А бедолага Ахмаджан до сих пор у Габдуллы. Близких людей у парня ни души, ему больше негде приклонить голову.
У купца они живут уже больше двух лет. Хозяин их Афанасий — человек гостеприимный, но, правда, и сварливый, шумный. Богатства ему, что ли, мало? Семья маленькая: сам купец, жена и племянник лет десяти-одиннадцати. Есть еще взрослая дочь, но она уже замужем и живет с мужем в Верном. Зять служит в армии, он, как видно, офицер — на плечах золотые погоны.
Кажется, жаловаться не на что. Торговля идет хорошо, да еще земли сколько десятин куплено у Байтика. Эх, богатство, богатство... деньги проклятые! Однако, несмотря на свои капиталы и положение, Афанасий хоть и ходит надутый спесью, особых грубостей или чего-нибудь подобного себе не позволяет. Разве когда выпьет... тогда он становится больше похож на скотину, чем на человека.
Был случай в конце августа.
Приехали из Токмака гости в нескольких колясках. И прежде в доме закатывали пиры для гостей, но на этот раз прием был на отличку. В самой большой комнате — ее называют «залой» — столы поставили от стены до стены во всю длину, и ломились эти столы от разных угощений. Пели, плясали, играли, усевшись на мягких стульях по четверо за небольшими столиками, в какие-то картинки и, должно быть, на деньги.
Мээркан возилась у плиты, Кутуйан помогал Малаю, носил воду, самовары, грязную посуду. Еще и от соседей пригласили помощников, иначе бы не управились.
Поздно вечером, можно сказать, ночью, потому что время шло к двенадцати, несколько вконец упарившихся гостей вышли на крыльцо. Все веселые и разговорчивые.
Кутуйан как раз подымался по лестнице. Один из гостей, человек уже немолодой, что-то сказал Афанасию. Тот упер руки в бока и захохотал.
— Разумеется,— сказал он.— А все-таки хороший малый.
Все стали глядеть на Кутуйана. Он опустил голову, чуть заметно усмехнулся. В это время из комнаты вынесли поднос, уставленный рюмками на тонких журавлиных ножках и тарелками с закуской. Гости разобрали рюмки, а немолодой гость взял да и протянул рюмку Кутуйану — собственной рукой! Кутуйан попятился.
— Спасибо... Мне нельзя. Я мусульманин.
— Что, что-о? Басурман, говоришь? — надулся Афанасий.— Щенок! А ты знаешь, кто тебя угощает? Пей! Пей, говорю! А то... На! — Он сам взял рюмку у того гостя и подошел к Кутуйану.
Кутуйан затрясся, хотел было еще отступить, но Афанасий, ухватив его огромной пятерней за щеки, насильно открыл ему рот и влил водку. Его поступок вызвал неодобрение только у одного из гостей, большебородого, одетого в белый китель.
— Зачем вы, Афанасий Нилыч, зачем? Это уж слишком! — сказал он, поставил свою рюмку обратно на поднос и вышел.
Кутуйан промаялся всю ночь, и худо ему было, и обидно. Мать сидела рядом, успокаивала, хвалила за то, что не вспылил, сдержался. Что поделаешь с пьяным Афанасием, тем более все гости на его стороне, да иначе и быть не могло.
Утром к ним зашел бородатый гость в белом кителе. Прежде чем войти, зачем-то постучал в дверь. Может, у русских такой обычай? Он приветливо поклонился Мээркан, протянул руку вскочившему на ноги Кутуйану:
— Ассалам алейкум...
— Алейкум ассалам,— растерянно мигая, ответил Кутуйан, удивленный тем, что гость понимает по-киргизски.
— Ну как ты себя чувствуешь? — Гость потрепал его по плечу.
Говорил он хорошо, только некоторые звуки получались как-то по-другому. Но все равно понятно.
— Хорошо.— Кутуйан заметался, отыскивая, на что усадить гостя.— Пожалуйста, проходите, присаживайтесь.
