У каждого свое рукомесло.
А уж далее, водой, путь лежит на восток — к самому Тобольску. Заложил его год спустя после Тюмени в осьмнадцати верстах от недавней столицы Кучума — Кашлыка — письменный голова Данила Чулков. Казаки Данилы Чулкова с самого начала поразили воображение татар. Придя под Кашлык, русские не принялись за починку лодей, как это бывает после долгого плаванья. Они занялись невероятным делом: стали разбирать суда, на которых приплыли. Смолистый лодейный лес пошел на закладку будущей столицы Сибири. Вместо ханской столицы с десятком юрт стал Тобольск головой всея Сибири. Неверстанная, суровая, богатая страна сбросила лохмотья Кучумова ханства. Русичи не токмо воители, но и строители. Такое после Кашлыка сработали: не город — диво. И то была победа — Ермаковой под стать.
Притирались, срастались с Тобольском ближние татары: подле русских спокойней. Вкупе с казаками воевали разбойных князьков. Ох, и крепок острог Тобольский, тоже и город ладен, по-крестьянски кряжист да плечист! Промеж Тоболом да излукой Иртыша высоко стоит острог на крутояре. Стены сложены из осьмивершковых бревен кондовых, а по ним бойницы о двуряд: по подошве да по верху. По стене — ход сокрытый. А на подоле (Подол — в старинных русских городах — нижняя, подгорная часть) по-над Иртышом, вкруг острога, кабаки, пивоварни да рыбный торг, амбары соляные да житные, избы кондовые в два жилья. Улицы мощены плахами толстенными. В малых двориках — по шесть сажен поперешнику — живет работный люд, тоболяки-простолюдины: шубники да мыльники, рыбники да калашники, свечники да крупенники, разнотоварные купчишки-торговцы в отъезжую. Тобольская работа на большой славе живет. А работают разное: от матрешек точеных до лукошек плетеных. Тоже и всякий другой щепной да резной товар.
Раздается вширь предградье с пестрой чересполосицей запашек. И над всем этим разнодворьем высится крепость. Резной шкатулкой суздальской работы смотрится Тобольск. Воеводит тут князь Матвей Михайлович Годунов, всех Сибирских земель управитель*, а с ним рядом — архиепископ всея Сибири, высокомерный и властный Киприан. Где надо, силой правят, а где сила не берет — бога зовут в помощники. За время служения своего в Сибири учредил Киприан двенадцать монастырей, которые окромя христианства насаждали среди азиатцев также и грамоту. Был и еще труд на счету Киприановых добрых дел. Перед отъездом на Русь собрал он оставшихся в живых сподвижников Ермака, и поведали ему старики о делах достославного покорителя Сибири, кто изустно, а многие и в грамотках,— благо немало ермаковцев оказались грамотеями. Имена Ермака Тимофеевича и казаков его, убиенных при покорении Сибири, занес архиепископ в синодик Софийской соборной церкви, заповедав протодиакону ежегод в неделю православия поминать всегласно имена славных сих воинов и возглашать вечную им память. Грамотки же казаков о завоевании царства Сибирского Киприан сличил, выверил, дополнил и свел воедино в бесценный тот труд, что известен под именем первой сибирской летописи.
Тобольск — город многоязыкий. Посеред русских кабаков да лавиц стоят в нем татарские караван-сараи. Отдыхают в них купцы богатые да пузатые из калмыцких землиц, караван-баши (Караван-баши — вожатый каравана) из Бухары, зеленый чай с восточными сладостями пьют до седьмого пота, о ценах разговаривают.
Нет богаче купцов бухарских. А живут они в Тобольске за Абрамовкой-речкой, на Пиляцких улицах. Их приказчики водят караваны в Кашгар, в Ташкент, в Бухару, и никто не смеет задерживать их. Еще Федор Иоаннович в 1596 году повелел «в сибирских городах принимать торговых бухарцев с возможным приятством и с привозимых товаров пошлин не брать». И потекли в Тобольск со всей Азии товары невиданные, дохнуло на сибирский город пряным ароматом южных базаров.
А российского купца торговое дело толкало в самое пекло родовых распрей, к немирным инородцам. Не все купцы были путешественниками, но все первые путешественники были купцами. И попадал кизилбашский (Кизилбашский - персидский) платок на плечи красавицы жены какого-нибудь кузнецкого паштыка, и болталась у казака на поясе сабля дамасской стали или трухменский (Трухменский — туркменский) кривой клинок.
Где водою, где волоком везли торговые люди свои товары от одного сибирского города к другому. В лютый холод, зимой, по великим снегам, шел бесстрашный русский торговец. Зимнее бездорожье лишало торговца возможности пользоваться лошадьми. За приказчиком шли на лыжах юртовщики, впряженные в нарты,— тащили грузы.
Проходили заставы с мытными дворами (На мытных дворах собирали торговую пошлину — мыто) под неусыпным оком стрельцов: не везут ли заповедный товар — вино да табак? На заставах заручались проезжими грамотами, в коих сказано примерно так: «да с ним же, Мишкою, для нартные тяги промышленные люди Карпушка Важенин да Васька Провов» или: «да с ним же, Федькою, для нартной тяги гулящий человек Мишка Григорьев».
