Ему бы поразмыслить еще, взвесить свое решение, но он этого не сделал. Просто вскочил в седло, собрал табун и погнал вниз...
Байтик заранее знал, в какой день снимается с места племя кунту. Опасался, что найдутся среди откочевывающих лихие головы, от которых только и жди беды для своего достатка. Со злобной предусмотрительностью направил он в загодя намеченные места отборных джигитов и предоставил им полную свободу действий.
Казат перегнал табун через речку Джыламыш и завернул его на старую дорогу, и тут откуда ни возьмись окружили
его с криками и топотом человек десять джигитов. Казат глазам своим не верил, а между тем предводитель джигитов, обутый в сапоги до колен и одетый в черный чапан, уже остановился прямо перед ним.
— Ты куда?
Казат не сробел:
— Тоже еще, куда! Тебе что за дело?
— А вот что! Хлесткий удар плетью ожег Казата.
Он было хотел ответить тем же, но предводителю на
помощь пришли его подручные, и на Казата обрушились новые удары. Что-то горячее потекло по щеке... Кровь...
— Вы кто такие?
— Не узнаешь? — Заводила захохотал.
— Кто вы, спрашиваю?
— А ты кто?
— Я табунщик батыра.
— Ну да? — Предводитель захохотал еще громче.— Ладно, тогда отвечай, куда гонишь коней так, что от них пар идет? Наши пастбища вон там, наверху, а?
Понял Казат, что перед ним джигиты Байтика. Отвечать было нечего, и он промолчал. Услыхал, как кто-то произнес удивленно:
— Кто бы мог подумать, что этот чурбан способен на такое! Ну и ну!
— В тихом омуте черти водятся,— отвечал на это предводитель.— Ясное дело, что не сам додумался, кто-то его подговорил.— Он повернулся к Казату: — Отвечай, кто тебя послал, ну? Ваш Базаке?
Казат молчал. Вытер рукой кровь с лица и перевел на предводителя тяжелый неподвижный взгляд.
— Ты что, оглох? Кто тебя послал, спрашиваю!
Молчание.
Страшный удар пониже уха. Казат качнулся и свалился с седла.
— Забирайте его с собой! — крикнул предводитель.— Давай клади его на круп коня. Заговорит, куда он денется! Ишь, сорвались, как псы с цепи! Ради Базаркула пошел на преступление, все они из одной и той же глины слеплены.
Торчит на левом берегу речки Джыламыш голый серый бугор. Вокруг него одни пески, на которых кое-где растут низкие, корявые кусты дикого шиповника.
Время за полдень.
Асеина волокли сюда чуть ли не за шиворот.
Поодаль от бугра стоят связанные цепочкой — голову к хвосту — лошади. Еще поодаль столпились люди, человек двадцать, а то и тридцать.
«Что там случилось? — недоумевал Асеин.— Господь милостивый, в чем беда?»
Толпа расступилась, и старик увидел глубокую четырехугольную яму. На краю ямы стоит Казат, руки у него связаны назади. И весь он в крови. Справа и слева его держат два джигита.
— Отец! — хриплым, глухим голосом выговорил Казат.— Ты пришел, отец?
— Казат! — Асеин бросился к сыну, но его крепко ухватили за локти и удержали.
Старик попытался вырваться.
— Отпустите! — крикнул он.— За что такое насилие? Что он вам сделал, отца чьего-нибудь убил? Почему вы его схватили? Пустите меня!
По другую сторону ямы Казат весь напрягся, но ему удалось даже сдвинуться с места. Отец и сын молча смотрел** друг на друга.
Асеин не мог понять, что за беда стряслась, за какие грехи так избили его Казата. По какому праву?
— Казаттай, родной! Скажи, чем ты провинился? Что ты сделал, скажи, сынок!
— Отец, я ни в чем не виноват.— У Казата на глазах выступили слезы.— Вся моя вина в том, что я люблю свой народ и хотел доказать свою любовь. У меня чистые мысли...