Гость движением руки остановил Кутуйана: не суетись, я найду где сесть — и опустился на чувал слева от двери. Оглядел их жилье, отчего-то нахмурился. Спросил:
— Вы какого роду-племени?
— Кунту. Мы из племени кунту, господин. Наше племя откочевало за горы, в Тогуз-Торо,— отвечал Кутуйан.
— Знаю,— на этот раз по-русски сказал гость.— Слышал. Видимо, она — твоя мама? — кивнул он на Мээркан.
Слово «мама» он выговорил по-киргизски: апа.
— Да.
— А отец есть?
— Нет.
Гость немного помолчал, потом протянул:
— Н-да... А Афанасий Нилыч всегда так поступает?
— Нет, — ответил Кутуйан.— Это в первый раз.
— Ну, тогда еще...— Гость не договорил, но лицо у него повеселело.— Ну а ты молодец, хороший парень.
Кутуйан заволновался.
— Это вы хороший человек,— горячо сказал он.— Спасибо, что вступились за меня, и спасибо за то, что к нам пришли. К нам никто не заходит.
Гость с улыбкой протянул ладонь ко лбу Кутуйана, дотронулся и удивленно поднял брови.
— А ты, оказывается, температуришь? Все понятно...
Он запустил руку в карман кителя, достал свернутую в
маленький прямоугольник белую бумажку, развернул и показал Кутуйану какой-то порошок.
— Это лекарство,— объяснил он.— Очень хорошее. Его нужно выпить вместе с горячей водой. Понятно? И все пройдет.
Кутуйан, который не вполне понимал эту полурусскую- полукиргизскую речь, только кивнул.
Гость уже поднялся уходить, и тогда только Мээркан
опомнилась и, развернув завернутую в чистое полотенце лепешку, с поклоном протянула ее гостю на том же полотенце.
— О да! — спохватился гость, который, видимо, не только понимал киргизский язык, но и знал обычаи. Он отломил кусочек лепешки, положил в рот и, как положено, молитвенно провел ладонями по лицу.
Кутуйан все-таки набрался храбрости спросить:
— Простите, пожалуйста, можно узнать, кто вы?
— Я-то? Я доктор. Табиб,— перевел он на киргизский.— По-русски «доктор». В Тынае меня зовут «доктор с бородой». Если что, приезжай. Хорошо?
— Ко-ро-шо,— ответил Кутуйан.
Они с матерью проводили гостя за дверь.
Габдулла, Афанасий, ючянхан...
Все они богаты и спесивы. Только и думают, как бы побольше накопить и тем самым возвыситься над другими людьми. Ничего не скажешь, суровые, жестокие времена, не разбирает судьба, кто голоден, а кто сыт без меры. Одним приходится жить впроголодь, в страхе за завтрашний день, а другие... Взять хотя бы, к примеру, Узбека, сына Бошкоя. Его имя везде, даже и в городе, произносят с почтением: «Узбек!» У него и дом-дворец, и шелковые лавки, и чайханы. Еще, говорят, он держит какие-то «бекселя»1, кто его знает, что это такое. Словом, дела у него идут что надо, со всеми чиновниками и купцами он запросто, на короткой ноге. Разве на такого поднимешь руку?
Кутуйан представлял его себе согбенным старцем. Оказалось, что он молодой, лет тридцати или немного за тридцать.
Хозяин взял Кутуйана с собой, когда поехал к Узбеку— были у них общие дела.
Чайхана с большим помостом. Сидел там и Узбек, и еще какие-то люди. Кутуйан отогнал повозку в сторонку, на берег арыка, где были в ряд привязаны лошади, и подошел поближе к чайхане, остановился возле шашлычников.
Дастархан был богатый, очень богатый, но никто из собравшихся на еду особого внимания не обращал: видно, для этих людей такой достархан не в новость, они сидели разливаясь и лениво отведывали то одного, то другого.
