— А-а-а… Слушай, друг Гильем, назови мне и других наставников. — карие глаза Бернара казались горячими, как жареные каштаны, а сам он, похоже, ничуть не боялся полуденного зноя.
— Изволь. Замковый капеллан, отец Тибо, толкует нам Священное писание. Сначала он покажется тебе сварливым и придирчивым, но на самом деле это редкий добряк; главное — не сердить его по пустякам и не перевирать стихи псалмов. Музыке нас учит мэтр Кайрель, он трубадур, но давно уже не выходит за пределы Омела — в последнем странствии ему пришлось довольно солоно… теперь он хромает… на обе ноги. Но с инструментами управляется так, что от зависти удержится разве что глухой, — развел руками Гильем.
— Как инструменты? Какие? — удивленно вопросил Бернар. — Я так думал, наш главный инструмент — голос… а на цимбалах пусть жоглар играет.
— Сначала стань жогларом, — засмеялся Гильем, — впрочем, я тоже поначалу спесивился. Ничего, услышишь, как поет виола в руках мэтра Кайреля, передумаешь. Кстати, голос ставить тебе будет именно он. Ну, и конечно, мэтр Пегильян. Пожалуй, нам пора.
Гильем встал, взял одну из бадеек, кивнул Бернару на вторую и не спеша стал подниматься в гору. Новичок поначалу решил, что поднимется так же лихо, как и спустился, но извилистая горная тропа живо укротила его норов и спустя полчаса Бернар пыхтел рядом со спутником, уже не пытаясь взлететь к вершине одним махом. Вылив принесенную воду в бочку, вкопанную в землю под навесом, Гильем повернул обратно.
— Э-э-э… ты куда это? — жареные каштаны готовы были затрещать от изумления.
— За водой. Пошли.
— Что, еще раз?!
— Repeticio est mater studiorum, — нравоучительным тоном ответил за Гильема подошедший к школярам отец Тибо, — ступайте, юноши, не ленитесь. А ты, сын мой, запомни, что с первого раза редко какой урок застревает в ваших бестолковых головах; ступай, повтори — и впредь не задавай глупых вопросов.
Когда в Омела появился Бернар, Гильем уже не был новичком. За время, проведенное в пути вместе с Аймериком Пегильяном, он легко распростился с родным каталонским наречием и так же легко заговорил на окситанском языке. Первые недели в школе были отнюдь не безоблачными, и все предупреждения Письмеца оказались как нельзя кстати. Но было в характере каталонца нечто такое, что примирило с ним даже самых старших и чванливых «козлят»; Гильем был так открыт, доверчив и счастлив, что никому не хотелось обижать его. А еще он придумывал самые невероятные проделки, и с его появлением жизнь «козлят» заметно оживилась. Однажды они пробрались ночью в комнату мэтра Арно, загулявшего по случаю пасхальной недели, и всю мебель — кровать, стол, сундук— на толстых веревках подвесили к потолочным балкам. Вернувшийся далеко заполночь учитель долго шарахался в пустой комнате, ничего не понимая и чертыхаясь вполголоса, и улегся спать прямо на полу, на сердобольно оставленном школярами тюфяке. В другой раз «козлята», прослышав о готовящейся в селении свадьбе, заявились так же на ночь глядя в трактир и опустошили все приготовленные к свадебному пиру столы… после чего соорудили пару чучел, довольно похоже изображавших священника и церковного служку, объевшихся и заснувших прямо за столом. Пришлось семьям жениха и невесты сообща восполнять урон, нанесенный прожорливыми юнцами, которые, к слову сказать, весь день и всю ночь веселили собравшихся гостей, не жалея сил.
