За час торжественная процессия несколько съеживается. Усыхает. Жарок сентябрьский полдень. Только старички-пенсионеры, которых Франц Буммель усадил в повозку, запряженную его арабской кобылой, не прочь еще покататься. Навряд ли им удастся в другой раз объехать деревню с такими удобствами.
Вот и луг. Шествие распадается. Народ, как пчелиный рой, облепляет киоск Мишера со всевозможными напитками, а дети щебечут возле киоска со сладостями, где хозяйничает фрейлейн Данке.
Фриде Симеон приходится повременить со своей речью, покуда люди не утолят первый голод и первую жажду. Куда годится праздник без хорошей речи, из которой можно узнать, для чего все собрались вместе и что именно празднуют?
Достоинство этой речи в том, что она длинна и обильно уснащена убедительными похвалами государственному аппарату, попечениям которого сельские жители обязаны таким праздником. И, наконец, эта речь содержит перечисление всех сколько-нибудь значительных, на взгляд Фриды, этапов развития Земли от раскаленной туманности до полетов на Луну.
— Что я хочу этим сказать, товарищи, граждане и друзья? Я хочу этим сказать: нас призывают повысить гармонию отношений...
— На пятьдесят процентов! — выкрикивает кто-то из всадников. Общий смех. Насильственно подавляемое веселье грозит захлестнуть торжественную речь. Крюгер и Оле, люди дисциплинированные, стоя под липой, пытаются шиканьем восстановить тишину. Крюгер с досады даже выплеснул на пыльную сентябрьскую траву остатки пива.
— Трудно их винить. Там, на эстраде,— отжившее поповство. За это ли боролся
Крюгер?
— Нет, здесь нужны свежие силы.
Как-то раз Оле надел красный шейный платок, позаимствованный у Эммы Дюрр. Эмма Дюрр отняла свой платок. Когда Оле ездил в город подавать заявление о разводе, он купил себе новый. Потом ему сказали, что он стар для красных платков. Оле запрятал его за справочники, подальше от Эмминых глаз. Но на праздник урожая он его повязал. Эмма прищурилась и сплюнула.
— Ты что, рыжий из цирка, что ли? Солидные мужчины ходят в галстуках!
И она достала Антонов галстук. А Оле его не взял. Теперь он вызывающе бродит по лугу. И кончики его красного платка, как рожки, нахально отгибаются кверху. На стриженой голове сидит новая кожаная фуражка. И суставы у него еще не хрустят, черт подери!
Все это время он старался относиться к Мертке как к залетному ветерку. Ветерок нежно гладит тебя по щеке, ты рад ему, потом он улетает вдаль, и ты не бежишь за ним вдогонку. Но сегодня утром, на выступлении поэта, чары Мертке вновь одолели его, как внезапная хворь. И мурашки бегут у него по спине.
На зеленом лугу стоит арка. Она сколочена из могучих сосновых стволов. Девушки обвили эти стволы зеленью и гирляндами флажков. На перекладине висит деревянный бочонок. Всадник может ударить по нему дубинкой, привстав на стременах.
Духовой оркестр играет бешеный галоп. Капельмейстер дует в свой рожок. Тромбон и кларнет следом.
Всадники, обутые в сапоги, мелом выписывают друг дружке номера на спинах воскресных пиджаков. Так принято в спортивных состязаниях—слава богу, насмотрелись по телевизору.
Иозеф Барташ представляет на скачках «Цветущее поле». Гнедко у него шустрый — Иозеф не успел еще приподняться на стременах, как конь уже промчался под бочкой. У следующих трех всадников тоже сноровки нет, им нужно еще сперва выездить лошадей.
Уже целый месяц Мертке ходит сама не своя: она зря обидела Оле. Он ничего не знал про уток. Она хочет попросить у него прощения:
— Оле Председатель, я... я...
— Окольцевала петушков и молодок?
— Нет еще.
— Ну, давай, давай.— Руку к козырьку и — общий привет. Вторая попытка, третья. И все без толку.
Сегодня Мертке в голубом полотняном платье стоит среди других девушек, словно голубой цветок цикория. В руках у нее венок, предназначенный для победителя состязаний. Они сплели его вчера вместе с Гертой Буллерт.
Мертке входит в состав фестивального комитета. Заседал комитет в так называемом красном уголке кооператива. А Мертке была за хозяйку. Она выстирала скатерти и занавески. В магазине за свои деньги купила вазы и расставила их по длинному столу с букетами роз и георгин. Упросила продавщицу фрейлейн Данке написать новый лозунг: «Хорошее настроение помогает в работе» — и повесила его над пианино. Над тем самым пианино, на котором в давние времена некая Аннгрет Ханзен наигрывала одним пальцем любовные песенки.
Кроме Мертке в состав комитета входят фрау Штамм, учитель Зигель, Герта Буллерт и Карле с гусиным-крылом. Карле представляет Свободную молодежь, Герта — единоличников.
