Только мое слово твердое, в ночь снимаюсь с якоря, я не намерен нести убытки из-за твоего груза, контрактом не предусмотрено!
Бури тяжело вздохнул, полез в карман за чековой книжкой. Ничего не поделаешь, за простой судна надо было платить отдельно.
— Какая цена? — спросил он капитана.
Услышав ответ, так и присел.
— Вай, вай, вай! Это ты настоящий душман, а не я... Скинь полцены, помоги нашему освободительному движению.
— Аллах поможет! — сказал капитан и потянулся к бутылке крепкого гавайского джина.
...Погрузку закончили к утру. Десять армейских грузовиков пакистанской армии, высокие кузова которых плотно укрывал брезент, тронулись вслед за джипом Бури... Сам он устроился на заднем сиденье, а за рулем был его верный адъютант Махаммад. У парня усы длинные, обвислые. Взгляд из-под лохматых бровей тяжелый, недобрый. Сам весь жилистый, черной мухой прилипла родинка на левой щеке. Рядом с ним автомат, подсумок с запасными магазинами, пара гранат с длинными ручками.
— Вы бы поспали, мой господин! — советует он Бури.— Вторые сутки глаз не смыкаете. Все идет нормально, опасаться не приходится.
Бури и без адъютанта видит, что операция проходит успешно. На чужие деньги удалось закупить первоклассное вооружение для его боевых групп в Афганистане. Опередил он с помощью Салеха другие группировки, получил щедрый подарок в кругленькой сумме долларов от < моих хозяев. Нет, что там ни говори, а пока ему нравится этот немногословный парень. У Салеха определенно есть коммерческая хватка, сумел хорошо поторговаться, купил за те же самые деньги, что ему были отпущены, в два раза больше оружия и боеприпасов... И Гульпача шифровке его хвалит, говорит, старается... Только бы не ошибиться...
Жизнь научила Бури никому не доверять, даже собственной тени, быть всегда начеку. Вот и сейчас нельзя спать, хотя с ним надежная охрана. На каждый грузовик по десять человек вооруженных до зубов мятежников. Парни надежные, бывалые в разных переделках, в случае чего отобьются, не отдадут груз врагу... Здесь и
• своих» следует опасаться, перехватят на дороге, организуют засаду, оружие с патронами всем группировкам нужны, как воздух. До границы, чтобы быть потом спокойным, I «урн решил лично сопроводить транспорт с оружием. Маршрут движения знали только два человека: он и его адъютант Махаммад. Последний получил карту с маршрутом за несколько минут до начала движения колонны. Иури не сомневался в честности адъютанта, но, на всякий случай, предоставил ему возможность узнать о пути следования в последний момент. Транспорту с оружием предстояла дальняя дорога от Карачи по Хайдарабадскому шоссе через Суккур к афганской границе. Здесь его должен
был встретить Седой со своими людьми. Предстояла перегрузка нелегких ящиков на выносливые спины животных. Дальше драгоценное оружие и боеприпасы доставят небольшие караваны под усиленной охраной на главную базу отрядов Бури — надежное укрытие в горах на афганской территории.
ГЛАВА XXIV
Ахмад не волновался за своих людей. Еще до выхода на исходный рубеж проиграл с солдатами и офицерами предстоящую операцию. Каждый знал, что делать, как действовать в той или иной обстановке. А вот за Седого опасался, боялся самого худшего.
— Рафик подполковник! Седой в десять ноль-ноль... с большим караваном пересек государственную границу в квадрате пять-восемь,— докладывает лейтенант... Он с рацией, держит постоянную связь с пограничниками.
— Пересек-то пересек, а вот вернется ли назад? — вслух усомнился Ахмад.
Лейтенант разделял сомнение подполковника. Была бы его воля, он ни за что бы не отпустил одного Седого. Но начальство повыше лейтенанта решило по-своему. Седой шел на встречу с Бури, ему предстояло нелегкое испытание.
После окончания лицея Рахим Сарвар немало удивил своего отца. Единственный сын чрезвычайного и полномочного посла его королевского величества собрался стать офицером. В те годы сверстники его круга особо не стремились в военные училища. Профессия эта казалась непривлекательной, хлопотной. Военная служба с ее вечным передвижением, неустроенностью быта, хлопотами постоянных учений, с застоявшимся запахом казармы и завесой походной пыли была явно не по вкусу молодым аристократам. Другое дело дипломатическое поприще, жизнь в цивилизованных странах, изысканность и обходительность в обращении, хрустальные люстры на приемах. А самое главное — материальная обеспеченность, возможность до конца своих дней пожить в свое удовольствие.
— Нет, я решил твердо... Буду офицером! — упрямо стоял на своем Рахим.
— Ну что же,— тяжело вздохнув, сдался отец.— Насиловать не стану... Офицером так офицером... Но при одном условии... Поступать будешь не в наше училище, где учатся дети низшего сословия, а в военное заведение культурной страны —1 Англии!