Учился Гильем легко и страстно. С учителями ладил. А с приходом в Омела Бернара, сына бедного тулузского рыцаря, он обрел настоящего друга. Как-то само собой вышло так, что юноши стали все делать вместе — учиться, выполнять хозяйственные повинности, бегать в селение или пробираться в замок, и, разумеется, есть из одной миски. Вместе сочиняли тенсоны на заданные темы. Вместе отрабатывали уроки мэтра Арно, жонглируя до головокружения и отшибая пальцы деревянными мечами. Вместе забирались ночью на замковые огороды, объедались, а потом хором стонали от невыносимой рези в животе. Они поссорились всего один раз.
Сеньором замка Омела был уже старый и весьма недужный рыцарь Адемар, славно послуживший графам Тулузским, а ныне вкушающий вполне заслуженный отдых. Оскудев силой и здоровьем, он ничуть не оскудел умом и жизнелюбием. Женой рыцаря была госпожа Аэлис, прекраснейшая из дам, когда-либо живших в Окситании, обладавшая всеми достоинствами, надлежавшими столь благородной даме: и красотой, и знатностью, и молодостью. Жила она в доме рядом с домом старого сеньора, оба дома окружала одна стена и соединял их подъемный мост. Аэлис была истинной хозяйкой Омела, замок жил согласно распорядку и правилам, которых она придерживалась. И именно благодаря ей Омела из сурового орлиного гнезда, немногим отличавшимся от пограничного гарнизона, превратился в уютное жилище, наполненное не только необходимыми вещами, но и предметами роскоши. При супруге старого рыцаря всегда находились несколько благородных девиц, не имевших иной заботы, кроме как о собственном теле да об угождении своей госпоже. Количество же служанок не поддавалось исчислению. И все они, все до единой, в свой час становились добычей Бернара… увы, славный тулузец оказался неисправимым бабником и готов был бежать даже за юбкой, надетой на дерево. А поскольку он был статен, хорош собой обходителен и болтлив, то служанки в Омела были попросту обречены. Кроме одной.
Ее звали Тибор, она прислуживала одной из придворных девиц. Родом она была, как и Гильем, из Каталонии, и за внешней сдержанностью прятала весьма горячий нрав. Когда Бернар только начал обхаживать ее, девушка весьма ясно дала ему понять, насколько несбыточна его надежда уединиться с нею в укромном уголке. С первого раза Бернар ее не понял, и пришлось втолковывать ему эту непреложную истину повторно. Но тулузец не унимался.
Бернар подстерег Тибор, когда она зачем-то спустилась в поварню.
— Ну, будет тебе ломаться, красотка, — он вынырнул из-за большущей хлебной печи, обхватил ее за плечи. — Я ж не отступлю, клянусь спасеньем души!
— Легко клясться тем, чего нет! — Тибор оттолкнула Бернара, — Отстань!
— Ни за что! — не так-то легко было избавиться от возбужденного и желанием, и отказом жоглара. Он наступал на девушку, как кот на мышку, пока она не почувствовала спиной теплый бок печи. Тогда он, не снизойдя к беспомощности, прижал ее бесцеремонно, словно шлюху в подворотне, и начал целовать отворачивающееся лицо, одновременно задирая юбки и стаскивая с плеч сорочку. Собрав все силы, Тибор все же вырвалась и, увидев нехороший огонь в глазах обидчика, отчаянно оглянулась, наугад шаря вокруг руками. Под руку ей попалась здоровенная деревянная лопата, из тех, которыми вынимают из печи хлеб. И со всего размаху девушка огрела Бернара этой лопатой по голове.
Раздался смешной деревянный звук: лопата треснула, а распаленный кавалер медленно осел на пол.
— Пррроклятье… — он держался за голову, словно боясь, что она развалится напополам. На его лице застыла смесь изумления, злобы и боли. — Ах ты…
И вслед убегавшей Тибор полился поток грязных, как свиной закуток, ругательств.
Школяры укладывались спать в общей комнате, разложив на полу плотные соломенные тюфяки. Почти все они уже храпели, устав за долгий день, один Гильем медлил, не гасил свечу, ожидая загулявшего друга. Наконец, Бернар, перешагивая через спящих, прошел к своему тюфяку, заботливо разложенному другом, и, усевшись, принялся стаскивать через голову рубаху, что-то злобно бубня себе под нос.