Комитет успел уже на-совещаться, когда под окнами затарахтел мопед. Это Фрида Симеон явилась из города. Ее выход производит сокрушительное впечатление. На ней защитный шлем и мотоциклетные очки. Пыльный портфель Фрида швыряет на чистую скатерть, закуривает сигарету и берет слово, минуя председателя — фрау Штамм:
— Позвольте мне изложить принципиальные соображения по основным положениям о порядке проведения праздника.
Карле с гусиным-крылом ткнул Герту локтем в костлявый бочок.
— Ой!
Фрида опустила очки и сняла шлем.
— Прошу отнестись серьезно. Первый из тезисов о порядке проведения праздника—это гармония и единство всех сил во
что бы то ни стало. Единоличный элемент должен посредством этой гармонии, при основательно продуманном порядке проведения праздника, почувствовать себя как бы вовлеченным в кооператив.
Взгляд Фриды останавливается на новом лозунге над пианино.
— Кто придумал этот сопливый лозунг? Мертке подняла руку — как в школе.
Фрида извлекла свою черную тетрадь и сделала какие-то записи: объективизм у будущего кандидата в члены партии.
— Вы позволите мне продолжать?
— Позволю,— растерялась Мертке. Фрида записала еще что-то.
— Итак, вы позволяете мне перейти к следующим положениям...
— Позволяем! — Это говорит Карле с гусиным-крылом. Фрида выпустила облако дыма, но записывать ничего не стала.
На Карле, как на единоличный элемент, у нее нет управы.
Следующие положения, изложенные бургомистром, были чрезвычайно принципиальны:
— Следует подчеркнуть... вопрос стоит именно так, а не иначе...
В конце ее речи уже никто не знал толком, как надо отмечать праздник урожая. Не могла же Фрида, руководящий работник, размениваться на мелочи. А о всяких там играх-плясках, о прочей чепухе и об украшении деревни пусть позаботится комитет, но, конечно, в рамках принципиальных основоположений. Разработка программы праздника должна не позже чем послезавтра в полдень лежать на столе у Фриды на предмет рассмотрения и окончательного утверждения. Ответственные — Мертке и Карле.
Фрида водрузила на голову шлем. Ей надо спешить, спешить, дел по горло...
— Вот так она испакостила нам всю работу в Свободной молодежи,— сказал Карле.
— Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно,— подает Зигель.— Она говорит, говорит и не дает никому рта раскрыть. Есть в ней какая-то колдовская сила, но, конечно, не сила женственности, с вашего разрешения.
Члены комитета советуются, вносят различные предложения. Зигель, к примеру, хочет устроить научную викторину с небольшими призами: «Что старше — Земля или Луна?» — и тому подобное.
Г— Шикарный!—Карле знает нынешнюю моду. Зигель содрогается от ужаса: — Почему непременно тест? Идеологическое сосуществование в языке.—А впрочем, откуда, скажите на милость, может наша молодежь черпать языковые богатства, если даже в газетах теперь на западный лад пишут «бестселлер» и «стриптиз», чтобы не отстать от ложно понятой моды? Ну что это, к примеру, за название* «Очистил поле от сорняков». Кто очистил? Почему нет подлежащего? Западный модерн? Просто глупость? «Одинокий Ганс Баум вчера вечером...» Как это понимать? То ли у Баума двадцать восемь зубов, то ли он дожил до двадцати восьми лет, а остался дураком.
Карле перебивает учителя. Все чистая правда, но у них заседание комитета, а не урок родного языка. «Ближе к повестке дня!» И тут же предлагает скачки с бочонком.
Скачки в самом разгаре. Вот рысцой трусит Вильм Хольтен. Он тоже представляет кооператив. Его гнедая бранденбургская кобылка, стоявшая некохда на дворе у Оле, как раз перед аркой подымается на дыбы, и Вильм кубарем летит в траву. А кобылка прямым ходом чешет к Мертке. Ее соблазнил венок, приготовленный для победителя. Она с аппетитом выкусывает из него красную астру. Девушки визжат и бросаются врассыпную. Нет, Хольтену не видать пальмы.
Толстый Серно подходит к парням, что толпятся у стойки.
— Всем по две кружки пива! — Он чокается с всадниками.— За вашу победу! За нашу победу!
Карле с гусиным-крылом отворачивается. Он не единоличник, он работает в МТС, а чалую кобылу вывел из конюшки тайком от отца. Он храбро проносится под аркой и, замахнувшись дубиной, ударяет по бочонку. Гремит туш: «Бум! Бум! Бум!» Бочонок раскачивается. Мертке хлопает в ладоши. Оле созерцает кроны лип.
Длинной вороной мерин Яна Буллерта так стремительно пролетает под аркой, словно спешит к себе в конюшню. Бум! Летит вниз первая клепка. Герта на своем аккордеоне исполняет туш и в честь отца.
С другой стороны луга спешит Карл Крюгер. Он подбегает к Оле и тащит его за собой:
— Наших бьют. Нам нужно подкрепление. Эх, Оле, будь я молод, как ты...
И Оле одним махом вскакивает на Буммелеву арабку. Кобыла ставит уши торчком, косится, оценивает своего седока. Буммель бежит рядом.
— Поговори с ней, как с любимой женщиной, и она понесет тебя куда захочешь.