Принимая такое решение, старый дипломат надеялся, что дожди и туманы этого острова быстро охладят воинственный пыл его сына и он, наконец, изъявит желание пойти по стопам отца... Но шло время, а сын и не думал менять свою профессию. Наоборот, военная наука, особенно тактика, увлекла Рахима. Занимался с охотой, всерьез. Военные дисциплины не тяготили, а нравились ему, пришлись, как говорится, по душе. Все четко, размеренно, по раз заведенному распорядку. В свободное мрем я любимым занятием стал футбол. Общевойсковое училище в Англии закончил с отличием. В чине младшего лейтенанта начал он военную карьеру в королевской армии. Незаурядные способности, исполнительность быстро продвигали его по служебной лестнице. Интересы Рахима ограничивались воинской частью. Все, что было за проходной, его не волновало. Политику не любил, никогда не пытался заниматься ею. К тому же всякая политическая деятельность солдат, а тем более офицеров и генералов вплоть до Апрельской революции категорически запрещалась. Но именно военные стали активной политической силой, которая поначалу смела короля с его фона, а потом уничтожила диктатуру Дауда... Новая революционная власть пришлась не по душе Рахиму. Он хотел было бежать, скрыться за рубежом, отсидеться в миграции, пока все не изменится к лучшему. Но не дали, Рахим опомниться не успел, как попал в умело расставленные силки ЦРУ. Теперь ему приказывали, а он исполнил, твердо веря, что приносит пользу своей родине...
Уже не один месяц подполковник был под строгим контролем разведчиков народной армии. Они не торопились с его арестом. Выясняли связи, явки, давали возможность заниматься вербовкой агентов, умело подвал и ему дезинформационный материал. Код, которым
пользовался Рахим для связи с шефом, давно был раскрыт разведчиками... Когда взяли, сознался на первом же допросе, показания давал правдивые, исчерпывающие. Относительно своей судьбы иллюзий никаких не строил.
— Заслуживаю расстрела. Другого приговора не жду... Смерти не боюсь! — заявил он на допросе.
Ахмад верил, что смерти Седой действительно не боится. Он был одним из тех, кто становится под пули, застегивая форменный френч на все пуговицы, высоко держа голову, улыбаясь своему врагу. Это было то ли храбростью, то ли профессиональной офицерской бравадой, последней игрой на людях, обманом самого себя. Умел собраться в последнюю минуту, подавить в душе страх, унять предательскую дрожь в коленях и подчинить на одно мгновение всю свою волю, чтобы умереть красиво и благородно. А чтобы совесть перед смертью не мучила его, придумал Седой сам себе оправдание: «Я выполнял приказ! Я только солдат!»
Ахмад на одном из допросов даже не выдержал.
— Какой ты к черту солдат, ты убийца из-за угла, продажная шкура, американский лакей!
Рахим страшно обиделся, говорить больше не стал, попросил, чтобы скорее в камеру отвели...
Несколько дней его не приглашали на допросы. Разведчикам было не до Рахима. Рядом со столицей бандиты вырезали ножами всех жителей небольшого кишлака. Без всяких причин, так просто, от злости, ради развлечения. В поисках душманов принял участие и Ахмад. Вечером по рации он связался со своим начальством.
— Прошу прислать арестованного. Пусть увидит зверства тех, кому служил.
К утру Рахим под конвоем прибыл в сожженный, разоренный кишлак. Ахмад сам повел его показывать обезображенные трупы мертвецов, женщин, стариков. Это было настолько страшно, что зашлось сердце у Рахима, чуть сознания не лишился. Его под руки поддержали солдаты, усадили снова в машину. Ахмад пристально посмотрел в лицо арестованного... Рахим не выдержал его взгляда, потупил глаза, отвернулся. В тюрьме на другой день стал стучать кулаками в железную дверь, требовать встречи с разведчиком.
— Хочу, если можно, помочь вам. Сделаю хоть одно доброе дело, а тогда уж стреляйте... Совесть чиста будет.
И началась нелегкая работа Ахмада с вражеским агентом, пошла большая игра Кабула с Пешаваром.
...Седой привел с собой ловких ребят. Они быстро за- I рузили свои караваны и, не мешкая, погнали животных и темноту ночи. Границу переходили в разных направлениях, друг от друга подальше, согласно разработанному плану. С последним караваном уходил и сам Седой. Короткое у него было свидание с Бури. Он очень торопился. скоро придет рассвет, легко обнаружить себя. Бури передал ему рацию новейшей конструкции, шифровальные блокноты и несколько пухлых пачек денег. Прощаясь, сказал торжественно и проникновенно:
— От имени ревкома нашей партии за мужество и I ероизм, проявленные в борьбе с неверными, объявляю небе благодарность и награждаю памятным боевым орудием.— Вручил последней марки бельгийский пистолет, обнял и расцеловал троекратно...— Надеюсь, с ценным грузом ничего не случится?
