Уэлфорд уверил шпионов, что в комнату, куда он тайно провел их, никогда никто не заглядывает, что стеклянную дверь, соединяющую ее с большим залом, нельзя открыть не взломав. Замок ее давно заржавел, и вся она приколочена гвоздями к стоякам и притолокам.
Можно было не опасаться, что их увидят, так как все стекла заросли паутиной. А уж что до того, чтобы их не услышали, так это зависело только от них самих.
Все остальное было нетрудно устроить. В толпе незнакомых гостей, приехавших ночью, даже если бы в доме был постоянный штат слуг, вряд ли можно было отличить приглашенных от непрошеных; тем более этого можно было не бояться в тех исключительных обстоятельствах, которые хорошо оценили Скэрти и его товарищ.
Ни Дэнси, ни Гарт, по-видимому, не знали в лицо никого из них. И хотя Ориоли также никогда не видел их, Уэлфорд больше опасался чутья индейца, чем наблюдательности своих товарищей.
До сих пор, однако, ему удалось их обойти. Скэрти начал с того, что осторожно удалил паутину и протер небольшой кусочек стекла, величиной примерно с монету, через который можно было ясно видеть.
Приложив глаз к стеклу, капитан увидел обширное помещение и людей, которые там находились.
А слушать ему ничто не мешало. Даже обыкновенный разговор был хорошо слышен через стекло; если же кто-нибудь говорил громче, чем остальные, то можно было разобрать каждое слово.
С первого же момента своих наблюдений Скэрти обнаружил, что ему приходится шпионить за весьма изысканным обществом. Среди собравшихся не было ни одного, кто хоть сколько-нибудь походил бы на простого поселянина.
Он скоро уловил общий тон разговоров и убедился в правильности своих предположений: это было совещание заговорщиков. Так про себя назвал его капитан-роялист, хотя справедливей было бы назвать его совещанием патриотов и, быть может, самых благородных, когда-либо собиравшихся на земле.
Трое или четверо из выступавших пользовались, очевидно, большим авторитетом у собравшихся, и, когда тот или другой из них брал слово, в зале воцарялось почтительное молчание.
Скэрти не знал лично ни одного из этих выдающихся людей. Но когда с места поднялся высокий человек с благородным лицом и все сразу умолкли, устремив на него восхищенные взоры, полные беспредельной преданности, вряд ли презренному королевскому шпиону могло прийти в голову, что он слушает самого бескорыстного патриота, когда-либо жившего в Англии, славного чилтернского героя — Джона Гемпдена.
Для него также осталось неизвестным, что следующий оратор, человек в зрелых летах, выступавший с большим красноречием, был будущий обвинитель Страффорда, мужественный патриот, который отправил на плаху этого подлого ренегата.
Не узнал Скэрти и в юном, но серьезном ораторе, горячо защищавшем религию диссидентов
, самоотверженного дворянина, сэра Генри Вена; ни того, кто мгновенно находил ответ каждому оппоненту и весело острил по всякому поводу и у кого под его напускным дендизмом билось сердце, преданное свободе Англии, — сердце Гарри Мартена из Беркса.
Скэрти из своего укрытия видел всех этих благородных, героических людей, но не узнавал их. Они не интересовали его, и он не обращал внимания на то, что они делали или говорили. Его глаза и уши жаждали увидеть и услышать лишь одного человека, который еще не показывался, — хозяина дома, того, кто созвал этих гостей; его одного хотел видеть и слышать Скэрти.
Хотя королевский шпион уже вполне убедился, что все происходящее может служить достаточным доказательством вины Голтспера, он все же хотел услышать хотя бы одно слово, которое могло бы наверняка привести его к осуждению.
Он не отчаивался. Можно ли было ожидать, что Генри Голтспер не выступит на таком собрании! Хотя все считали его человеком дела, а отнюдь не оратором, многие ждали его выступления и с таким жадным интересом, который больше свидетельствует об истинном одобрении, чем самые бурные рукоплескания. Будучи хозяином дома, он до сих пор скромно предоставлял слово другим, пока не почувствовал, что пришла и его очередь выступить.
Пим в своем выступлении, длившемся более часа, привел собранию целый список обид, от которых стонал народ, — оно послужило своего рода конспектом для той знаменитой речи, которая впоследствии вошла в обвинительный акт Страффорда. Это выступление усилило решимость собравшихся бороться всеми силами против притеснений тирании, и многие из присутствующих дворян заявили о своей готовности пойти на какой угодно риск, пожертвовать всем состоянием или даже своей жизнью, но не подчиняться более незаконным вымогательствам короля.