Легкий на подъем купец российский, попав в Сибирь, мерял землю не верстами, а «днищами» переходов — столь велики здесь расстояния. Из Сибири обратно товар не возили.
«Ох и студен сей край и просторен еси!»
Мимоездом заглядывали в татарские аилы да в юрты телеутов, меняя бусы на меха, платки на кожи, внося в продымленный улусный быт русскую красоту да опрятность. Рискуя головой, исполняли купцы наказы воевод: замиряли хищных кочевых князцов с уездными русскими управителями.
Воевода и за тем дозирать должен, чтоб под видом купцов не пробрались в город разбойники, тоже и шептуны. Воеводские истцы (Истцы — сыщики) толкаются среди пестрого люда на крестцах и в заулках, приглядываются да прислушиваются. Смутьянов и нетчиков хватают и в пытошную — языки развязывать.
Со всей Сибири стекаются новости в Тобольск.
Тобольск возник в 1587 году. И пошли от него остроги, острожки и поселения неутомимых русских землепроходцев встречь солнцу и на север — в Страну Мраков.
Русские поселения росли быстро. Непаханые, тучные сибирские земли притягивали к себе обездоленного российского мужика.
Потянулись беглецы-утеклецы в те места, что поглуше, — «на Беловодье». «Виноватая Россия» спасалась за Камнем, как в материнской пазухе.
По большим городам на базарных площадях прибирали в то время охочих для переселения в Сибирь и на цареву службу. Вкупались они в артели, уезжали в безвестность, печаловались, снимаясь с насиженных мест, целовали землю дедов, что была не гораздо ласкова к смерду. Напослед давали переселенцам по медному грошу: в Сибирь пришедши, воеводам сдали б, а уж те сочтут, сколь приборных пришло, сколь побежало, сколь в дороге преставилось.
КНЯЗЬ ИШЕЙ НОМЧИН
Во главе киргизских князей стоял энергичный и умный князь Ишей, первый попытавшийся объединить разрозненных киргизов и оградить их от непрошеных собирателей дани.
Акад. В. В. Бартольд
Три года прошло со дня позорного бегства Ишея от русских, а князя все еще преследовали страхи. Снилась ему чудная голова с коровьими ноздрями и с бородою как лопата. И будто голос у головы той был громкий, как у казачьей пищали, а язык во рту огнем плевался. Каждую ночь гонялась за Ишеем проклятая башка, а он бежал от нее и прятался в тайге, в горах и степных увалах. Но везде находила его башка с коровьими ноздрями и принималась орать на него ружейным голосом. Однажды башка настигла князя и чихнула ему прямо в лицо. Ишей проснулся весь в холодном поту, и не могли его успокоить ни арака, ни ласковые жены. Чтобы отвлечься от черных мыслей, Ишей прибег к последнему средству: стал курить шайтаново зелье — анашу.
Говорят, время лечит лучше шамана. Три года не вылечили князя от страха и позора.
Лета 1618-го в марте, когда охотники притомских аилов еще читали в тайге следы соболя, русые люди явились на древнюю абинскую землю снова. На берегах Кондомы застучали топоры. Падали молчаливые лиственницы, и возникали стены крепости — Кузнецкого острога.
Князь понял, что пущинский городок, нагнавший на него столько страху, — игрушка в сравненье с новой казачьей крепостью.
Поползли по улусам липкие слухи: кончается власть кыргызов; сплелись старики жидкими бородами — в душном сумраке юрт шелестел шепоток: конец приходит князю Ишейке. Даже недавние таныши Иженей и Табун откачнулись от Ишея. Кому охота привязывать себя к коню раненому? Доползли слухи до князя Ишея. Шевельнул бровью князь. Глаза из-под набрякших век иглами жались в чалчи (Чалчн — батрак, работник), перебирая их всех по одному. И попятились в страхе все, кто был подле. Лишь шаман, тенью стоявший за спиной князя, посмел нарушить молчание. Улыбнулся лисьей своей улыбкой и сказал так: — О мудрейший! Да перейдут ко мне твои болезни! Белые тулаи и раньше приходили на нашу землю, да невелик албан собирали. Духи милостивы. Русины опять уйдут ни с чем.
Князь метнул на шамана быстрый — искоса, через плечо, взгляд. Он подавил в себе нетерпеливое желание прихлопнуть кама, как назойливого комара.
В последнее время ни камланье его, ни жертвоприношения не помогали: жалкая горстка казаков наголову разбила полтумена (пять тысяч!) кыргызов. А теперь Томский город прислал отряд бородачей покрупнее, и они, не мешкая, принялись собирать алман с его, князя Ишея, данников.