Немного погодя Кутуйан услыхал, как один из гостей, одетый в суконный камзол, обратился к Узбеку:
— Бай, вы собираетесь нынешней осенью отправлять скот в Андижан? Говорят, что там за него дают хорошие деньги.
— Нет.— Узбек не спеша отер платком лицо и шею.— В тех краях, я слышал, неспокойно.
— Пусть туда гонят люди кунту,— пошутил кто-то еще.— Они близко подобрались к тем местам.
— Стало быть,— подхватил Суконный Камзол (так про себя назвал его Кутуйан),— всю выгоду получит Базаркул, а, Сатыке? — Он повернул голову вправо, задавая этот вопрос.
И тогда Кутуйан увидел Саты-бия, которого до этой минуты не замечал. Он знал, что Саты-бий не откочевал в Тогуз- Торо, остался примерно с сорока юртами в прежних местах.
Саты-бий на подначку не пошел, не ответил ни слова, он просто засмеялся вместе с другими. Вместе!
Кутуйан твердо решил, что излишне горячиться не станет. Быстро подошел к самому помосту и сказал — четко, ясно, чтобы всем было слышно:
— Не ради торговли ушли отсюда люди кунту, уважаемый мирза! Одним забота о богатстве, другим — о спасении жизни, знаете такое присловье, мирза? Так вот, племя кунту ушло ради спасения жизни. Говорите о Базаркуле что хотите, но чем виноват весь народ? Народа вы не касайтесь.
Несколько секунд все ошеломленно смотрели на него, и в каждом взгляде был вопрос: кто это?
Саты-бий сразу узнал Кутуйана, но не сказал ему в ответ ни слова.
— Правду говорит этот парень,— произнес Узбек, смерив Кутуйана глазами с головы до ног.— Правду истинную...
Суконный Камзол явно почувствовал себя неловко, однако старался этого не показывать.
— Откуда он только взялся, этот богатырь, который так смело выступает перед вами? — сказал он с усмешкой.
Узбек спросил об этом сам:
— Ты кто такой, братец? Какой твой род?
Кутуйан не оробел:
— Я тоже из племени кунту, бай. Имя мое Кутуйан.
Узбек кивнул головой и промычал что-то неопределенное.
Но Суконный Камзол все не мог успокоиться.
— Пристойнее было бы сказать, что ты щенок, отставший от племени кунту.
Гости захохотали. И Саты-бий тоже.
И снова Кутуйан не полез в карман за словом:
— Щенку какой позор, мирза, если он отстанет от своих по недомыслию и неопытности, а вот старый пес, который мало того что отстал, да еще и тявкает вслед своим, это другое дело.— И он, не поворачивая головы, скосил глаза на Саты- бия.— Добрая собака на щенка не кинется, мирза,— добавил он.
Смех сразу умолк. Суконный Камзол подался вперед:
— Что, что-о?
Узбек остановил его, подняв ладонь: «Тихо, хватит!»
Ничего не понял из этой перепалки только хозяин Кутуйана. Он сидел почти рядом с Узбеком, через человека, и ему, конечно, любопытно было узнать, в чем дело. Наклонился к Узбеку, спросил, тот что-то ответил, но хозяин все-таки повернулся к Кутуйану:
— Что происходит?
Тот, кое-как выговаривая русские слова, попробовал объяснить:
— Кунту — мой брат. Народу мой. Это,— он кивнул на обидчика,— плохо говорит мой народу.
— А-а, вон как! — Афанасий сложил губы трубочкой и причмокнул с видом: «Только-то и всего?»
Но это ему только-то и всего, а на остальных стычка Кутуйана с гостем в суконном камзоле произвела сильное впечатление. Мало того что парень умеет и по-русски слово сказать, и выглядит опрятно (Малай дал ему свою приличную одежду, чтобы Кутуйан при хозяине не казался оборванцем), с ним и такой видный купец, как Афанасий, его хозяин, разговаривать не гнушается!
Саты-бию все это — острый нож. Надо ведь, чтобы и тут выскочил перед ним проклятый сирота!
