не будь его — не подключили бы колхоз к электросети.
В Заборье закипела работа. Подвозили из леса бревна, копали ямы, устанавливали столбы, следом за этим электромонтеры, нацепив на ноги «когти», ловко взбирались вверх и привинчивали белые чашечки изоляторов, тянули провода. А Залесов, заложив руки в карманы широченных галифе, расписывал:
— Заведем, бабоньки, плиточки, утюжки, всякую электрическую утварь. Жарь-парь на здоровье, хоть яочью, хоть днем!
Возле крайней избы женщины о чем-то громко спорили. Залесов тут как тут.
— Что за остановка, дорогие?
— Да вот. Гаврил Семеныч, столбы не туда везут. Надо к скотному двору, а она к себе, — пожаловалась заведующая фермой.
— А нам не надо? — возразила вторая женщина.
Залесов поправил крученый поясок, стягивавший вышитую рубашку, уставил глаза вверх, подражая этим Лысакову. и внушительно произнес:
— Конечно, общественное для нас в первую голову. Но опять же, каждому желательно лампочку ввернуть. Вот и угоди вам! — высказавшись так, он снисходительно разрешил:—Раз привезли столб—ставь, — и ободряюще похлопал недовольную заведующую по плечу: — Пусть народ радуется. Сознание-то у него пониже нашего. Мы с тобой как-никак руководящий кадр — потерпим.
Считая, что выполнил свой долг «руководящего кадра», Залесов степенной походкой зашагал к старикам, поднимавшим на баграх столб.
— Ну, как, Лука?
— Хорошо удумали, хорошо, Гаврила Семеныч, -— ответил одноглазый Мизгирев. — Только как бы это... воды-то хватит ли?
— Не расхолаживай, старина — воды хватит... Сила! Давай живей! Через неделю свет дадим. Ты. старина, говорят, прежде пиво варил. Так готовься. Угостим всех на славу. Уж я ничего не пожалею ради такого праздника!
На следующий день Залесов, празднично одевшись, выехал в сельпо, прикидывая в уме, сколько у него денег выручено за капусту и лук.
Гоголя-моголя он застал в конторе. Красный и Потный, тот кричал в телефонную трубку. Потом в сердцах хлопнул по столу телячьим картузом и опустился на стул"
— Вот тебе и рыбка! Наловил, выходит. Залесов вначале подумал, что речь идет об уборке, но,
услышав про рыбу, удивленно взглянул на председателя сельпо.
— Всю ночь ловил, Гаврила. Только засну и вижу; тащу, а невод рвется. К чему бы, думаю?
— И со мной это бывает, — закуривая, охотно согласился Залесов. — Потому, человек-то будто спит, ну, а психика-то... Психика-то есть ведь? Вот она и играет. Уж
если важное дело подвернулось, я сплю, но тоже вижу все как наяву. И разговариваю во сне другой раз. указания даю. И черт ее знает, что за психика человечья. Так к чему у тебя-то?
— С отчетом вызывают. Товарооборот, говорят, проваливаю. Да и уборочную кампанию не обеспечил. А где мне развернуться? Один кручусь.
Гоголь-моголь живо вспомнил последнее совещание в райисполкоме. Прошло с месяц, но положение с товарооборотом не улучшилось. А до отчета оставалось всего несколько дней. Вдруг не исправить положения? Вдруг обгонят другие сельпо и оставят его позади? И вынесут решение: «зеленые настроения и антиуборочная тенденция на практике». Прицепят такой хлястик — и ходи, голубчик. А потом апеллируйся... Еще на бюро райкома вызовут... Он торопливо стал собирать со стола бумаги и складывать в раздутую пухлую сумку.
— Да ты не тушуйся, Павлиныч. Это дело такое... С толком надо. И товарооборот пойдет, и уборочная продвинется, — начав покровительственно-важно, Залесов с обычной для него легкостью перешел на приятельский тон, весело подмигнул приунывшему Гоголю-моголю. — Водка есть? — и сам ответил: — Есть! Пиво? Закуска? Найдешь! Ну, вот, и дело в шляпе. Кто это тебя пропесочивал?
