Не косцы ли?
Семен Ребятников. Они, косцы, косцы, да не на пожнях. А как рукам махнут, тут и крест кладут.
Григорий Шевайтийский. А меня-то как секли. Ай-яй-яй! Что здоровье всё отобрали. За бороду таскали: "Из шайки к вам приходили?". А я: "Ничего не знаю, не видел".
Иван Авдеенок. Партизан ищут.
Григорий Шевайтийский. Хоть бы родной брат вступился. Отстоял бы.
Нюра Шевайтийская поворачивается, отрываясь от окна. Помолчи. Какой ОН тебе сейчас родной брат...
И все тоже отходят, опять на своих местах рассаживаются.
Иван Авдеенок, обращаясь к Григорию Шевайтийскому. А ты как думал? Неровные люди на свете.
Григорий Шевайтийский. Я крепче собаки. Как дали плеткой по голове, а я и не охнул. - Показывает шрам на лбу.
Вваливается Клава. Она совсем пьяная, смеется.
Клава. Меня шавулисты разували, расстегали. Смеется. А и не срамно. К НЕМУ повели... Сладко распевая. А тепло-то у него, как в баеньке. И птички под потолком - чиу-чиу-чиу. И такая на меня благость нашла. Бросилась ему в ножки. Падает на колени, кричит. Что ж, мне в остатную-то жизнь и погулять нельзя?! А ОН мне и говорит: "Не то мне, девушка, надобно, что в тебе есть. А то мне надобно, что в тебе плачет".
Нюра Шевайтийская. Говорят, быдто ступает ОН по коврам, и ходит-то там, где хочет, - и стенка не стенка - прям через стенку шагает.
Клава. Утроба моя разобиделась. Утроба моя трясется. А ОН ручку на голову мне положил, я и забылась. Так все и поплыло. Птички поют. Думаю: где это я? В какую сторону зашла? И легко-то мне, как былинке в саду.
Затарахтело Радио. Все замерли. Слышится грохот солдатских сапог, немецкая песня.
Иван Авдеенок. Маршево поют.
Еремей Лысов. А как же? Для солдата песня первей всего. Немцы, как гусь, ногу вытягивают. И мы тоже - выше ногу, тверже шаг, чтоб удар был. Если на строевой.
Иван Авдеенок. А ты, что ли, ратником ходил?
Еремей Лысов не отвечает, сморкается, зажав сначала одну ноздрю, а потом другую.
Радио (немецкий голос). Внимание, внимание, будем давать важное сообщение.
Затарахтело радио, закашляло.
Радио. Время - 17 ч. 35 м. Мы думаем о вас, скорбим и не забываем. Скоро будем давать важное сообщение.
Опять все замерли. Радио замолчало. Еще подождали немного. Клава поднялась, забилась в угол.
Еремей Лысов. Чего-то нынче долго не начинают.
Иван Авдеенок. Говорят, быдто ОН грехи все наши на себя взял.
Федосей Авдеенок. Добро, коли так.
Семен Ребятников. Значит, точно - с Богом равняется.
Нюра Шевайтийская. Как же ОН через стенку?..
Раздается детский плач.
Васта Трубкина вскрикивает. 0й-ёй-ёй! Детки где мои?! На улице-то ветрено. Вам бы скоряя в тепло, витое гнездышко.
К Васте подходит Нюра Шевайтийская, успокаивает.
Михаил Суков, нараспев, глухо, точно в колокол, гудит. Ты, Васта, позабудь.
Федосей и Иван Авдеенки. Позабудь!
Семен Ребятников запевает. Откатись, чужа дорога-а... Эх!
Григорий Шевайтийский подхватывает. Круглоскатно откатись!.. Эх!
Васта Трубкина рассказывает быстро, боясь, что ее перебьют. Я выглянула из окошечка. Гляжу, идет от большака шавулист и с ним Зубров. И прямо ко мне шагают, к домику моему. У меня все отнялось. А Зубров говорит: "Не бойся, Васта. Тебе две овечки назначены, посылай детей в Айду, за Парыгу. Овечек брать. Овечки тебе назначены".
Еремей Лысов, обращаясь к Михаилу Сукову. Ты что, нынче парсюка резал?
Михаил Суков. Заставили.
Клава. Васта, ОН тебя любить хочет. Смеется. Я ЕМУ не сладка... - а-а! Утроба моя неутолимая - не сладка.
