— Расцелуй его, Лаура, слышишь?.. Расцелуй!..
Наутро перед свадьбой приехали родители Джеордже и его младшие братья Марку и Василе. Остальные, за дальностью, не смогли приехать, но все прислали поздравительные телеграммы, а Бэлан услужливо переправлял их в Припас с попутчиками. Братья жениха сразу полюбили Лауру и принялись ухаживать за Гигицей, поэтому она нашла, что оба они гораздо любезнее Джеордже.
В присутствии сватьев, явившихся, впрочем, не с пустыми руками, Херделя преподнес молодым «от стариков» скромный и изящный кофейный сервиз. Титу подарил Джеордже портсигар из крокодиловой кожи, купленный на свои трудовые деньги.
— Такого уж вам никто не подарит, все ведь думают только о невесте... Ну, а я подумал о женихе, потому что мне он милее невесты! — сказал Титу, обнимая Лауру.
Гиги ударилась в слезы, видя, что одна она ничем не может одарить их, но ее новоявленный поклонник и свойственник Марку утешил ее, сказав, что напрасно она так думает, она может поднести им самый бесценный дар, наградить поцелуями жениха и невесту, а если смущается, то пусть оба поцелуя достанутся невесте, с условием, что она передаст один жениху.
В Жидовице письмоводитель Штоссель принял со всеми почестями знатную компанию, не без патетики совершив процедуру гражданского бракосочетания. Под конец он даже позволил себе произнести небольшую речь, сказав, как он счастлив, что ему выпала честь соединить законными узами два столь юных и преисполненных надежд сердца.
День был воскресный, и двухбашенная церковь в Армадии была полна народа, все налюбоваться не могли, какая красивая и изящная Лаура и какой симпатичный Джеордже. Платье невесты привело в полнейший восторг сведущих в этом девиц и дам. Подруги все были в сборе, вместе с мамашами, исполненными зависти; более других волновались Эльвира Филипою и Леника Спэтару, бывшие свадебными подружками невесты.
Шесть священников, — среди них и Белчуг, намеренно приглашенный Хгрделей, чтобы в Армадии не заподозрили об их неладах,— со старым протопопом во главе благословили их союз, а хор студентов пел еще волнительнее, чем всегда. Когда протопоп задал им торжественный вопрос, жених гордо возгласил ответ на всю церковь, а невеста проронила такое коротенькое и робкое «да», точно совестилась, как бы его не услышали. В эту минуту г-жа Хер деля уже не могла сдержаться и заплакала навзрыд, за ней и все расчувствовались, сама Лаура тоже чуточку прослезилась, в оправдание поговорки — не диво, что невеста плачет.
Праздновали свадьбу в пивной «Рахова», в верхнем зале; владелец феерически разубрал его, там и собралось все почтенное общество Армадии и окрестностей. Невеста немного задержалась, пока переоделась в элегантный дорожный костюм кофейного цвета и преми-ленькую шляпку, так как было решено, что сразу после свадьбы новобрачные поедут в приход Джеордже, с неделю попутешествуют, — это будет их медовая неделя.
Пошли шумные поздравления, от которых Лаура краснела до ушей, потому что господа посмелее наперебой желали ей многочисленного потомства. За столом оба почти не притронулись к еде и вину. Их волнение разжигала и музыка знаменитого Гоги из Бистрицы.
Потом Джеордже что-то шепнул Лауре, и они встали. Музыканты грянули свадебный марш, под звуки его они сошли вниз на улицу, где их ждала лучшая в Армадии коляска, на которой они должны были ехать в Бистрицу, а оттуда продолжать свое путешествие поездом.
Госпожа Херделя долго обнимала Лауру, обе окропляли друг друга слезами. Гиги успела поплакать за день и теперь, справясь с собой, поцеловала сестру без рыданий, хотя в ней все дрожало от горя. Расставанье шло четверть часа, за Херделей и Титу прощалось с Лаурой семейство Пинти, потом семейство Херделей с Джеордже, потом Джеордже с родителями и братьями... И все это время цыгане играли свадебный марш, наверху, из окон выглядывали любопытные и умиленные гости, а внизу, на улице, толпился народ, глазел и слушал музыку.
Наконец новобрачные сели в коляску, и кучер стегнул лошадей. Множество платочков замелькало в воздухе, полились новые потоки слез.
— Счастливого пути!.. Пишите!.. Почаще!.. Непременно!.. До свидания!..
Коляска быстро отдалилась и уменьшилась. Над ней маленький белый платочек неустанно трепыхался испуганной пташкой. Потом дорога поглотила и коляску и платочек... Родственники вернулись к гостям... Начались тосты, пошли шутки и веселье, потом музыканты заиграли плавный, певучий вальс, сманивший молодежь... Гордый и умиленный расхаживал Херделя, с одними чокался, с другими перешучивался, ему хотелось, чтобы все были довольны. Сегодня он был счастливейшим человеком на земле. Завтрашний день принесет неизвестно что. Заботы и неприятности вечны, а счастье так мимолетно...
