https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/keramicheskie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Необъявленная война
Роман
ГЛАВА I
Нескончаемы твои черные цепи, древний Гиндукуш. Они не расстаются с нашим самолетом, тянутся далеко с юга на север. Ослепительно, до боли в глазах, синевой отливают на солнце могучие глыбы ледников, серебристыми лентами кажутся буйные реки, малыми зелеными островами — горные долины. Это моя родина, которую я давно не видел. Хмурым утром покидал ее пределы. А сейчас над всем простором дорогого сердцу моему края чистое, безоблачное небо.
— Уважаемые дамы и господа! — отрывает меня от иллюминатора мягкий голос.— Рейс самолета авиакомпании «Ариана» подходит к концу. Через несколько минут мы совершим посадку в аэропорту столицы Демократической Республики Афганистан — Кабуле. Температура за бортом самолета минус сорок градусов, в нашем гостеприимном городе плюс сорок!
— Смотрите, смотрите,— толкает меня локтем сосед.— Это же Пули-Чархи! Я узнал... Серые кубики на серой земле... Прямо игрушечные домики! Да, да, та самая афганская Бастилия!
Он очень любезен, мой юный сосед по креслу. Всю дорогу, как опытный гид новичку-туристу, рассказывает о достопримечательностях Кабула и Герата, Джелалабада и Бадахшана. Словоохотливый парень оказался учителем истории. За время полета я убедился, что он неплохо владеет своим предметом... Вот и сейчас просит взглянуть на серые кубики, а потом он расскажет очередную историю...
— Да вы только взгляните! — просит он меня.
А я не могу, отвернулся от соседа, чувствую, как кровь
ударила в виски, запеклись, пересохли губы. Так бывает теперь со мной, когда начинаю волноваться. Это пройдет, только скорее от этого проклятого места. Нет, не игрушечные домики под крылом самолета. Пять четырехэтажных бараков за высоким бетонным забором... Сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами, огромные чугунные ворота... Пули-Чархи... Я не хочу ее видеть ни с воздуха, ни на земле. Забыть все, что было. Но что поделаешь с памятью, она жива, пока жив я. Память о страшных днях, проведенных в застенках, сложенных из крепкого камня, где вместо окон узкие щели. Память о первых шагах в большую жизнь через тюремный порог Пули-Чархи...
Рано утром через щель под потолком воровато заглядывает луч солнца. Оглядится, осмелеет и прыг на холодный пол. Пройдется по давно не бритым щекам, разбудит, попляшет на ладонях, осветит на миг сердце надеждой и прочь, скорее на волю. А мы остаемся здесь, в своем каменном мешке. Рваные одеяла, глиняный кувшин с ржавой водой, вонючая параша в углу. Пять шагов в длину, два в ширину — таково жизненное пространство камеры особого режима тюрьмы Пули-Чархи. Поначалу нас было здесь только трое. Преступники особой государственной важности, лишенные прав свидания с родными и близкими, передач белья и питания, глотка свежего воздуха, слова с часовым у камеры. Подробности наших преступлений хранятся в канцелярских папках допросов. Каждая из них имеет свой порядковый номер, четко выведенный старательной рукой служивого человека.
Номер 523. Вытянув руки вперед, делает сейчас под собственную команду утреннюю гимнастику.
— Раз, два, три! Раз, два, три!
От усердия выступил пот на широком лбу, впалые щеки покрылись румянцем.
Худой, длинный как жердь, он то опускается на корточки, то тянется к потолку. В больших черных глазах под стеклами очков в толстой роговой оправе — выражение серьезности и сосредоточенности. Это профессор Кабульского университета — Нажмуддин Зяран.
Впрочем, в тюремной канцелярии хранится не одна, а сразу три папки с описанием ужасных злодеяний профессора. Одна была заведена при короле Мухаммаде Захиршахе, другая — при Мухаммеде Дауде, а папка за номером 523 — при Хафизулле Амине. Власти меняются, а Нажмуддин остается по-прежнему политику.
человеком для всех режимов, какие только ни существовали за последние годы в Афганистане.
Номер 804. Он встает ни свет ни заря. В темноте плеснет себе из кувшина водой на руки и ноги, станет на колени и начнет отбивать земные поклоны. Губы беззвучно шепчут молитву. Ее слова знакомы мне с раннего детства. «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь!» Это первая сура священного Корана. Слова мольбы обреченных узников Пули-Чархи... Один Аллах знает, сколько их здесь за мертвыми, глухими стенами тюрьмы. Руки к небу, молится истово, самозабвенно: «Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых ты облагодетельствовал, не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».
По пять раз в день разговаривает один на один с Аллахом почтенный мулла из Бадахшана. Мы с профессором не мешаем, сидим молча, чтобы не осквернить религиозный обряд. Но, видно, велики грехи у нашего Хабибулы Джумы. Не доходит его молитва до неба. Сидит с нами уже не один месяц в ожидании своего приговора.