— Можете не сомневаться,— отвечал Седой.— Ваше оружие в надежных руках!
ГЛАВА XXV
Разлука тяжела, но сладостна она, . Свиданье тяжелей — оно лишает сна.
Разлука нас целит, свиданье угнетает...
Что-то невеселая сегодня за завтраком Гульпача. Ей бы радоваться надо, сам Бури удостоил высоким вниманием, прислал благодарственное послание в наш адрес. Груз уже там, в горах, у мятежников. А она губы надула, молчит, машинально помешивает ложечкой давно остывший кофе. Лоб наморщила, думает о чем-то своем.
— Что такая печальная с утра? Не заболела ли, Гульпача, а? — спросив я девушку, откладывая в сторону женский номер газеты.
— Со мной все в порядке,— ответила она. Взяла в руки кофейник, посмотрела на меня, глаза грустные, чем-то встревоженные.— Еще чашечку?
— Нет, спасибо,— отказываюсь я от кофе.— Но скажи, Гульпача, что с тобой приключилось? Почему настроение плохое?
— Ровным счетом ничего не случилось.— Она даже попыталась улыбнуться, встряхнула головой.— Просто так... Задумалась... Да, чуть не забыла сказать... Вчера вечером, когда ты был в клубе, дважды звонила какая-то женщина... Хотела видеть тебя, Салех.
— Меня? Женщина? А ты не путаешь?
— Нет, я ничего не путаю. Назвалась Джамилей!
— Джамиля! Жива! Не может быть,— закричал я во весь голос, да так, что бармен за стойкой свою гусиную шею в нашу сторону вытянул.
— Салех, потише, на нас смотрят! — пыталась остановить меня девушка.
— Пускай смотрят! Все смотрят и слушают! Она жива, жива моя Джамиля. Ты понимаешь, Гульпача?
Радость захватила всего меня, подняла на ноги. Не соображая, что делаю, притянул к себе и крепко обнял девушку за плечи.
— Понимаю... Теперь понимаю...— тихо ответила она.— Вот ее номер телефона... Отпусти, мне больно, прошу тебя, Салех!
* * *
...Мы встретились. Сидим вдвоем за маленьким сто-: ликом в пустом кафе... Одни с Джамилей в чужом городе, далеко от своей родины. Сидим и молчим, смотрим друг на друга, улыбаемся. Прошло три года, как мы расстались. Много воды утекло за это время, есть что вспомнить и что рассказать. Но слова не идут, застряли где-то глубоко в груди, да и нужны ли они сейчас. Мягкая, теплая ладонь легла на мою руку. Я чувствую, как начинает закипать кровь в синих прожилках вен, пошла пульсировать по всему телу. Боюсь пошевельнуться, не знаю, во сне это или наяву. У Джамили все та же добрая, зовущая к себе улыбка. Крапинка родинки над пухлой, сочной губой, черные брови чуть вздернулись кверху... Я чувствую ее прерывистое дыхание, и вдруг — чужая прядь седых волос, глаза без радости, бегущие, виноватые.
— Что, постарела, не узнать прежней Джамили? — нарушила она молчание.— Юность, что розы, быстро увядает. Годы меняют человека лицом и сердцем... Не так ли, Салех?
Я не хотел отвечать. У меня было так хорошо на душе, как никогда в жизни. Зачем же она заговорила, замутила тяжелым камнем чистую воду в колодце?
Тогда она вовремя ушла из кишлака. Добрые люди укрыли ее длинной чадрой, выведи на верную тропу.
— Иди только по ней... Как бы она ни петляла, но к границе выведет. Там будешь в безопасности, получила последнее напутствие от своих друзей. Джамиля шла, пока ночь не наступила, быстрая, темная, хоть глаз коли, ничего не видно. Остановилась под козырьком нависшей скалы, поужинала тутовой лепешкой с сыром, котомку под голову и тут же забылась тревожным сном. Сказалась усталость, переживания последних дней, нелегкая горная дорога. Проснулась от запаха дыма, открыла глаза и онемела от страха. В нескольких шагах от нее горел огонь, трещал хворост, летели во все стороны жаркие искры. У костра, озаренная пламенем, в одной ночной рубашке, г и дела девушка, расчесывала свои по пояс длинные волосы и тихо пела протяжную, грустную песню, от которой мурашки пошли по телу Джамили: «Приди, приди, я устала тебя ждать, пересохли мои губы, напои своим поцелуем, милый...» Кончилась песня, откуда-то из темноты принесла новую охапку хвороста и — в огонь. Пламя хватило выше ее головы, а она как рассмеется, раскатисто, звонко:
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — отозвались сонные горы.
Повернулась лицом к Джамиле, не испугалась, не
отшатнулась, улыбается у костра и к себе рукой манит.
— Проходи, проходи, добро пожаловать на свадьбу! — приглашает она окаменевшую девушку.— Присядь, погрейся у очага, подождем, когда все родственники соберутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35