Тут встал Голтспер и, выступив вперед, сказал:
— Долго ли мы будем говорить загадками? Я скажу прямо: мне надоело выступать с претензиями и делать вид, будто мы недовольны слугами короля, тогда как нашему настоящему врагу не предъявляется никаких обвинений. Не Страффорд, не Лод, не Финч, не Мэйнуэринг, не Уиндбэнк — угнетатели народа. Они лишь орудие в руках тирана. Уничтожьте их — и завтра же на их место найдутся другие, такие же угодливые и бездушные! К чему же тогда все наши протесты и обвинения? Гидру деспотизма можно сокрушить, только отрубив ей голову. Ядовитое дерево зла нельзя уничтожить, обрубая то там, то здесь одну ветку. Его можно обезвредить, только вырвав с корнем! Некоторые из присутствующих здесь джентльменов думают, по-видимому, что если мы окружим короля добрыми советниками, то сможем заставить его править справедливо. Но добрые советники под влиянием развращенного монарха могут очень скоро измениться, и тогда все придется начинать сначала. Посмотрите на Страффорда! Если бы десять лет назад мы собрались так, как сегодня, Томас Уэнтворт был бы с нами, первым нашим советчиком. Видите губительное действие королевской милости! И так будет всегда, пока люди, сотворив себе кумира, называют его королем и, падая перед ним ниц, поклоняются ему! Что касается меня, я не люблю говорить обиняками. Я знаю только одного преступника, заслуживающего наших обвинений, и это не советник, не секретарь, не епископ, но господин всех троих. И я думаю, джентльмены, сейчас вопрос не в том, хороший или плохой король будет править нами, а в том, допустим ли мы, чтобы нами правил король.
— Правильно! — воскликнул Генри Мартен, и его возглас был подхвачен другими молодыми дворянами; по всему залу пронесся одобрительный гул.
Это была неслыханно дерзкая речь, даже на таком тайном собрании. Вопрос «с королем или без короля», быть может, и возникал уже в некоторых смелых умах, но сейчас он впервые был так откровенно поставлен одним из них. Это был впервые провозглашенный призыв, вызвавший черную тень, которая постепенно сгущалась над головой Карла Стюарта до тех пор, пока она не легла на плаху.
— Довольно! — едва переводя дух, сдавленным голосом прошептал Скэрти. — Для того, что мне нужно, — довольно! Вы слышали, Стаббс?
— Да, клянусь честью! — отозвался Стаббс, стараясь говорить так же тихо, как его начальник.
— Теперь мы можем идти, — сказал Скэрти. — Нам здесь больше нечего делать и нечего видеть. Мне достаточно того, что я видел. Ба! Стойте! Кто это говорит? Чей это голос? Я уверен, что слышал его раньше.
И он снова поспешно приложил глаз к стеклу, но тут же, отпрянув, схватил за руку своего подручного и прошептал:
— Как вы думаете, кто это?
— Понятия не имею, капитан.
— Так слушайте! — И, приложив губы к уху корнета, он прошептал раздельно по слогам: — Сэр Мар-ма-дьюк Уэд.
— Что вы говорите!
— Посмотрите сами. Смотрите и слушайте! Да хорошенько, потому что то, что вы услышите, может помочь вам завоевать вашу красотку.
— Как же это так, капитан?
— Не спрашивайте сейчас, — коротко ответил Скэрти и снова, согнувшись, приник к стеклу.
Да, в самом деле, это был сэр Мармадьюк Уэд, выступавший перед собранием. Но так как сей достойный дворянин не был оратором, он изложил свою мысль очень коротко и к тому времени, когда Скэрти и корнет вернулись к наблюдательному пункту, уже кончил говорить.
Но и то немногое, что успел услышать шпион, показалось ему достаточным для того гнусного замысла, который уже начал более или менее определенно складываться в его дьявольском мозгу.
Несколько слов сэра Мармадьюка Уэда, которые достигли слуха Скэрти, были явным доказательством его измены королю. Да разве самое его присутствие здесь, подтверждающее те подозрения, которые питал относительно него король, не было достаточной уликой для «Звездной палаты»?
— Ну, теперь пора уходить, — прошептал Скэрти и бесшумно скользнул к двери, увлекая за собой своего подручного. — Потише, корнет! — наставлял он шепотом Стаббса, когда они шли по темному проходу, держась за руки. — Ваши сапоги скрипят, как судно в качку! Ступайте осторожно! Представьте себе, что у вас под ногами яйца…
Но тут они вышли на воздух и, шепотом поздравляя друг друга, стали осторожно пробираться вдоль стены, озираясь по сторонам, словно два мошенника, удравшие из тюрьмы.
— Если только этот малый сумеет вывести наших лошадей, — сказал Скэрти, — мы можем поздравить себя с успешным исходом дела. Скорей!
И, обогнув угол дома, они, все так же крадучись, направились к парадному крыльцу.
Хотя они уже выбрались из дома, опасность, что их могут обнаружить, еще не совсем миновала. Небо было сейчас светлее, чем прежде, потому что прошла гроза и тучи рассеялись.