— Ступай, — велел Кутуйану Афанасий.
— Слушаюсь,— с полным достоинством поклонился Кутуйан и пошел прочь, но успел услыхать, как Узбек сказал кому-то:
— Плохо сейчас приходится племени кунту. Джут1 приключился нынешний год. Они вынуждены откочевать обратно.
Кутуйан почувствовал, как сильно забилось сердце. Он даже остановился. «Откочевать обратно...» Ему захотелось прямо сейчас бежать домой, к матери. Сообщить ей радостное
1 Джут — стихийное бедствие, гололедица после оттепели. Из-под леди ной корки скот не может добывать подножный корм.
известие: наши возвращаются! Пеки семь лепешек, мама, пеки семь лепешек и раздай нищим как милостыню.
Он обернулся. Хозяин сидел на месте. В руке он держал пачку бумажных денег. Видно, сводят они с Узбеком счеты- расчеты.
С того самого дня ждал Кутуйан, когда вновь увидит родную кочевку. Он крутился, когда мог, возле чайханы Узбека, чтобы узнать новости. Но пока что новостей не было. Джут это джут, после такой беды не сразу оправишься. Хоть бы пораньше двинулись в путь, пока не закрыты перевалы.
2
Прошли недели, месяцы. И наконец вернулось из Тогуз- Торо племя кунту. Когда уходили из родных мест, то хоть и опущены были головы, хоть и оглядывались люди с тоскою назад, но шла в ту пору сила, и от силы этой дрожала земля. А возвращалась слабость, не шла — плелась с трудом, и люди и животные еле передвигали ноги. Коней осталось мало, многие люди шли пешком. Кто погрузил — кое-как, без вьючного седла,— свои пожитки на молодого бычка, кто на собственные плечи и тащился, то и дело переходя с одной стороны дороги на другую. Ввалившиеся глаза, желтые лица, изношенные одежда и обувь. Невеселое зрелище, что и говорить.
Аилы осели в предгорье, ставили юрты от Мойнока до Ак-Кучука. Время шло к зиме; дни стояли погожие, но по ночам было холодно, особенно холодно потому, что еще не выпал снег.
И ожила осиротевшая на годы, истосковавшаяся по своим детям мать-земля. Стлались над аилами дымки из тундюков, кое-где бродили по склонам, отыскивая корм, стада и отары. Красота и прелесть отчих мест — прежде всего в жизни тех, кто их населяет.
О возвращении сородичей Кутуйан упал под вечер. Хозяйские ворота были уже закрыты, когда он прибежал обрадовать новостью Мээркан.
— Мама! — позвал он.— С тебя суюнчи! Наши вернулись!
— Спасибо за добрые вести, сынок! — Мээркан, которая занята была тем, что развешивала во дворе выстиранное
белье, сделала несколько шагов навстречу сыну. Мокрое полотенце, которое она собиралась повесить на веревку, выпало у нее из рук, но она этого не заметила.— Ты говоришь, вернулись?
— Вернулись, мама! — Кутуйан бегом кинулся к лачуге, в которой они с матерью ютились.— Давай собираться, мама.
На крыльце появился хозяин в тяжелой медвежьей дохе внакидку.
— Что-о такое? Что случилось?
Кутуйан высоко поднял руки.
— Мой брат! Там, гору, мой брат!
— Ну и что-о?
Но Кутуйан уже не слушал хозяина. Скрылся в своей лачуге.
— Собирайся, мама! — задыхаясь, торопил он.— Где чувал? Собирайся.
Сказать по правде, хозяин не хотел их отпускать: работники во всем послушные, нетребовательные, зачем с ними расставаться? Но и удержать их силой он не мог, письменного условия межд^ ними не было. Рассчитался он, как и всегда, по-честному, отдал заработанные деньги, дал провиант на дорогу.
3
Так вернулся Кутуйан к своему народу.
Расставаясь с ним, был он еще совсем мальчишкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37