Васта Трубкина. А от меня Зубров к Агурке пошли. Я, к Агурке забежавши, говорю: "Возьми моих ребят, идите. Будто во дворе за Парыгой скота держат". Она свою девочку взявши и моих Гришеньку с Валечкой. Отрезала им хлеба и по три картофелины. Господи, схорони, думаю. А на второй день - нет наших детей.
Нюра Шевайтийская. Что ты, дура, наделала? Чего натворила? Кому поверила? Кому?!
Васта Трубкина. Поверила. Своих детей нет - и этих нету. В лесу в ямке лежат. У Гришечки головка промнута. Валечка за волосы к березе привязана показнена. А девочку Агуркину - штыком кололи. Сквозь мать, сквозь Агурку, штыком девочку доставали. О-о-о! Христа распинали - их распинали...
Семен Ребятников. Головушка горькая.
Иван Авдеенок. Партизаны, что ли? На партизанов грешат.
Михаил Суков. Да, держи. Жиганы немецкие, шавулисты, вот что.
Клава. Если свету конец, я говорю ЕМУ: "Погляди на меня. Погляди!" Нет. Ему Васта... к ней ОН тянется.
Семен Ребятников. Что день - наезжают и трясут. Намудровали над нашей деревней, ох и намудровали.
Нюра Шевайтийская. Одна дорожка от нас - и та заросла мелким березничком. Нету нам ходу.
Васта Трубкина. Онемели в доме все четыре мои угольника. И слез нет. Все так и высушило.
Михаил Суков запевает тихонечко. Э-э-э-э-эх! О-о-о-о-о-о-о! Эх!
Э-э-э-э-э-э-э-э-эх!
Ох-хо! О-о-о-о-о-о-о! Ох-о-о! О-о!
Раздается детский крик, не плач, а крик.
Нюра Шевайтийская. Ваня, что ль, зовет?
Васта Трубкина. Ванечка. Я ему под стенку ямку вырыла. Постелила и положила. Овшивел чегой-то. Я сверху овечку поставила. Открою ему доску, переодену, потрясу одежу... Уж недельку как лежит.
Нюра Шевайтийская. И чегой-то на тебя так?
Васта Трубкина. Ой, не говори, как пристегнуло меня горе! О-о!
Еремей Лысов. Ты бы, Васта, собиралась. Как звали - чего медлишь? А то, гляди, ОН сам привалит - хуже будет.
Клава запевает. И даже притоптывает: Пойду-выйду на крылечко-о!
Взвеселись, мое сердечко, - ох!
Семен Ребятников. Иди, девка, взворохнись. Дивно будет. Да, Вастушка, собирайся. Может, укроет нас, воззовет к Богу Всевышнему.
Васта Трубкина. Сейчас, сейчас... душно мне. Посреди родного дома, а не вздохну. Уходит за перегородку.
Клава, поднявшись, идет на середину. Ишь, полетела. Небось, охота перышки-то распутлять.
Семен Ребятников. Помолчи, Клавка, не смущай народ. Поднакатишься так и до желтого песочку.
Клава. Сам, старик, молчи. Я хоть пьяная, да знаю. И все вы знаете. Знаете ведь. А боитесь сказать. А ты думал меня желтым песком стращать, да? Бросается к Михаилу Сукову. Скажи, Миша, ведь знаешь?! Знаешь!
Михаил Суков. Ну, ушам знаю, а глазам не видел.
Клава. Всем вам стрехнуться охота.
Нюра Шевайтийская. Ох, Клавка, нету тебе покою. На тебя и глядеть грех.
Клава кидается к Нюре. А чего мне молчать? Чего мягко стлать, когда не с кем спать?! Васта, думаешь, святая? Куда глаза-то уводишь? Она с ним давно хороводит. Кричит. И при Минке, что... не знали?! Извратилась святая. А я-то грешная. Он ее еще обрюхатит...
Семен Ребятников. Чего намелила? Жернова тяжелые чего крутить? Зачем языком жечь бреховину?
Клава. Да все вы знаете. Кричит. При Минке, при Минке...
Семен Ребятников. Не мели... чего не было - того не было!
Клава хохочет. Ты пень, пень безглазый.
Семен Ребятников. Господи Иисусе, помилуй.
