мог видеть, что капитан нашел фотографии в альбоме. Шугалий засунул снимок обратно под подкладку и перешел с альбомом в спальню. Сел напротив Каленика, вытащил снимок, на котором тот был сфотографирован у кладовой.
— Кто это? — ткнул пальцем в первого попавшегося человека на снимке. — А это?
Полистав страницы, задал еще несколько вопросов, следя за тем, как настороженно смотрит на него Каленик. Закрыл альбом. Каленик облегченно откинулся на спинку стула, и тогда Шугалий быстро вытащил из-под подкладки фотографию с Бабинцом.
У Каленика округлились глаза, он отодвинулся вместе со стулом — впервые у него не выдержали нервы, но все же попробовал исправить ошибку — оглянулся на оперативников, перебиравших вещи в шкафу, и заметил:
— Нельзя ли поаккуратнее? Убирай потом за вами!
Шугалий положил снимок себе на колени так, чтобы Каленик мог видеть его. Спросил:
— Откуда он у вас?
— Когда-то… — пробормотал он, очевидно не зная, что сказать. — Да, когда-то, — наконец нашелся он. — Слыхали небось о грехах моей молодости? У бандеровцев я, значит, был, не скрываю. Вышел с повинной…
А это так, старое фото, хотел выбросить, да черт попутал — почему-то спрятал…
— Это Бабинец? А кто высокий?
Каленик шмыгнул носом.
— Наш командир, значит… Куренной, кто же еще?
Стецишин…
— Куренной Стецишин? — не поверил Шугалий.
— Он, а кто же еще? — повторил Каленик.
— А как попало это фото к вам?
— Так я сам и фотографировал. Случайно, значит…
Никто не знал, что Стецишин с Бабинцом встречались. Я и сфотографировал их незаметно на всякий случай.
Шугалий уже понял все.
— А после войны нашли Бабинца и показали ему фото. И он все время был в ваших руках?
У Каленика снова округлились глаза.
— Нужен он мне…
— Еще как нужен! Бабинец работал в Любеке и сообщил Стецишину, когда городской гарнизон оставил город. И тогда вы ворвались в Любень…
— Меня там не было, — быстро возразил Каленик. — Я оставался на базе.
— Разберемся, — весело сказал Шугалий. — Теперь мы во всем разберемся… Когда сделан снимок?
— А там карандашом на обороте отмечено.
Действительно, на обороте снимка с трудом можно было разобрать цифры:
«1943».
Шугалий спрятал фотографию.
— В субботу семнадцатого августа, — сказал он, пристально глядя на Каленика, — приблизительно в пять часов к вам приехал на велосипеде Федор Антонович Бабинец. Он сообщил, что дело дрянь, потому что сын Стецишина Роман, приехавший из Канады, случайно проговорился ветврачу Завгороднему о давнишних связях Бабинца с бандеровцами. Надо было действовать немедленно и энергично, и вы решили убрать Завгороднего. Не так ли?
Каленик внимательно слушал Шугалия. Он успел овладеть собой, сидел прямо и смотрел куда-то мимо капитана. Покачал головой.
— Все это пустые выдумки, — спокойно возразил он. — Я не видел Бабинца уже полгода, а может, и больше. Не видел и видеть не хочу.
— Вы виделись с ним еще вчера или сегодня ночью, — уверенно возразил Шугалий, — когда Федор Антонович передал вам блесну Завгороднего.
Каленик не шевельнулся.
— И надо же выдумать такое!.. Уже и блесну мне приписываете. Это, извините, бессмыслица.
— Не такая уж и бессмыслица, Зенон Хомич, и вы это очень хорошо знаете. Поздно увиливать, ведь все как на ладони!
— Это у вас на ладони!.. Блесна, Бабинец… Чихать я хотел на Бабинца! — взорвался он вдруг от злости. — Вы мне криминал не пришьете! Ну, что из того, что хранил фотокарточку? Хотел — и хранил. Разве это запрещено?
— Конечно, нет. Не запрещено, и вы хорошо придумали — сберечь фото. Сколько платил вам Бабинец?
Ежемесячно или одноразово? Не хотите отвечать?
Не советовал бы. А сейчас должны доставить вас в райцентр, сами понимаете, оставлять вас тут не можем.
Шугалий заглянул на кухню, где Малиновский осматривал шкаф.
— Составим акт об изъятии вещественных доказательств, — сказал он. — Потом отвезешь Каленика в Озерск. А мы с Буровым доберемся на моторке. Есть там у меня еще одно дело…
Лейтенант ни о чем не спросил, и Шугалий не стал объяснять. У него и правда не было времени, он ушел с Буровым к озеру.
Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда они вернулись в Озерск. Заперли моторку и направились к Завгородним. Вышел Олекса — думал, что капитан сразу зайдет к ним, но Шугалий задержался у калитки, внимательно разглядывая что-то на земле.
Тихо сказал несколько слов Бурову, и тот позвонил в райотдел госбезопасности.
Через несколько минут подъехала оперативная машина. Эксперт, прибывший на ней, сфотографировал землю возле калитки и уехал. Шугалий посмотрел ему вслед и предложил Бурову пообедать в чайной. Олекса, услышав это, запротестовал, но капитан категорически отказался: не мог представить себе, как он будет обедать и смотреть в глаза Нине, — ведь через час должен допрашивать ее отца.
Шугалий вроде бы уже привык к белым глазам Бабинца, и все же его не покидало чувство, что Федор Антонович не видит его.
Они сидели в кабинете Бабинца у открытого окна.
Сладкий запах каких-то цветов тревожил Шугалия, он пытался вспомнить, что это за цветы, и не мог, наконец вспомнил и даже удивился, что сперва не разобрал запаха маттиолы.