— Инструктор райисполкома, — мрачно ответил Гоголь-моголь.
— Хэ-э... А я думал, сам Шагилин. Чего пугаться инструктора? Другое дело, начальство. Но и с ним надо знать, как обойтись. Одного за ручку возьмешь да по плечу похлопаешь. С другим поздоровкаешься. А третьему картузиком махнешь издалека — и то ладно. — Залесов помедлил и, словно желая удивить своего приятеля, похлопал его по плечу: — Не заботься, выручу. Тысяч на пятнадцать товару мне готовь.
Гоголь-моголь действительно был удивлен. Уныние его как рукой сняло. На всякий случай он все же поинтересовался, зачем Залесову столько товара.
— Худые вы торгаши, — ответил тот. — Недаром вас и ругают. Станцию-то забыл? Открывать думаем — «прыснуть надо. То-то... А деньги я тебе хоть через неделю, хоть раньше, только чтоб надежно было. Забронируй водку; — Залесов наморщил лоб, подумал. — Надо
бы гуляшом угостить, а? Забирай у меня полдюжины овец под это дело. Помогать тебе, так уж помогать!
Самоуверенный и лукавый взгляд Залесова скрестился с осторожно-хитрым взглядом Гоголя-моголя.
Гоголь-моголь на всякий случай решил набить себе цену:
— Товару у меня не лишка. Сам знаешь, продукт ежедневной потребности. Для тебя, конечно, могу... Но-только расписку надо. А то как бы, сам понимаешь, неперехватили.
— Дам. Только чтоб бронь была!
Вскоре оба они выехали в Огоньково: Залесов верхом, Гоголь-моголь на велосипеде.
— Видишь ли, Павлиныч, — не умолкал Залесов, — в стройке я вроде как участвовал маловато. Неудобно. Вот и решил я устроить бесплатное угощение, каждому,, сколь хоть, по потребности. — Он самодовольно подкрутил усы. — Авторитет укрепляю, да и деньги свои в дело-пущу. Счет-то ведь потом представлю. А без угощения какой же пуск? Тут не только районное начальство прилетит, жди из области. Пусть видят инициативу Залесова!
— Резонно, — ухмылялся Гоголь-моголь.
— Только ты тово, в секрете. Никому ни гу-гу... Сюрприз!— Залесов спрыгнул с седла и, взяв жеребца под уздцы, пошел рядом с велосипедистом. — План у меня таков. Сарай из-под оборудования — тебе. Тут можно бочки и прочую тяжелую артиллерию выстроить. Обед на» лоне природы. А по берегу палатки развернем. Чтоб культурная торговля была. Понял?
— А митинг где думают?
— Это мы сами с Русановой сообразим, — важно ответил Залесов. Он остановился и начал чертить рукоятью-плетки на дороге линии. — Вот здесь, скажем, возле-станции трибуну водрузим. От нее веером по косогору пойдут скамеечки. Понимаешь, вроде как в цирке. Отсюда людям все будет видно: и трибуну, и станцию, и плотину. Перильца березками разукрасим, гирляндами пихтовыми обовьем. Вроде как аллейка через реку. Представляешь?
Наутро Залесов привел к месту строительства нескольких стариков-плотников и долго что-то им объяснял.. Вскоре они стали таскать доски от сарая и пилить их,.
Приехавшая в это время Елена спросила у Залесова, что он затеял.
— А мы, Елена Никитична, вчера с товарищем Рожковым обсуждали... — начал Залесов не совсем уверенно. — Как-никак открытие, праздник, угостить надо. И мы вроде как инициативу... Я вот со своего пая тысяч двенадцать-пятнадцать на общее дело... — Залесов говорил все быстрее, сбивчивее, обеспокоенный тем, что Русанова избегает его взгляда и молчит.