Только теперь Асеин заметил людей в красных шапках1, одни из которых выступил вперед и сказал'
— Чистота его мыслей, аксакал, заключается в том, что он угнал табун лошадей. Конечно, мысль эта не принадлежит ему, он действовал по чьей-то указке. Мы решили доставить сюда вас, его отца. Если он признается, кто его послал, то будет прощен. Сам он сказать не желает. Если вам дорога жизнь вашего сына, велите ему признаться.
Асеина затрясло. Табун лошадей! О создатель! Его Казат пошел на такое дело? Нет, его и вправду кто-то подговорил... Табун... Да еще чей! Старик не мог опомниться и долго молчал. Потом спросил тихо:
— Казаттай, это правда, что ты угнал?
1 Красные шапки могли носить только знатные и высокопоставленные.
Казат кивнул.
— Нет! — выкрикнул Асеин. — Нет, ты не мог... Тебя в самом деле кто-то подговорил. Скажи, кто этот подлый негодяй?
Казат не ответил.
— Казат!
Бекзада в красной шапке указал рукой на яму:
— Опускайте!
Яма была очень глубокая, аршина полтора над головой Казата.
У Асеина глаза вылезли из орбит.
— Люди добрые! Бекзада! — крикнул он.— Подождите! Ведь и у вас есть отцы. Выслушайте же слово отца. Такой казни не было с давних пор... Пощадите!
Бекзада обратился к Казату:
— Говори, кто тебя послал, не то...
Казат не поднял головы.
«Начинайте»,— кивнул бекзада джигитам.
В яму посыпались комья земли. Скоро Казат был засыпан до пояса. Бекзада наклонился к нему:
— Разве это геройство — погибнуть за чужое преступление? Пусть будет наказан истинный виновник. Упрямству тоже есть предел. Ну?
Казат только глянул на него, но не ответил.
Забросали землей по плечи, и снова бекзада обратился к Казату:
— Глупец, за что гибнешь? Две жизни бог не дает никому. Говори! Кто он?
Асеин изо всех сил рванулся вперед:
— См я, бекзада! Он мой единственный сын, больше у меня ни! еА По неразумию он согрешил, по молодости, поддался на ^говоры. Я старый человек, не гневайся на меня. Богом тебе клянусь, до конца моих дней буду твоим рабом. Ради наших общих предков молю тебя, бекзада, прости первую вину!
Все вокруг всколыхнулись, заговорили, жалея несчастного отца. И вдруг из ямы послышался сдавленный, задыхающийся голос:
— Отец! Ты... сильный и умный человек, отец. Я горжусь тобой... и прошу... оставайся таким навсегда. Никому не кланяйся... Никого не проси, отец!
Бекзада не вытерпел:
— Замолчи!
Асеин понял, что бекзада взбешен. Кинулся на колени:
— Зарой меня вместо него, бекзада! Я приму на себя его вину.
— Отец за сына, а сын за отца не ответчик! Кто совершил преступление, тому и кара.
Асеин выкрикнул, весь побелев:
— Ты не человек, а хищный голодный волк! Если тебе мало моего сына, хорони меня вместе с ним! Вместе!
— Я в последний раз тебя спрашиваю: кто велел тебе угнать табун? — Бекзада снова наклонился к яме.
— Я угнал его сам!
Бекзада, закусив губы, помедлил минуту. Махнул рукой:
— Зарывайте! — и отошел прочь.
— Каз-а-ат! — дико закричал Асеин, а Казат, засыпаемый землей, только молча улыбнулся. ^
Последнее, что видел Асеин, это пыль. Она взметнулась над страшной могилой и — осела. Но все вокруг затянула густая мгла, и свет померк.
...Он лежал долго.