— Что на этот раз? — спокойно поинтересовался Гильем.
— Что?! — из складок материи вынырнуло бледное, перекошенное лицо Бернара.
— Я спрашиваю, что приключилось? Опять приставал к Тибор? О-о-о… — Гильем только сейчас заметил огромную багровую шишку, украсившую лоб жоглара.
— Да… А я предупреждал тебя, брат, не лезь ты к ней. Это не размазня-северянка, которая разомлеет от одного твоего взгляда. Отступись. Уж если она тебя не желает, так тому и быть.
— Еще чего! — огрызнулся Бернар. — Ой!.. — он неосторожно задел рукой лоб.
— Что, неужели мало? — удивился Гильем. — Добавки захотел?
— Захотел! И получу! И не я один… Мартен давно на нее облизывается, небось не откажется мне помочь. От нас не вывернется.
— Ты что городишь? — не веря своим ушам, спросил Гильем. — В уме повредился?
— А тебе какое дело? — прошипел Бернар. — Тебя я не зову, ты у нас чистоплюй известный… и дело с концом! Обнимайся со своей виолой и не суй нос куда не просят. Потррроха Господни… — и он осторожно принялся ощупывать шишку.
— Постой-ка, — Гильем сел на своем тюфяке, — значит, ты и впрямь собрался обесчестить девушку?
— Что?! Обесчестить? Ой, уморил!.. — и Бернар захихикал. — Скажешь тоже! Да всему замку известно, что Тибор к старшему конюшему чуть не каждую ночь бегает! Ну ничего, побежит к одному, а достанется другому… пожалуй, я тебя позову, послушаешь, как она будет просить…
Закончить похвальбу Бернару не пришлось, потому как Гильем совершенно неожиданно набросился на него с кулаками. Свеча, прихлопнутая отброшенным одеялом, погасла. Один за другим просыпались «козлята» Омела, разбуженные кто пинком, кто тычком, кто возгласом. В полной темноте разглядеть что-либо было совершенно немыслимо; то и дело раздавались недоумевающие голоса или вопли боли — если на лежащего наступали или он случайно оказывался на пути дерущихся.
— Что такое… ох!!!
— Воры!!!
— Да какие воры, что тут красть? Тебя, что ли, вонючка?!
— Сам ты вонючка… эй, вы что, сбесились?
— Я тебе покажу добавку…
— Да выкиньте их на улицу!
— Ай!.. меня-то за что?!
— Ах ты праведник лопоухий!..
— Пожар! Горим!
— Силы небесные, что тут происходит?! — со свечой в руке в комнату заглянул мэтр Арно.
Скупой свет выхватил из мрака замечательную картину — заспанные, лохматые школяры, жмущиеся к стенам или шарящие руками в поисках нарушителей покоя, и двое сцепившихся друзей. Они катались по полу, не обращая внимания на появление наставника, стараясь нанести друг другу по возможности больший урон. Мэтр Арно, не тратя понапрасну слов, прошел прямо к пыхтящему и сквернословящему клубку, взял друзей за шкирку и потащил вон из комнаты. Выставив их за дверь, он приказал:
— А ну-ка, уймитесь! Вояки…До утра простоите у меня под окном, а чуть свет — на исповедь к отцу Тибо! Уж он вам покажет…
Через полчаса в доме все спали, кроме выставленных в отрезвляющую прохладу ночи и мэтра Арно, прислушивающегося к их шепоту.
— Да ты чего так взъелся, брат?! — Бернар уже отошел от упоения дракой и голос его полнился обидой и удивлением.
— А то! Тебе что, девок мало? Ползамка уж осчастливил! И как только успеваешь! — Гильем не утешал и не извинялся, он совершенно искренне негодовал.
— А так и успеваю! — буркнул Бернар. — Тебе-то что! Завидно, что ли?..