— Не страшитесь суда земного,— важно, как проповедник в мечети, говорит он нам.— А страшитесь кары всевышнего... Суд Аллаха — праведный суд и для палача, и для его жертвы. Да свершится он скорее над нашими головами!
Послушаешь муллу — сама честность и справедливость, всего себя человек посвятил служению Аллаху... А тоже, как и мы, числится в списках опасных врагов для своего государства.
На моем личном деле стоит цифра 513...
Били молча и остервенело. Кулаком, коваными носками ботинок, свинцовой линейкой по голове и спине. Били, пока я не потерял сознание. Стало легким, как гусиное перо, мое тело. На смену дикой, опоясывающей все тело боли пришло блаженство. Наконец-то я ушел от этого жестокого, так и непонятого мною, мира. И вдруг почувствовал, как дернулась моя голова, за пустоту начали цепляться пальцы. И снова боль, невыносимая, мучительная...
— Слава Аллаху! Он приходит в себя!..— услышал я чей-то радостный голос.
— Не суетитесь, почтенный Хабибула. Смочили платок? Вот так, помогите повыше приподнять его голову! — командует кто-то другой над самым моим ухом. Жизнь,
оказывается, не захотела расстаться со мною... Из груди вырвался надрывный, глухой стон. С трудом приоткрываются тяжелые веки, и я вижу перед собой восковое лицо незнакомого человека.
— Вы меня слышите?..
— Слышу...— почему-то шепотом отвечаю я.
— Однако отделали они вас изрядно. Очень больно? — спрашивает бледнолицый.
— Больно... Очень больно...— с трудом приподнимаю голову и неожиданно для себя кричу громко, истерично:
— За что они меня?! За что?! Я — не враг! Я — свой! Свой, свой!
Обессилел, упала голова, зашелся кашлем...
— Лежите спокойно, вам нельзя волноваться! — говорит мне все тот же незнакомец...
— Кто вы?
— Товарищи по несчастью,— услышал я в ответ...
...Затянулись кровавые рубцы на моем теле. День сменялся ночью, но ничто не менялось в жизни нашей камеры. Нас словно забыли, никому больше мы не нужны на этом свете. Тяжелая дверь открывалась для жидкой похлебки и куска сухой лепешки. Часовые были как немые. Им строго-настрого запрещалось общаться с нами. Никакой связи с внешним миром, полная изоляция. Будущее было тревожным и неизвестным... Днем не хотелось думать, терзать свою душу... Жили воспоминаниями о прошлом.
ГЛАВА II
Если есть у тебя для жилья закуток — В наше подлое время — и хлеба кусок, Если ты никому не слуга, не хозяин — Счастлив ты и воистину духом высок!
Омар Хайям
Каждый город по-своему прекрасен. Но я влюблен в Кабул. Здесь прошло мое детство, здесь началась юность. Рано просыпается древний город. Его будят голоса муэдзинов. Усиленные динамиками, они призывают с высоких башен мечети правоверных мусульман к утреннему намазу. Начинается новый день Кабула. Открываются двери магазинов, бесчисленных лавок и лавочек, по площадям и переулкам плывет аппетитный запах афганских шашлыков и лепешек. Сломя голову несется поток автобусов, легковых и грузовых машин. У водителей явно не в почете правила уличного движения. Разворачиваются где только их душе угодно, обгоняют друг друга, ругаются с велосипедистами, сигналят и грозят кулаками длинноухим ослам, которые не спеша, с тяжелой поклажей пересекают улицы. Лихой народ кабульские водители. Лихой и дружный. Никогда не оставят товарища в беде, поделятся бензином, подтолкнут, вытащат на руках из кювета, разделят на всех лепешку в дороге. Каждого пассажира встречают как брата родного. Память у них цепкая, знают все и про всех. А уж о дядюшке Фатехе и говорить нечего. Каждый укажет, где его мастерская стоит... Как доктор нужен человеку, так и жестянщик Фатех — попавшим в беду машинам. А я у него в подмастерьях... Мастерская наша небольшая, но с вывеской. Придумал сам, вроде рекламы: «Лучшие мастера-жестянщики Кабула Фатех и Салех. Ремонт машин с гарантией!!!»
Вывеска есть, а вот работа не каждый день бывает. И вдруг пришла удача, машина за машиной. Какая своим ходом приползет к мастерской, какую волокут на буксире. Все битые, у водителей лица пасмурные, как небо перед дождем. А дядя веселый, принимает попавших в аварию людей с распростертыми объятиями...
— Добро пожаловать. Не желаете ли чашечку чая... Эй, Салех! Подай дорогому гостю пиалу!
Но неудачливому человеку не до чая. Торопится узнать, можно ли восстановить машину, какой срок ремонта, а самое главное — по карману ли цена.
— Не спеши, почтенный! — говорит дядя.— Сейчас посмотрим, определим, с какого боку лучше к ней подступиться...