Очнулся оттого, что поднялся сильный ветер. Даже не ветер, а вихрь, какие налетают порой в осенние дни. Он промчался только над одиноким песчаным бугорком, закрутил высокий столб пыли и вернул старику сознание.
Безлюдна голая степь.
Слепой старик, царапая руками землю, зовет несчастного сына.
Ночь...
15
Кочевье кунту остановилось на отдых, пройдя ущелье Кызыл-Ой. До Тогуз-Торо оставалось отсюда не так уж далеко. Так, по крайней мере, говорили люди знающие.
Это была вторая большая стоянка после Сусамыра. Пора было дать вьючным и верховым животным настоящий отдых, иначе никак нельзя. Впереди еще немало трудных переходов, в особенности по ущельям и теснинам Кокомерена.
Кутуйан повидал немало дивного. После перевала Соку- лук солнце начало всходить совсем с другой стороны и реки текли иначе. Кругом одни горы... Юность впечатлительна, а впечатлений было много — и каких! Переход через бурные реки, узкие, опасные дороги, перевалы, не говоря уже о буранах и оползнях. Каждому пришлось теперь вступить в единоборство с судьбой, и часто на кону оказывалась сама жизнь. Человек, говорят, ко всему привыкает. И забывает пережитую опасность на другой день. Незабываема только разлука с другим человеком или с другими людьми.
Кутуйан по пути стал свидетелем трех случаев, которые заставили его обо многом задуматься. Когда он вспоминал о них, сердце у него сжималось от боли и тоски. Такое тоже незабываемо и навсегда оставляет след в душе.
Если обо всем рассказать подробно, выйдет длинная повесть. Длинная и печальная.
На одной из трудных переправ унесло водой колыбель вместе с младенцем. Как рыдала, как билась о землю мать ребенка! Чем ее можно утешить? Потом, это было уже на переходе к Чон-Терме, сорвался с обрыва зять Санджара. И наконец, перед последним перевалом погиб знаменитый силач, борец Кыдык: он хотел один, только своими руками вытянуть на аркане из трещины ледника провалившегося туда верблюда.
Кутуйан и раньше слышал об этом силаче, но в первый раз — и в последний! — увидел его на том подъеме к перевалу. Кыдык был сыном некоего Отегена. В их семье все мужчины обладали незаурядной силой и неутомимым трудолюбием. Перед походом кокандского войска на Кастек ка- наевские джигиты разграбили и разорили аилы всего рода карамерген, увели в плен младшего брата и младшую сестру Кыдыка, и силач был вынужден искать заработков ремеслом борца, чтобы выкупить на свободу брата и сестру.
И вот его не стало. Вдали от родных мест лежит он в чужой земле...
Кутуйан во время кочевки старался держаться поближе к Санджару и в пути и на стоянках. Он все время думал о Казате, ждал его и почти каждую ночь видел во сне.
Страшная весть догнала их на второй большой стоянке. Сначала никто не поверил ей, не мог поверить!
Санджар горько оплакивал старого друга и его сына, а Кутуйан вначале даже не заплакал, только смотрел на всех и на все кругом непонимающими глазами. Медленно встал на ноги — и вдруг ринулся бежать. На берегу гремящей горной реки он упал на землю и зарыдал в голос. Никто его не видел, одна только быстрая речка холодным своим дыханием овеяла его горячую голову, унесла с собой вдаль его тоску.
Покраснело и закатилось солнце.
Когда Кутуйан вернулся, в юрте вместе с матерью сидела Бегаим. Кутуйану показалось, что Бегаим очень изменилась. Располнела, на лице выступили желтовато-коричневые пятна.
Она, как видно, только что пришла. Поговорив о том о сем, обратилась к Кутуйану:
— Отправляйся-ка ты завтра с утра к Садаку, Кукентай. Вам с твоей мамой трудно приходится. Возьмешь у Садака серого трехлетка, садись на него верхом. Скажешь, что Аим- апа велела, понял, хороший мой? — И она улыбнулась, но и улыбка ее была какая-то другая, незнакомая.