— Так зачем брать подлостью, если то же самое тебе отдадут с радостью?!
— То же самое… понимал бы чего… — и Бернар, не удержавшись, ухмыльнулся. И тут же, прикоснувшись к кровоточащей губе, зашипел: — Как я петь теперь буду? Из-за какой-то…
— Да какая разница! И не из-за нее, а из-за тебя самого — прости, но мой друг не мог измыслить такую мерзость! — Гильем шмыгнул разбитым носом.
— Ох… ну давай, умори меня проповедью!.. — но в голосе Бернара уже явственно послышалось раскаяние, — грешен, каюсь! Mea culpa… mea maxima culpa! — И он ударил себя кулаком в грудь.
— Брось дурачиться! — сердито ответил Гильем. — Ты меня очень напугал, брат.
— Да ладно тебе, — неожиданно грустно сказал Бернар, — неужто ты думаешь, что я способен сотворить такое в действительности? Что я, живодер какой, что ли? Помиримся, брат? — и он протянул Гильему руку.
Жоглары пожали друг другу руки, а потом и обнялись. Какое-то время они стояли молча; первым подал голос Бернар.
— Слушай, Гильем, а ведь холодно…
— Да уж… ноги совсем застыли.
— А все ты…
— Что?!
— Да я шучу!.. А давай споем.
— Ага. И спляшем, а то я окоченел, что твой петух на леднике.
И замерзшие жоглары, подпрыгивая и потирая озябшие руки, не сговариваясь, запели рассветную песню:
Страж бессонный прокричал:
Просыпайтесь! Час настал!
Солнца
Свет на землю льется
И супруг вот-вот вернется!..
— Да ты никак фальшивишь, брат Бернар? — стуча зубами, съехидничал Гильем.
— Сам ты фальшивишь и зубами не в такт стучишь! — не менее ядовито ответил Бернар.
— Вот я вас сейчас, греховодники! — рявкнул, выглянув из окна мэтр Арно. — Мало вам!
Пение умолкло. Жоглары продолжали мерзнуть молча. Наконец, Бернар снова заговорил.
— Гильем… иди сюда, здесь трава, все теплее, чем на камне стоять. Вот…
Теперь они стояли совсем рядом, переминаясь с ноги на ногу; парок, вырывавшийся из их ртов, смешивался в одно белесое облачко. Было тихо, позади темной громадой высился замок.
— Мэтр Пегильян говорил, на весенние праздники звано много гостей, значит, и мы понадобимся, — мечтательно проговорил Гильем.
— Ага. Когда мэтры всех усыпят, нас как раз выпустят… — недовольно буркнул Бернар. — Чего тут сидеть, ни славы, ни заработка. Слушай, а давай уйдем вместе? Ты да я…
— Ты серьезно? — удивился Гильем.
— А почему нет? Или я тебе в спутники не гожусь? — обиделся собеседник.
— Не в этом дело. Просто мне всегда казалось, что ты предпочитаешь петь один… да и рано нам пока…
— Чего ж тебе не хватает? — теперь удивился Бернар. — Риторику с грамматикой освоил, мэтр Кайрель тобой не нахвалится, трюки разучил. А остальному только опыт научит.
— Согласен. Но к чему идти за тридевять земель, чтобы опозориться? Лучше уж набить первые шишки здесь, как-то привычнее…
— И то верно. Но ты все-таки подумай. Было бы славно…
— А ну, замолчите! И вот трещат, как торговки на рынке… ступайте в дом, нет от вас житья! — высунувшись в окно, скомандовал мэтр Арно. Обрадованные таким оборотом, друзья шмыгнули в незапертую дверь, ощупью пробрались к своим тюфякам, дрожа и лязгая зубами, натянули одеяла и почти мгновенно уснули. Они давно уже спали рядом и случалось, что зябкий Гильем перетягивал на себя покрывало Бернара, а тот, разметавшись во сне, мог с размаху заехать соседу тяжелой ладонью по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14