Тем временем коляска с молодоженами мчалась во весь опор, быстро миновала Жидовицу и покатила в Припас. Лаура сидела растерянная, устремив глаза вперед, не смея взглянуть на своего «мужа». Сердце ее изнывало в неясной тоске. Она видела, как позади остаются овраги, луга, поля, леса, холмы — свидетели ее юности, которые она так любила и покидала теперь, быть может, навсегда. Все они колыхались и как бы кланялись, прощаясь с ней, хоть и безмолвно, но участливо. Джеордже казался ей совсем посторонним, и она удивлялась, что едет рядом с кем-то незнакомым в чуждый и неведомый мир, оставляя привычный мир, который она любила и где ее любили. В голове у нее молнией проносился пугающий вопрос: «Кто этот чужой человек?»
В Припасе она остановила коляску перед отчим домом. Слезла и прошлась по двору, обводя жадным взором белые стены, испуганно глядевшие окна и кровлю, заплатанную кое-где новой дранкой; она точно хотела увезти с собой хотя бы облик дома. Дворовый пес приласкался к ней, лизнул кончики туфель, словно чувствуя, что далеко уезжает та, которая никогда не забывала покормить его. Лаура погладила его, как друга, и прошептала со слезами:
— Прощай, Гектор, прощай... Уезжаю...
Потом коляска тронулась. Через несколько минут дом был уже не виден. Стоявшие у ворот знакомые крестьяне удивленно смотрели вслед барышне, ехавшей бог весть куда, снимали шляпы и напутствовали пожеланиями, которых она не слышала...
На холме, где дорога поднимается к Сэскуце, Лаура обернулась, чтобы еще раз взглянуть на свое село, раскинувшееся между холмов, скрытое прозрачной пеленой сизого дыма. Потом она обратила взгляд вперед... Белая извилистая дорога змеилась под ногами коней.
Глаза Лауры наполнились слезами, на душе у нее была такая тяжесть, что она готова была звать на помощь или выпрыгнуть из коляски, уносившей ее из мира юности... Но тут она почувствовала, как бережная рука обвила ее талию, и это прикосновение было ей нежным утешением, знаком дружества в окружающем ее одиночестве. Она повернула лицо к Джеордже и ясно увидела в его глазах живую любовь, которая разом рассеяла все ее смятение. На губах у ней расцвела улыбка, слезы, повисшие на ресницах, закапали на пылающие щеки.
— Я люблю тебя! — прошептал муж, крепче обнимая ее за талию.
Эти слова перевернули душу Лауры. Она прильнула к плечу Джеордже, сознавая теперь, что его речи могут открыть ей новый мир, столь же милый, а может, даже и лучший, чем тот, что остался позади. И ее губы доверчиво пролепетали:
— Я люблю тебя!
8
С той минуты, когда Василе Бачу в присутствии сватов пообещал ему все имущество, Ион совсем охмелел от счастья и самодовольства. Он был так полон собой, помышлял только о своей земле, все прикидывал, как ее получше обработать, как раскорчевать лесной участок, уже и думать забыл про Василе, а тем паче про Ану, словно она не имела касательства к приданому... Только когда кто-нибудь упоминал ее имя, он спохватывался, что и она еще есть, и чуть хмурился.
Зато Ана думала лишь о нем одном. Забыт был и позор, и побои, и страдания. Она знать не знала никаких планов, никакого коварства... Ее душа, томившаяся по любви, ждала исполнения мечты, как спасения, губы шептали его имя все с тем же сладким нетерпением, как в былые счастливые ночи.
Свадьбу праздновали три дня", по обычаю... В субботу все поезжане на каруцах отправились к письмоводителю в Жидовицу. Впереди ехали верховые и не переставая палили из пистолетов, а на первой каруце наяривали скрипачи, не жалея пальцев, однако слышно было только хрюканье контрабаса. За ними следовала каруца с женихом и невестой и дружками, потом бричка с посажеными родителями, на лицах которых изображалась важность, как того и требовали обстоятельства, дальше каруца с родителями жениха и невесты и односельчанами, какие почище, где шумливее всех была Зенобия, потом и другие каруцы — на них парни и девки припевали и озоровали.
Только теперь Ион начал понимать, что вместе с землей он должен взять и Ану и что без нее ему бы никогда не добыть добра. С ней он не перемолвился ни словом вот уже несколько месяцев. Она была ему как чужая, просто не верилось, что в ее чреве зреет его кровинка... Он смотрел на нее и удивлялся, что мог целовать и обнимать эту иссохшую девку, с запавшими от плача глазами, с пожелтелым лицом, испещренным темными пятнами; разряженная, она и вовсе казалась ему безобразной. И в это время его колени касались колен Флорики, — Ана ее выбрала в свашки вместе с Маргаретой, дочерью Козмы Чокэнаша. У Флорики лицо горело румянцем, сочные губы были пунцовы, глаза синие и ясные, как летнее небо, все в ней дышало здоровым весельем, она силилась скрыть его и не могла. Ион вспомнил, как обнимался с ней осенью, да и прежде, как любил ее и обещал жениться. Ему стыдно было, что сам вот женится на другой, и от стыда его разбирал дурацкий смех, но он не мог отвести глаз от Флорики. Этот настойчивый взгляд смущал девушку, и оттого она без умолку говорила — торопливо и как-то испуганно — то с невестой, плакавшей от счастья, то с Маргаретой, которая сидела надувшись, как и всегда, когда в селе венчалась какая-нибудь девка, — она думала, что жених непременно выбрал бы ее, если бы его не сманила другая.