Елена действительно не смотрела на него и все больше хмурилась. Потом подняла глаза на самодовольное, гладко выбритое, с закрученными усиками лицо Залесова и вспыхнула:
— Знаешь, Залесов, я прошу тебя, слышишь! — Елена уже не скрывала своего негодования. — Слышишь, чтобы духу твоего с твоими затеями не было! Как нестыдно, как только не стыдно. Война, хлеб убирать надо,, все силы кладем, а ты...
Она махнула рукой и, не докончив, пошла прочь.
Днем на электростанцию приехал Ермаков. Все видели, что он чем-то сильно озабочен. Он молча прошел в машинное отделение, справился о чем-то у механиков, потом, отведя в сторону Пчелинцева, спросил:
— Скоро пустите станцию, Михаил Алексеевич? Пчелинцев снял очки и начал их протирать, что делал в тех; случаях, когда хотел подумать.
— Недели через полторы, Виктор Ильич, не раньше.
— Провода во все колхозы проведены?
— Да, подключили все, кроме Заборья.
— Так в чем же дело?
— А в том, что у нас установлена только одна турбина. Две еще в пути. А мне хочется пустить станцию на полную мощность.
Лицо Ермакова посуровело.
— Неужели вы не понимаете, что теперь дорог каждый час! — Он вытащил из кармана газету:—Читай. Мы оставили Новочеркасск, Ростов... Немцы рвутся к Волге. Отрезают продовольственные базы. Нам нужен хлеб...
С минуту оба молчали. Потом Пчелинцев сказал:
— Все понятно. Когда нужно дать ток?
— Возможно скорее. Район приступает к массовой уборке. Одновременно будем и молотить, и сдавать хлеб государству. Электроэнергия требуется немедленно.
— Хорошо, Виктор Ильич. Через два дня дадим ток. — Немного погодя Пчелинцев спросил: — А пуск станции будем отмечать?
— Отмечать? — Ермаков с минуту подумал. — Да, отмечать будем. Обязательно будем. Соберем митинг, расскажем людям о положении на фронте. Но это позднее... Через недельку... Надо подготовиться. Как раз и турбины подоспеют.
Ермаков попрощался с Пчелинцевым и поехал на своем газике в Огоньково.
Через два дня станция дала электроэнергию на тока.
В Огонькове в эту ночь молотил» во всех трех бригадах. В первой бригаде Елена сама подавала снопы. Из молотилки весело шуршало зерно. Женщины, не успевая убирать солому, радовались:
— Ну, и силушка!
— Наша бы старушка давно захлебнулась!
— Зерно-то сухое-пресухое.
— Ты, Лена, осторожней, а то и тебя удернет в барабан.
Елена отшучивалась. Голова ее была повязана старенькой косынкой, лицо припудрено пылью, одни глаза блестели. Быстрая, ловкая, она сегодня была неутомимой и не уступала места у барабана до вечера. Сменившись, Елена отряхнула с себя пыль, ополоснула лицо и села передохнуть. Потом подошла к веялке, потолковала с людьми и собралась домой. Выйдя на Гребешок, она остановилась и загляделась на множество ярких точек, усеявших, как звезды, ночной горизонт: то светились огни во всех окрестных колхозах. «Вот оно... сбылось! — думала Елена. — Выстроили станцию, теперь легче, будет».
Она не заметила, как к ней подошел Пчелинцев.
— Правда, красиво? — услышала Елена его тихий голос и оглянулась.
— Так хорошо, что и сказать не могу! Спасибо вам, Михаил Алексеевич! А помните, вы не верили, хотели бросить нас?
Она засмеялась. — Вам спасибо, Елена Никитична. Ваша рука во всем.
— Так уж и моя... Всем народом строили...
Они помолчали. Елена бросила быстрый взгляд на Пчелинцева. Он словно ждал от нее чего-то или сам хотел ей что-то сказать.