Клава. Ах ты старый! Смеется. Помолись, может, и полегчает. Только кому мне молиться? Ты скажи, кому молиться? Может, и я помолюсь. Да тут малость заартачка выйдет. Я молодость свою по работе распихала. Я еще когда девичилась, так день-ночь - с коровами. Наломаешься и уснешь с коровами вместе. Ныне-то война. Война припустилась бодать, а мне и не боязно. Что немцы, что шавулисты - неужто они по-другому исделаны? Мое дело еще молодое. Я и клевер в голодуху ела, а теперь-то охота шоколаду. Чего, старик, головой качашь?
Семен Ребятников. Мое дело - сторона. Соленое поешь и чай попьешь.
Клава. Вы все как тараканы по углам. А я - вот она. Вам платить - чем? А у меня вона, вся плата со мной. Иди, иди, немец. Я вьюнком вкруг березки обовьюсь, черны зернышки осыплю.
За стенкой слышатся собачий лай, выстрелы. Визг умирающей собаки. Шум. В избе все замерли.
Семен Ребятников. Чего это?
Иван Авдеенок. Хэ! Опять полицаи, что ли? Глянь, братаня, ты у двери. Как бы худо не было.
Федосей Авдеенок. Чего глядеть. Все одно - придут, дак увидим.
Михаил Суков встает. Ну, мне больше всех надо. Выходит. Все ждут. Издалека слышится музыка. Михаил Суков возвращается, молча садится.
Семен Ребятников. Чего, Миш, там?
Михаил Суков. Полицаи. Много. Велят к окну не соваться.
Семен Ребятников. О-о! Значит, опять сечь станут.
Григорий Шевайтийский. Так я уж высечен. Федосей, нас же секли? Сколько прошло-то? Недавно как и секли.
Семен Ребятников. Тебе всё недавно. Рожь еще не собралась цвесть, как вас секли.
Федосей Авдеенок. Да, это верно.
Семен Ребятников. Ну, теперь, коль приехали полицаи сторожевать, значит, бить станут. Бить - вот что.
Григорий Шевайтийский. Так я ж битый. Нюра! Я ж битый, это ты, старик, тогда увернулся.
Семен Ребятников. Дурак, я за вас же хлопотал.
Григорий Шевайтийский. Э-эх!
Семен Ребятников. Ты рукой-то не махай! Как деревню окружили и погнали вас в овраг, я детей собирать. Я всех детей взял - и в контору. А капитан уж на лошади, собрался ехать, глядеть, как вас будут экзекуровать. Я к нему: господин начальник! А рядом Зубров на лошади. Спрашивает: "Чего тебе?". А я опять: "Господин начальник!" Он с лошади слез. Я говорю: "Господин начальник, у нас одиннадцать человек семьи". А он мне папироску. А я говорю: "Не курю перед смертью. Смерть, говорю, страшна". Он на Зуброва глядит. А я говорю: "Спросите хотя Зуброва, деревня наша тихая, которые в партизаны ушоци, дак мы не слыхали. Зря обижаете". А Зубров глаза выкатил и лошадью на меня: "Смотри, Ребятников, какую тревогу дал. Зачем в такие большие двери постучался? Зачем постучался?!" И лошадью на меня. И на детей... и на меня... на детей...
Федосей Авдеенок. А моему сыну тогда плечо пробило, так ОН, как собака, зализал. Я-то не видал. Меня-то секли.
Григорий Шевайтийский. Нюра! Нюра, скажи!
Клава. А как Тихона мово погнали, так я мыло спрятала. Думаю, помыться после когда.
Григорий Шевайтийский. Нюра!
Нюра Шевайтийская. Чего заладил?
Григорий Шевайтийский. Нюра, ты чего ж молчишь? Ты расскажи-то по порядку.
Нюра Шевайтийская. А-а! Давно б уж травой горькой заросло.
Григорий Шевайтийский. Положили нас двенадцать человек и как начали бить и всё в кровь, и в кровь, и в кровь... Я кричу Зуброву: "Ты бей, Василич, да оглядывайся!" А он зубы сцепил и мне под вздох! Я вспух, как мячик.
Клава. Перво, как вас согнали, я побегла, гляжу, а ОН на угорушке стоит. Весь в золотой одеже. На вас глядит и плачет.
Нюра Шевайтийская. И я-то все тоже на НЕГО глядела. А на одеже его бриллиантов - солнышко сверкает - глазам больно, - сверкает.
Клава. Не бриллианты-то, я ведь разглядела, я ведь-то знаю - слезы наши.