Кобыла несет Оле вокруг площади. Забыт праздник, забыт Крюгер, забыта Мертке. Высокая синева сентябрьского неба. Журавли летят. Оле мчится в босоногие времена своего пастушества.
И тут он замечает Буллерта. Оба молча скачут бок о бок. Взгляды их скрещиваются, как клинки. Ну, подожди, брат, ну, подожди. Было время—мы вдвоем скакали на одном мерине.
Оле скачет за пожарный сарай. Там он дает лошади порезвиться и привыкнуть к всаднику. У Крюгера глаза стали как плошки, они ищут Оле. Неужели этот тип смылся?
А под аркой грохочут удары. И клепки падают, как переспелые яблоки. Серно верещит у стойки:
— А ну всыпьте им, а ну всыпьте!
Ян Буллер! скачет по третьему разу. Его мерин фыркает и вскидывает голову, словно хочет выхватить клепку зубами. Удар, бум-бум! Еще две клепки падают в траву. Дно качается. Его держит последняя клепка.
Остается самое трудное. Три всадника, один за другим, колотят по днищу. Подлетает Оле. Он горячится, а кобыла спокойна. Ему даются три попытки.
Толстый Серно потчует музыкантов пивом. Духовой оркестр играет «Голубых драгунов». Оле спешивается.
— В чем дело?
— Под такие хулиганские песни я скакать не стану. Карл Крюгер затыкает кулаком ближайший раструб.
— Теперь понятно?
Музыканты перестраиваются и начинают «Галоп фонарщика». Оле спокойно минует арку. Даже не шевельнув рукой. Смех. Разочарование.
— Оле, ты что?
— Я испытывал кобылу!..
— Он испытывал кобылу!..
Вторая попытка. Перед аркой Оле выпускает из рук поводья и дает кобыле шенкеля. Кобыла проносится под аркой, удара опять нет.
Девушки умолкают. Парни свистят, а Мертке дрожит. И Серно грохочет у стойки: «Партскачки!»
Третья попытка. Кобыла набирает скорость. Свободно висят поводья. И вдруг — гоп! — Оле взлетает на седло и стоя проносится под аркой.
— Иван! — орет Серно.— Казак, Иван! Ха-ха.
Оле взмахивает дубиной. Ну и удар* С шумом и треском разлетается последняя клепка... Днище летит в траву. Франц Буммель выбегает на поле с криком:
— Лошадка моя, лошадь, мы выиграли!
Крики восторга, рукоплескания, Мертке мчится к Оле с венком.
— Прямо не верится.
Оле небрежно принимает венок из ее рук и надевает его на голову взмыленной кобыле.
— Я только хотел проверить, стар я или еще нет. Разочарованная Мертке теребит свою блестящую косу. А что
дальше? Крики ура, веселый гомон. Праздник идет своим чередом...
В сентябре за летним днем приходит весенняя ночь. Пыхтя, шныряют по садам ежи, причитает на опушке сыч.
Топают сапоги, шаркают выходные туфли, свиристит кларнет в танцзале. Из-за леса выглядывает полная луна — безжизненное лицо ухмыляющегося мудреца.
Посторонний человек, заглянувший на танцплощадку, почувствует себя как горожанин, заглянувший в улей. А у местных жителей наметанный взгляд пасечника: все в полном порядке.
Ранним вечером танцплощадка принадлежит молодежи. Людям по-солиднее нужно сперва раскачаться и подмазать суставы.
Кооперативщики из «Цветущего поля» угощаются в помещении ферейна. Единоличники захватили трактир, а перебежчики знай себе снуют через линию фронта и повсюду собирают дань пивом и водкой. Выдвинутая Фридой идея сельской гармонии царит покамест только на танцплощадке.
Георг Шабер, деревенский брадобрей, взял на себя обязанности кельнера. Усердие его прямо пропорционально предполагаемой сумме чаевых. Осквернители межей из кооператива Оле
Бинкопа для него посетители второго сорта. Смехота, да и только: они сидят и спорят, можно ли оплатить колбасу, лимонад, пиво и водку из культфонда или нельзя.
— Антон никогда бы этого не допустил. Антон стоял за настоящую культуру! — С какой стати Эмма Дюрр будет помалкивать? Она хочет зимой пойти на курсы агрономов.— Беда, если вы пропьете деньги на культуру. Пусть каждый сам раскошеливается. Мы ведь как-никак полумиллионщики!
Голосуют. Против — один. Мампе Горемыка.
Мампе удаляется, злобно ворча. Вечная политика, вечное голосование! Дожили — теперь даже выпивку утверждают большинством голосов!
Мампе вынюхивает, что делается в трактире. Там пахнет добрыми старыми временами: толстый Серно хохочет с бульканьем и присвистом и хлопает себя по ляжкам. Давненько он не бывал так весел, с тех самых пор, когда ловко продал на мясо трех коров.
— Братья по плугу и пашне! Хи-хи-хи! У судьбы припасено немало сюрпризов! Кое-кто еще вытаращит глаза! Выпьем по этому случаю!
Из дому Серно притащил любопытную штучку — стеклянный сапог сорок пятого размера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49