— Из твоих цветистых речей не сделаешь даже кошмы! — взвился Ишей. — Воевать же с тулаями не кошмой надо. Огненные палки нам нужны! Это земля кыргызов, — повел он рукой вокруг. — И все тут наше: тайга и степи, данники и скот. Нам оставили их наши предки. Что станет с кыргызами, когда тулаи заполонят землю предков? Земля будет стонать под ногами пришельцев. Тулаи станут топить нашими божками очаги, а вместо кермежеков развесят лик своего сердитого бога. И ты, шаман, вместе с другими людьми Степи научишься подобно урусам молиться на крестовину...
Мы, улусные князья, разобщены. Мы рыщем вместе с нашими нукерами подобно волкам. А урусы идут лавиной, повинуясь единой силе — своему царю.
Могут ли одинокие камни противостоять лавине? Только объединившись, сможем мы остановить лавину. Поймут ли это когда-нибудь степные владыки? Смирят ли гордыню и придут ли наконец с поклоном к юрте Кожебая? Тысячи дымов рассыпаны от Енисея до Мрассу. Только собрав их все воедино, можно прогнать слуг белого царя. Что тебе, шаман, говорят об этом боги?
Шамап закрыл глаза и закачал головой, представив тысячи и тысячи дымов бесчисленных кыргызских становищ, собранных вместе.
— Лучший князь* Кожебай давно уже мертвый барс,— тихо сказал шаман. — Кто теперь повинуется старцу Кожебаю? Улусные князья послушают скорее тебя, чем Лучшего князя. Тебе ли говорить об этом?..
Ты верно сказал, владыка, — поднял шаман глаза на Ишея. — Надо, наконец, собрать степных людей вместе. Но сделать это может не дряхлый Кожебай, а ты. Отбери или купи у казаков побольше огненных палок, часто и далеко стреляющих, и вооружи ими степняков. Собери под свою руку также абинцев, шалкалцев, кумандинцев и других людей тайги, твоих кыштымов. Научи их хитростям войны, засадам в горах, сраженьям в степи.
Трудные настали времена. Многие твои кыштымы готовы вот-вот переметнуться к тулаям. Надо задобрить их улуг-кижи (Улуг-кижи — старейшина рода, старик) подарками и обещаниями, где хитростью, где ласкою привлечь тадар-кижи (Тадар-кижи — татары) на нашу сторону. Прошло время, когда с ними можно было разговаривать лишь на языке плетей и кинжалов. Пусти в ход весь свой ум, всю хитрость, и да помогут тебе духи в этом святом деле!
Шаман воздел руки к небу и молитвенно прикрыл глаза. А Ишей вскочил и зашагал по юрте. Слова шамана расшевелили в нем давно копившееся раздражение. Легко сказать, «собери всех князцов вместе». Одно дело собраться в тургун (Тургун — специальная шайка, органикопанная для угона скота, набегов и грабежей) — угнать чужих баранов. Иное дело — оборотить князцов против русских. Кто отважится подставить себя под выстрелы? Разве что сумасшедший?.. На всем Алатау не найдется, пожалуй, желающих с копьем да луком лезть против огненных русских палок. Нет, спасение тут только в одном: самим завладеть огненным боем. И чем быстрее — тем лучше...
Ишей тяжело опустился на кошму и нетерпеливо щелкнул пальцами. Тотчас явился чалчи — подал ему комзу с анашой.
Целую ночь курил зелье князь, сидя на белой, как снег, постельной кошме, а когда солнце поднялось выше самой высокой лиственницы, кликнул трех молодых нукеров-батыров и велел на аркане привести одного из белокурых пришельцев.
СМЕРТЬ АЛБАНЧИ
Утро выдалось румяное, словно пирог из печки. Тальниковой свежестью, мокрым песком пахло от Кондомы, к Тоому-реке текущей. Тальники роняли слезы в торопливую розовую воду. От этих капель на воде делалось множество кругов. Солнце отражалось в них, дробясь и плавясь. Сквозь воду сочно сияли со дна камни. Береговые пихтухи и сосны потели смолой, и она янтарно желтела под солнцем.
Кусты тальника вздрогнули, и в зарослях показалось смуглое лицо кыргыза. Согнувшись по-рысьи, лазутчик вглядывался в незнакомое строение. На восточном берегу реки против того места, где Кондома встречается с Томом, высился острог из свежесрубленных лиственничных стволов. Над ним - островерхие башни с бойницами. Теневые скаты башенных крыш мокры от росы. Крепость стояла у подножья горы и имела вид загадочный и внушительный.
Пришельцу показалось даже, что она, как хитрый человек, скрывает что-то неведомое для постороннего.
Хищная фигура кыргыза была напряжена, страх удерживал его от неосторожных шагов, любопытство было сильнее. Оглянувшись, юртовщик не заметил ничего опасного. Вокруг стояла чуткая тишина раннего утра. Из острога слабо доносился стук топора — русичи работали с восхода солнца.
Лазутчик шагнул к острогу, и в то же мгновение откуда-то справа возникла темная фигура всадника в холщовом шабуре.
Глазам кыргыза фигура в татарской одежде показалась большой и грозной. Абинец туго натянул поводья, и конь под ним взвился на дыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39