— Спасибо, Аим-апа, за вашу доброту, за то, что не забываете нас с мамой.— Кутуйан поклонился.
Бегаим встала, попрощалась с Мээркан, потом привлекла к себе Кутуйана, сжала в ладонях его лицо, ласково и грустно посмотрела ему в глаза и поцеловала в лоб.
— Будь здоров,— сказала она, и голос ее дрогнул.
— Я провожу вас, Аим-апа,— предложил Кутуйан.
— Не надо, милый. Я доберусь сама.
И ушла, не оглянувшись. Неподалеку от юрты стоял ее конь.
Наутро кочевье снималось с места,— как и положено, все поднялись разом. Однако не успели пройти и малого расстояния, как пришлось остановиться: хватились байбиче Бая.
Кутуйану все происходящее казалось бесконечным дурным сном: почему, зачем жизнь так богата неожиданными поворотами, почему она так жестока, так трудна?
С этого дня он начал ощущать себя взрослым человеком. Сделался вдумчивым, спокойным. Судьба Казата известна, но что с Асеином-ата? Ведь он остался один, его необходимо поддержать, утешить... Теперь вот Бегаим, красивая, ласковая женщина. Вчера они виделись, были вместе, а нынче...
Бай разослал во все стороны верховых, но поиски были безрезультатны. Правду подозревала одна Мээркан. Хоть и не прямо, намеками говорила с ней Бегаим, но Мээркан поняла, что она тоскует о Казате, что она только его и ждала. Должно быть, она понимала — не минует ее худая слава, тяжелым грузом ляжет ей на плечи. Ну а Бай, как с ним быть? Не лучше ли уйти куда глаза глядят? Мир велик, найдется в нем место для живой души. Под сердцем у Бегаим ребенок Казата, об этом ребенке тоже надо подумать. Конечно, она так и рассудила. Они теперь находятся в самом центре Ала- Тоо. По этой стороне Кетмень-Тюбе и Талас, на юге Джумгал, выше подымись — Кочкор, священная колыбель киргизов Иссык-Куль. Куда ни пойдешь, всюду киргизы, киргизская земля. Как не найти пристанища! Мээркан верит, что не
пропадут ни Бегаим, ни ее будущий ребенок. Но где она сейчас? В какую сторону подалась?
Три дня вели поиски, потом снова снялся и двинулся в путь невеселый караван кунту. Остались, чтобы повернуть назад, только Кутуйан и его мать.
Таргыл. На нем все их пожитки. Два курджуна толокна,— их дал им на дорогу Санджар. И серый трехлеток — подарок Бегаим.
Двенадцать дней заняла у них обратная дорога. Натерпелись же они за это время мучений — слов не найдешь, чтобы рассказать. Вместе с людьми любое испытание кажется легче, а в одиночку... сохрани бог!
Ни мать, ни кто другой не могли убедить Кутуйана, что возвращаться бесполезно. Он стоял на своем, и вот они с матерью на месте. Трудности пути не оставляли времени для сомнений или раздумий — надо было идти, любой ценой продвигаться вперед. Но уже на дороге, что вела по косогору вверх, к мельнице, Кутуйан забеспокоился. Что их ждет? Он не глядел на мать.
Поднялись на высокий берег над мельницей — и замерли, словно их остановил метко брошенный аркан.
— Ай-яй-яй!— Мээркан закрыла руками лицо и опустилась на землю.
Кутуйан выпустил из руки поводья, но даже не заметил этого. Глаза у него расширились, губы дрожали.
— Мама!
Но мать его не слышала и продолжала плакать.
Кутуйан сделал несколько неуверенных шагов, потом побежал. Вместо мельницы и дома перед ним были обгорелые развалины. Искореженные железные ободья, расколотый жернов. Даже от хлева не осталось ничего. И стоял над развалинами горький запах пожарища. Никого вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37