— Я еще не поблагодарила вас за букет, — проговорила Елена, чуть запнувшись на последнем слове. — Но сами видите... — Она развела руками и улыбнулась, что должно было означать: «Сами видите, до того ли сейчас...»
Для Пчелинцева ее слова прозвучали так: «До вас ли мне сейчас!»
— Да, конечно... — ответил он и подумал: — «Конечно, я знаю, что у меня нет надежды!»
Елена взглянула в его похудевшее, несколько грустное лицо и, казалось, все поняла. И словно желая ободрить его, она пригласила Пчелинцева пройтись с ней до дому. Они и раньше нередко возвращались домой вместе, но сегодняшние слова прозвучали для него как-то по-особенному, значимо. По крайней мере, так понял Пчелинцев. «Больше нечего ждать, надо признаться... признаться теперь же», — думал Пчелинцев, и все же не решался. Слегка поддерживая Елену под руку, он старался идти в ногу, но его спутница частила, и широкие шаги Пчелинцева не совпадали с маленькими шажками Елены. Они шли и разговаривали о всякой всячине. Пчелинцев даже рассказал о своей охоте с Саввахой Мусником и все время подшучивал над стариком, как тот долго подбирался к «выводку», и когда надо было стрелять — он спустил курок — осечка, второй раз — осечка, третий — тоже осечка, — Савваха выругался и вспугнул уток. Оказалось, ружье-то было не заряжено.
Все то, о чем разговаривали они сейчас, для него было близко и дорого. Пчелинцев взглянул на Огоньково, и новые воспоминания нахлынули на него. Как хорошо ему было здесь все эти месяцы... жить вместе, под одной крышей, каждый день видеть ее, говорить с ней. И вдруг ему на миг показалось, что ехать никуда не надо, он не может, не должен уезжать. Он тяжело вздохнул, остановился.
— Знаете что, Елена Никитична... Только вы простите. Я давно хотел вам сказать... но...
— Но все некогда было?—улыбнулась Елена и взглянула на Пчелинцева. Лампочка, висевшая на столбе,
осветила его лицо, оно показалось бледнее обычного и еще более вытянувшимся, словно он сильнее похудел за этот вечер.
— Нет, не то, что «некогда». Просто не решался. А сейчас уж можно. Хранить тайны нечего. Сказать? — спросил он полушепотом.
— Говорите, — тоже полушепотом ответила Елена.
— Приехал я сюда один. Никого не знал. Была только мысль — строить... Даже больше, была какая-то жадность строить... Но сейчас... сейчас у меня две страсти, Елена Никитична...
Пчелинцев вдруг взял Елену за руку, мягко, но энергично сжал ее — она не отняла, и это придало ему больше уверенности.
— Вы должны понять это, — продолжал он взволнованным голосом, — я согласен на все... на все... Понимаете? Только бы вы были, Елена Никитична... были со мной вместе.
Он хотел было притянуть ее к себе, но Елена отступила.
— Что вы, Михаил Алексеевич, — с дрожью в голосе произнесла она и, выдернув ладонь из его руки, закрыла лицо.
— Простите, Елена Никитична, — шагнул к ней Пчелинцев и бережно прикоснулся к ее плечу, — ради бога, простите... Я совсем не хотел вас обидеть... Я только хотел... сказать...
— Этого не может...
— ...Не может быть? Значит... — он склонил голову, замолчал.
Елена отвернулась, сломила с черемухи веточку — на «ей были два маленьких желтых листочка. «Любовь ли это... или это просто так... увлечение...» — она тряхнула рукой, и с черемуховой ветки сорвался листочек и упал к ногам. «Вот также и он поживет и улетит....» Она нагнулась, подняла его и положила на ладонь, словно взвешивая этот маленький, уже отживший листочек, и вспомнила Виктора Ильича. Потом негромко, будто сама себе, сказала:
— Забудемте это... — и, помолчав, добавила: — Пойдемте, Михаил Алексеевич, уже поздно, вы устали и вам пора отдыхать, — и Елена первой взбежала на крыльцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44