Записав молодых в книгу и прочтя им по-венгерски положенное, письмоводитель покосился на живот невесты, усмехнулся и неофициальным тоном сказал: — Вижу, что вы готоропились... Ну ничего, на доброе здоровье!
Ион с готовностью загоготал, как и остальные мужчины, но тут же спохватился и, решив, что письмоводитель хотел подсмеяться над уродливостью Аны, быстро взглянул на Флорику, — та стояла потупясь и еле сдерживалась от озорного смеха. Спускаясь вниз из канцелярии, в то время как на дворе щелкали пистолеты, Ион вдруг подумал: «А что, если взять сейчас Флорику, да и сбежать с ней, куда глаза глядят, избавиться от этой уродины?»
Но с такой же быстротой ему на ум пришла земля, и он презрительно заметил: «Ну да, и останусь нищим... из-за бабы!.. И как меня не разразит господь?»
Белчуг, не оставлявший надежды на щедрые приношения для новой церкви, отслужил пышную службу, как господам, хотя тот факт, что посажеными были супруги Хердели, несколько пошатнул его уверенность. Иону показалось, что и поп насмешливо смотрел на Ану, и от этого в его сердце опять всколыхнулась любовь к Флорике.
Пировали у тестя. Несколько ведер подслащенной ракии вскоре развеселили гостей. Поздравления и припевки скрещивались и сшибались в спертом воздухе. Василе Бачу упился раньше всех, ликуя, что план его сбылся, и, хитро подмаргивая, все кричал зятю странным голосом:
— Ладно, я тебе дам землю... Не заботься... Дам, дам!..
Свадебный староста, Мачедон Черчеташу, говорил складно, стихами, как и подобает искусному старосте, но и сдабривал их излюбленными своими военными командами... В доме, в сенях, на дворе потели танцоры, музыканты прогоняли усталость ракией... Главная стряпуха, мать Флорики, в подоткнутой юбке, с огромным черпаком в руке, расхаживала между столами, нахваливала свои кушанья и горланила припевки взапуски с Зенобней, которая перепилась на радостях, что стала свекровушкой. Посаженые отец и мать явились на пир вместе с Титу и Гиги, долго говорили про Лауру с почетными гостями, обступившими их, но все же чокались и за здоровье молодых и говорили всем, что пара они очень подходящая и будут жить хорошо.
В полночь полагалось отдаривать невесту за пляску. Так как беременной Ане это было слишком утомительно, ее заступила первая свашка — Флорика. Жених лихо прокрутил ее несколько раз и потом бросил один злотый серебром на расписное блюдо. Херделя вынул билет в двадцать крон, а плясать заставил Титу. Потом поочередно прошлись и все гости, каждый отдаривался, как ему подсказывало сердце и карман... Ана в это время сидела на лавке, стыдясь, что не может плясать сама, и немножко ревновала, заметив, что Ион обнимал Флорику крепче, чем другие танцоры, и все же была счастлива, плавала в таком блаженстве, что чувствовала себя вознагражденной за все страдания.
Когда кончили отплясывать с невестой, Бричаг заиграл бойкую «сомешану». В пляс пустились и старые и молодые. Ион опять плясал с Флорикой, и в оглушительной толчее они скоро очутились у двери, где было темнее. Ни один из них не раскрыл рта, девушка даже не смела взглянуть ему в глаза, он же весь горел и судорожно впился руками в ее полные бедра, совсем забыв про Ану, вообразив, что Флорика его невеста... Потом вдруг хрипло зашептал ей с разгоревшимися глазами:
— Только ты мне мила на свете, Флорика, слышишь?.. Слышишь?
Он буйно прижал ее к груди, скрипнув зубами, девушка испугалась и стыдливо поглядела вокруг.
В тот же миг Ана вздрогнула, как ужаленная. Она почувствовала, что ее счастливые надежды разлетаются в прах и она опять стремительно окунается в прежнюю беспросветную жизнь. Она вдруг залилась горькими слезами, чтобы выплакать свои жестокие предчувствия. Но кто обращает внимание на слезы невесты?.. Ион, усаживаясь потом подле нее, безразлично сказал:
— Ну чего разрюмилась? Небось не на виселицу идешь...
— Доля моя, доля! — с болью прошептала
Ана.
— Сколько же набралось? — немного погодя неторопливо спросил Ион, не смущаясь ее плачем, жадно глядя на блюдо с деньгами, которые посаженый отец пересчитывал для верности во второй раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63