Шугалий заглянул к Бабинцам под вечер, когда сумерки уже окутали городок, и Федор Антонович включил торшер с большим круглым абажуром. Он освещал только часть комнаты возле кресел: молочнобелый приятный свет, не резавший глаза и создававший иллюзию интимности. Только иллюзию. Шугалий был напряжен как натянутая струна: прикоснись — и лопнет, а Бабинец удивлен и несколько растерян. Больше того: Шугалий видел в его глазах страх. Он знал, что Бабинец где-то в глубине души боится его, бодрится и сам себя уговаривает, что нет никаких оснований для тревоги, но все равно страх не отпускает его, леденит сердце, он уже привык к этому постоянному страху, ведь он сопровождает его около тридцати лет.
Но внешне Федор Антонович ничем не выдал своего страха. Благодушно улыбался, и лицо его излучало доброжелательность; Федор Антонович всем своим видом выражал, что готов в меру своих возможностей услужить гостю.
— Кофе? — спросил он. — И рюмку коньяка?
Шугалий отрицательно покачал головой.
— У меня к вам дело, и кофе только будет мешать.
— Кофе делает беседу содержательнее и рассудительнее, прочищает мозги и настраивает на деловой лад.
— И все же мне не хотелось бы… — поморщился Шугалий. Не мог же он сказать, что даже сама мысль о бабинцовском кофе внушает ему отвращение.
— А я с вашего разрешения… — Федор Антонович вернулся через несколько минут с полной чашкой действительно ароматного кофе, поставил на столик между собой и Шугалием; горьковатый запах на секунду забил капитану дыхание, он еле удержался, чтобы не проглотить слюну, и подумал, как побелеет Федор Антонович, когда он задаст только один вопрос, один короткий и конкретный вопрос: «Когда вы, уважаемый Федор Антонович, в последний раз виделись со Стецишиным?»
Шугалий пошевелился в кресле, но не позволил себе даже такой маленькой радости.
— Как хорошо пахнет маттиола, — заметил он.
Федор Антонович кивнул, соглашаясь, и все же сидел в кресле не расслабляясь и смотрел настороженно: слова Шугалия о каком-то деле к нему не могли не волновать его. Вдруг улыбнулся: какие же неприятные дела начинаются с разговора о цветах? Очевидно, этот дошлый капитан узнал о ссоре с дочкой и Олексой, — что ж, это их личное дело, и он никому не позволит совать в него свой нос.
А Шугалий действительно начал с этого:
— Сегодня я видел Нину, она была очень расстроена, и я подумал, что родители в таких случаях…
— У вас, кажется, маленький ребенок, капитан, — сухо перебил его Бабинец, — а известно, что малые детки — малые бедки… И мне хотелось, чтобы моя дочь, пока она ест мой хлеб, слушалась меня.
— Но ведь она совершеннолетняя и сама зарабатывает на себя.
— Полставки в библиотеке — знаете, сколько это?
— На питание хватит. Конечно, это не мое дело, но на Олексу с его теткой свалилось такое горе, что нехорошо обременять Олену Михайловну еще и хозяйственными делами.
— Когда-нибудь все равно придется заниматься ими…
— Когда-нибудь — не теперь…
Бабинец потер руки и захохотал.
— Странно, должность у вас не адвокатская и, должно быть, не часто приходится выступать в роли защитника…
— Напрасно так думаете. Мы защищаем наше общество, сами понимаете, от кого, и тут не до сантиментов. Но без гуманизма и доброты не представляю себе настоящего чекиста. Очевидно, ваша дочь не нуждается в защите. Просто вся эта ситуация возникла после вашего разговора с Романом Стецишиным, и я пришел для того, чтобы выяснить, какие проблемы вы решали с этим господином.
Говоря эти слова, Шугалий не спускал пристального взгляда с Бабинца. Федор Антонович ничем не выдал себя, он не побледнел и не покраснел, сидел прямо, не сводил глаз с капитана, и все же что-то в нем изменилось. Шугалий это сразу понял, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы определить, что именно происходит с Бабинцом: у него потемнели глаза. Да, белые, неправдоподобно белые глаза Федора Антоновича вдруг стали почти черными, и Шугалий понял, до какой степени испугался Бабинец.
Но Федор Антонович не сдался.
— Имеете в виду того канадца? — переспросил он, и Шугалий знал, что эти две-три секунды нужны ему, чтобы придумать более или менее убедительную версию. Старый волк, опытный и опасный, а все же допустил ошибку, был уверен, что визит Стецишина остался незамеченным.
Однако Бабинец нашелся. Пренебрежительно махнул рукой.
— у меня там знакомые… Вот и передали сувенир — бутылку виски.
— Допустим, я вам поверю, — начал Шугалий, весело улыбаясь, — только на минуту допустим. Но все же прошу ответить: куда вы ездили на велосипеде сразу после визита Стецишина и где пропадали около двух часов?
— В лес, — ни на секунду не задержался с ответом Бабинец, — погода была хорошая, и я часто совершаю такие прогулки. Не знал, что туда уже нельзя.
— Чтобы встретиться с Калеником?
— у нас в аптеке много клиентов… Каленик?..
Что-то не припомню такого.
— А он вас хорошо знает. И даже хранит кое-что на память. Фотографию…
— У каждого свои чудачества.
— Довольно, Федор Антонович. Мы сейчас поедем в учреждение, которое, вероятно, не вызывает у вас расположения. Нам нужно выяснить много вопросов, и разговор будет долгим и не очень приятным для вас. — Шугалий высунулся в окно. — Машина уже ждет вас, вот постановление на арест, прошу ознакомиться.
Так уж полагается, Федор Антонович, и, надеюсь, вы знаете, чем вызваны такие крайние меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16