Музыка ближе, слышнее стала, особо скрипка звучит.
Иван Авдеенок. Это, кажись, жиды играют? Музыка прерывается шумом, стуком лопат. Слышно, как откидывают землю.
Семен Ребятников, испуганно вскочив. Копают нас - вот что!
Все прислушиваются. Стук лопат совсем явственный.
Иван Авдеенок. Это как же теперь? Зарывать, что ль, станут нас?
Еремей Лысов. Да мы ж еще живы. Братец! Кидается к Ребятникову. Ты хотя б заступился.
Семен Ребятников. Может, им кого посечь надо? Так пускай посекут.
Григорий Шевайтийский. Тебя-то с Михайлом не секли. Вот идите.
Еремей Лысов кидается к Сукову. Михайло Суков, пощади, у меня ж дети.
Федосей Авдеенок. Что ж дети? У всех дети.
Клава. Пока Васта Трубкина тут, не закопают. Ей-Богу, не закопают. ОН-то не позволит.
Нюра Шевайтийская стучит кулаком. Неймется вам! Неймется вам! Ух, бессовестные!
Васта Трубкина. Чего это?
Она уже почти отсутствует, приготовилась идти.
Еремей Лысов. Вастушка, защити!
Михаил Суков, поднимаясь. Ладно. Пускай секут. Пошли, что ли, Семен?
Еремей Лысов. Михайло, ты грамотный. Читай псалом.
Михаил Суков, громко. "Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах. Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двигнулись в сердце морей..."
Васта Трубкина перебивает. Чего это?
Нюра Шевайтийская. Копают. Теперь лопаты бьют уж почти из-под низу, стукаются об камень, что заложен в угол избы.
Васта Трубкина. Там же Ваня! Кричит. Ваня! Ванечка! Бросается к двери. Ее хочет остановить Михаил Суков. Ваня! Раздается взрыв, часть стены рушится, Васта скрутилась, упала. И все отшарахнулись, прикрыли головы, руками схвативши. Опять заиграла музыка, и в проломе слышней.
В пролом глянули две рожи, на головах бараньи рога. Наряженные в тулупы, шерстью наружу. Лезут в пролом. Лезут рогатые, расстилают домотканый ковер, не так что большой.
ОН, брат Григория Шевайтийского, появляется в красной длинной рубахе, с цепью на шее, крестом, с железными веригами, волосы бриты, и все хватается за голову, хочет прикрыть ее. Где шапка моя? Я шапку потерял. Увидел Васту на полу, бросается к ней. Вастушка!
В избу валят полицаи с автоматами, за их спинами играет музыка.
Васта Трубкина, приподнялась, головой качает. Оглумило меня! Громом оглумило.
ОН, брат Григория Шевайтийского. Вастушка, если останешься живу, если уж после меня, так знай, я теперь не как брат его - показывает на Григория Шевайтийского, - я теперь опричь людей, я теперь наречен Марк Кляус - вот кто я. И вы все помните... Хватается за голову. Шапку потерял. Вастушка, идем отсюдова.
Васта Трубкина. Всё так и кругом... Пробует подняться и опять садится. Морды рогатые подскакивают к ней, поднимают.
Васта Трубкина. Нет в моих ноженьках стояньица... Идет к лавке, садится. И вдруг кидается, побегла, да рогатые схватили.
Васта Трубкина кричит. Ваня! Ваню-то убили! Он в ямке там лежал... Показывает на пролом. Пробует дышать, да не может. Последнее дите отобрали. Плачет. И что он? Кому помешал? В ямке-то за что? За каку таку вину? Поворачивается, обращается к Михаилу Сукову. Михайло, спроси ты их... Чего ж они меня не стукнули? Будьте вы прокляты!
Михаил Суков. Отведи глаза, Васта. Опомнись.
Марк Кляус. Дайте мне прикрыть голову.
Рогатые помощники, кривляясь, подают корчагу с пивом. Марк Кляус пробует надеть корчагу на голову, да пивом обливает рубаху.
Марк Кляус. Мала шапка. Бросает и разбивает корчагу. Полицаи смеются, пропускают вперед евреев - флейтиста и скрипача, а также еврейскую девочку в длинной рубашке.
Полицай. Танцуй... Полицаи смеются. Играть вашу, еврейскую. Девочка испуганно жмется к музыкантам.
Полицай. Танцуй! Поднимает руку с вытянутым пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27