Долго осматривает машину дядя, вздохнет, наморщит лоб, прикинет что-то про себя, а уж только потом свою цену назовет. Торговаться с ним бесполезно, все об этом знают.
— Не подходит цена, ищи, почтенный, другого мастера,— заявляет он.— А я спешу... Чай остыл!
А если сговорились, спину не разогнешь за весь день.
— Шевелись, шевелись, племянничек! — подгоняет меня дядя.— Смотри веселее, Салех! А ну, пошли-поехали!
И заплясал умеючи в его руках молоток, выбивает по металлу ритм, как на барабане... Ни одного лишнего движения, глаза точные, работает играючи и весь лицом светится. Стучит, пока рубашка на спине не взмокнет. Потянул глоток воды из чайника, передохнул немного, и снова ходит дерево по металлу... Так было несколько дней подряд на одной неделе. Заказ за заказом. Трудились даже в джему1. Вроде заработали прилично, а у Фатеха сомнения.
— Пропусти еще раз через свои пальцы наши афгани,— просит он меня.— Кажется, ты ошибся, Салех. По моим подсчетам, должно быть больше этих гладких бумажек, будь они прокляты! — ругается старый мастер.
Уж и не знаю, как дядя вел подсчет. У него золотые руки мастера. А вот читать и писать, заниматься делением и умножением Фатех не умел с детства.
— Нет, я точно знаю, что больше мы заработали с тобой афгани, Салех,— твердит он упрямо.
Еще раз перебираю деньги, сомнения быть не может. Сумма все та же, копейка с копейкой сошлась. Дядя вздыхает, чешет затылок и начинает вспоминать неуплаченные долги:
— Пятьсот афгани — налог за аренду мастерской. Тысячу афгани — за продукты. Еще за дрова, не замерзать же было зимой...
Разложил все по полочкам, да так, что от нашего заработка одни воспоминания остались. С утра надо снова браться за работу, но где ее взять? Прошла везучая неделя, мы снова на мели. Проносятся мимо мастерской машины, сигналят в свое удовольствие, обгоняют друг друга. Они на ходу, грех им желать аварии, будет заработок у трудяг водителей... А вот мы сегодня с дядей и на лепешку не заработаем. Он было взялся за уборку мастерской, провел метлой по земляному полу, поднял пыль, плюнул с досады.
— Пойду разомну ноги на базаре... А ты посиди, авось повезет, клиент объявится.
Собственно, идти дядюшке некуда... Только переступи порог мастерской — и вот он, знаменитый кабульский базар. Настоящее людское море, пестрое, шумное. Никто не молчит, говорят все разом, друг друга перебивают, каждый толкует о своем, торгуются, ругаются на чем свет стоит, умоляют, зазывают к себе в лавку. Женщин здесь не услышишь. Не их дело вести серьезные сделки, шататься по базарам. А вот мальчуганов — грязных, сопливых,
ноги в цыпках, на теле лохмотья — много. С чайниками и кувшинами предлагают за один афгани кружку холодной воды. Вертятся юлой в толпе с лотками на шее, где сигареты и спички, подставляют тощие, костлявые спины под тяжелые мешки, лишь бы заработать на хлеб... Базар кишит, живет, движется. Каждый торгует как может и где место найдет. Многие прямо на земле раскладывают свой товар. Ржавые замки и японские транзисторы, глиняные тарелки и портативные счетные машинки, цепочки и бусы, иголки и холодильники... Отдельно тянутся ряды с фруктами и овощами, мясом и молоком... В дуканах специализация на определенные товары, торговля по профилю дубленками и каракулевыми шапочками пирожком, мануфактурой и готовым платьем, обувью и стиральными порошками, ювелирными изделиями и швейными машинками. Это оседлый вид торговли. Торгуют и на ходу, предлагая свои товары с рук. Обычно это бойкие ребята, прицепятся к тебе, как репейники, ухватятся за полу халата и в нос суют всякую рухлядь, возьми ради Аллаха, поддержи бедного человека. Продавцов много, а покупателей нет... Больше щупают руками, пробуют на зуб или язык, меряют по длине рук, ширине собственных плеч, качают отрицательно головой. Если сразу, не торгуясь, вынимаешь кошелек, от тебя отвернутся как от человека, который не внушает доверия. Поспешного покупателя боятся, ему не верят.
— Не успел по душам поговорить, а уже к товару руку тянет. Не нужны твои деньги, иди своей дорогой. Ничего не продам несерьезному человеку! — категорически заявляет торговец.
Покупок на нашем кабульском базаре без длительной торговли почти не бывает. Долго ходит по рядам афганец, присматривается, принюхивается. А если решился, начинается веселый спектакль.
Дядюшка Фатех любит посмотреть со стороны, как люди торгуются. Начинают издалека, справятся о здоровье друг друга, поговорят о погоде, посетуют на тяготы суетливой жизни. И как бы невзначай, мимоходом:
— Вот халат смотрю...
— Хвала Аллаху!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35


А-П

П-Я