Вскоре они различили фигуру человека, стоявшего в тени под деревом. Это был Уэлфорд. Увидя их, он тотчас же двинулся им навстречу.
— У парадного входа сейчас никого нет, — прошептал он, подойдя поближе. — Станьте у крыльца, только чтобы не видно было ваших лиц. Я мигом приведу лошадей!
И с этими словами он ринулся к конюшне и исчез за деревьями.
Они подошли к крыльцу и, шепотом продолжая разговор, стали дожидаться его возвращения.
Не прошло и минуты, как им уже подвели лошадей: одну вел Уэлфорд, другую
— Дэнси.
Дэнси так был поглощен золотой монетой, блестевшей на его ладони, что и не подумал вглядеться в лицо того, кто ее дал.
— Вот это удача, Уилл! — сказал он, обернувшись к товарищу, когда оба всадника отъехали. — Выходит, служить на конюшне выгоднее, чем махать топором. Коли все будут такие щедрые, как эти, мы с тобой неплохо заработаем за нынешнюю ночь!
Уэлфорд молча кивнул и, пожав плечами, злорадно ухмыльнулся, но, так как было темно, ничего не подозревающий лесник не заметил этой ухмылки.
Тут к ним подошел Грегори Гарт с большой кружкой эля, которую он, надо полагать, тайком нацедил в подвале, и разговор прервался или, вернее, зашел о чем-то другом под звучный аккомпанемент громко булькающего эля, которым они тут же стали угощаться.

Глава 36. АРЕСТ РЕШЕН

Оба шпиона, продолжая разговаривать шепотом, ехали по аллее, и, только когда наконец выехали из ворот Каменной Балки на проезжую дорогу, они перестали опасаться, что их услышат, и заговорили громко.
— Вот это так будет фурор! — промолвил Скэрти, обращаясь, по-видимому, не столько к своему спутнику, сколько к самому себе.
— Какой фурор, капитан? — спросил Стаббс.
— Если захватить это гнездо заговорщиков.
— Да, черт возьми!
— Меня за это произведут в полковники, это уж как пить дать, а вы, мой достойный корнет, станете капитаном Стаббсом!
— Здорово! А почему бы нам не попытаться захватить их?
— Да просто потому, что мы не можем этого сделать. К тому времени, как мы разбудим наших бездельников и вернемся с ними туда, все разъедутся. Я видел, что заговорщики уже собирались расходиться, поэтому я так и торопился уйти. Да, — продолжал он задумчиво, — мы не успели бы их захватить, они, конечно, уже рассыпались бы на все четыре стороны. А кроме того, ведь и он мог бы скрыться, воспользовавшись темнотой. Ищи его потом! До остальных мне нет дела! Мне надо захватить его, а это лучше сделать при дневном свете. Завтра он будет в моих руках, а послезавтра мы его препроводим коменданту Тауэра, затем — в «Звездную палату» и, наконец, — на эшафот!
— Ну да, это все так, капитан, — сказал Стаббс, до ушей которого дошла только часть этого монолога. — А вот насчет нашего почтенного хозяина, сэра Мармадьюка — его вы не могли бы захватить?
— В любое время, ха-ха-ха! И послушайте, Стаббс! Я должен вам сказать словечко по этому деликатному вопросу. Ведь я обещал вам повышение в чине. Королева по моей просьбе позаботится о том, чтобы вы его получили. Но вы можете рассчитывать на мою поддержку только при одном условии — при одном условии, слышите?
— Слышу. Но какое же это условие, капитан?
— Чтобы вы ничего не рассказывали о том, где вы были, что вы слышали и видели нынче ночью, до тех пор, пока я сам не позволю вам говорить.
— Ни словечка, клянусь честью! Обещаю вам!
— Прекрасно. Держите ваше обещание, мой достойный корнет, это в ваших же собственных интересах, если вы хотите, чтобы вас называли капитаном. Со временем вы, может быть, узнаете, почему я требую, чтобы вы молчали, и тогда вы все поймете. А пока — ни слова о том, где мы были ночью, никому, а главное — сэру Мармадьюку Уэду. Так-то, мой благородный сэр! — продолжал он, разговаривая сам с собой. — Теперь я нашел средство, которое растопит лед вашего аристократического высокомерия! И ты, равнодушная красавица! Если я хоть что-нибудь понимаю в женщинах и не ошибся в тебе, то, прежде чем взойдет новый месяц, который оказывает на женскую природу такое загадочное влияние, я обращу в прах твое равнодушие и заставлю тебя открыть пылкие объятия и, прижав к сердцу Ричарда Скэрти, воскликнуть: «Будь моим, дорогой! Моим навсегда».
И, словно не в силах сидеть в седле, Скэрти возбужденно приподнялся на стременах, как если бы он уже чувствовал эти трепещущие объятия. Но через минуту он уже сидел опустив голову, полный неуверенности и сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53