Маленький ростом, упрятанный во множество халатов, надетых один на другой, накрытый огромной шелковой чалмой, он вышел, резво стуча подкованными каблуками грубых сапог, и объявил:
- Люди! Великий своими милостями, благочестивый, великодушный, отягощенный заботами о народе, премудрый Повелитель Мира созвал вас.
Созванные это уже знали, но по голосу, по походке, по глазам главы города спешили разгадать, в чем их вина, каковы их проступки, чтобы понять, к какому наказанию готовиться.
- Люди! Что скажете вы Мечу Справедливости, когда он спросит, почему затихли базары, почему тайком бегут купцы из города, что замышляют? Разве в иных городах и странах торговля безопаснее, чем у нас? Разве там базары богаче и краше наших? А? У нас хуже, чем в других странах? Или товарам вашим там безопасней, или имуществу вашему спокойнее?
Вот в чем их вина! Они пытались бежать от Тимура, а всякий знал: у Тимура не было пощады беглецам.
- Люди! Он вас спросит. Обдумайте, что скажете? Как ответите? Чего не хватает вам?
Глава города постоял, почесывая щеку. Никто из купцов его не знал, - это был, если судить по одежде, бухарец. Значит, в Султании нет людей, достойных доверия, если даже главой города повелитель поставил приезжего человека. Это тоже не предвещало ничего хорошего.
А Тимур уже смотрел на купцов.
Он видел через узкое, как лезвие кинжала, окно весь этот двор, христиан, опоясанных черными кушаками, арабов, сверкавших голубыми белками недобрых глаз, евреев, торопливо улыбавшихся, едва встречали взгляд главы Султании, и поникавших, мрачневших, едва глава отворачивался.
"Разнесут худую славу, других купцов отпугнут. А нам надо сбывать побольше товаров, нам надо побольше купцов: чем больше купцов, тем богаче подати. Чем полнее казна, тем сильнее войско!" - думал Тимур, разглядывая богачей, заполнивших двор.
И когда повелитель вышел на галерею, купцы упали на колени, хотя двор был сыр и с утра не метен.
И снова глава города сказал:
- Говорите! Меч Справедливости внимает вам!
Долго никто не решался заговорить: первому - первый удар, - так давно было заведено Тимуром.
Но говорить было надо, и после новых приглашений главы Султании купцы заговорили. Но не султанийские, а дальние, сирийские:
- Справедливейший государь! Мы ехали сюда торговать, и мы здесь. В чем вина наша?
Тимур не ответил, а глава Султании снова пригласил:
- Говорите, говорите!
Но как сказать, что грузились, вьючились, спешили прочь отсюда из-за недоверия к справедливости самого Меча Справедливости?
Тогда, воздев руки как на молитве, обратился к Тимуру старейший из султанийских купцов, старшина шелковиков, иранец Яхья Гиляни:
- Превеликий повелитель! От всевидящего ока вашего не убереглись наши обидчики, взимавшие с нас незаконные поборы и подати. Нам ли не ликовать и не славить справедливость меча вашего, к подножию вашему прибегая со словом благодарения и покорности.
"Прибегая! - подумал Тимур. - Я видел, как вы тащились сюда, лицемеры!"
- А Гиляни продолжал:
- Не под покровом ли Щита Милосердия мы спокойны за достатки и за скарб свой? Но зима надвинулась, и пришло время переложить товары на базарах - летние убрать, зимние привезти, - тем и занялись мы нынче...
"Хитер! - думал Тимур. - Отговорился!"
Уже и другие купцы осмелели и покачивали головами в подтверждение слов старейшего из них. Никто не ждал пощады, надеялись на снисхождение.
"Сколько золота набито в этом мешке? - думал Тимур, глядя на толстого, в распахнувшемся халате старика Гиляни. - И, видно, все спрятал, оттого и смел! Да я бы нашел, я бы нашел!"
Остальные после слов Гиляни лишь кланялись и жалко улыбались.
Тимур прохромал по самому краю галереи, от столба до столба, глядя себе под ноги.
Даже дыхание замерло у десятков этих лукавейших людей города: он решает, какой казнью наказать их за своеволие. Не надо было закрывать базар, надо было добро закопать потихоньку, без всяких прощаний с семействами, пускай бы жены пропадали пропадом, - сохранить бы товары, а жены найдутся! Надо было отмалчиваться, а не шептаться. Теперь попробуй-ка вспомнить, с кем за это время шептался, кому со страху доверился? Вот она жизнь, - долго ее бережешь, да в миг теряешь! И с кем вздумали хитрить, от кого прятаться! Спрячешься ли от смерти, перехитришь ли зверя?
И вот он повернул к ним твердое, неотвратимое лицо и кивнул:
- Торговать надо!
Они, застыв, смотрели, еще не уразумев его слов, а он уже пошел с галереи, больше не глядя на них, и скрылся за дверью.
Они переглядывались друг с другом восхищенными, сверкающими глазами, теснясь в воротах, отталкивая с дороги воинов.
Перед ними раскрывалась площадь, за ней высились каменные купола над базарными перекрестками, камышовые плетенки над торговыми улицами, ворота караван-сараев...
- О милостивейший, о справедливейший из повелителей, о Повелитель Мира, о Щит Добродетелей, о Меч Ислама!
Им и в голову не приходило, что он стоял за узким окном и следил за их восхищением, за их радостью, смотрел, как снова поднимались их надменные головы, как становилась степенной поступь богатых, как снова арабы пренебрежительно отворачивались от евреев, как христианские купцы оправляли свои камзолы, чтоб не столь заметны были черные кушаки...
- Торговать! Надо торговать! - кричали они встречным торговцам. - Он не даст в обиду! О Колчан Милостей!
"Кинулись! - думал Тимур. - Как стадо на водопой. Овец чем позже стричь, тем шерсть длиннее..."
И, закинув за спину руку, пошел на женскую половину дворца.
Его, по обычаю, встретила великая госпожа.
Он, ответив на ее приветствия, остановился:
- Ну?
- Все тут в запустении, не велеть ли разложить все, как было?..
- Нет, вели складываться. Зимовать тут нехорошо. Пускай тут проветрятся. Перезимуем в Азербайджане, в Карабахе. Там потеплей. Я туда послал, там готовятся. Поезжайте, пока погода стоит. Не то задождит, - наплачетесь. Устроитесь, - меня ждите.
И он пошел дальше, к тому дворику с фонтаном, где велел оставить для себя двух красоток из невольниц своего сына.
Шестнадцатая глава
ЗИМА
Снег пышными хлопьями опускался на Самарканд с вечера и всю ночь. Но земля была еще теплой, и, сколько ни падало снегу, он тотчас истаивал и впитывался в землю, а на кленах, не успевших сбросить всех листьев, снег оседал плотно и, отяготив листок, соскальзывал вниз и лежал на почернелой земле, долго сохраняя форму кленовых листьев, словно тут прошла какая-то сказочная птица, оставляя светлые следы своих лап.
Но и любуясь этим ранним снегом Мухаммед-Султан не мог отделаться от беспокойства: если зима установится ранняя, со снегом, с холодами, придется все отложить, а дедушка не захочет слушать оправданий. Что для дедушки мокрые, вязкие дороги; он не слыхивал от своих воинов жалоб ни на зной, ни на стужу: кто посмел бы ворчать при нем! Прощаясь, он дал Мухаммед-Султану приказ, и надо было повиноваться. Обдумывая этот приказ, как это всегда случалось, когда дедушка ему поручал смелые дела, Мухаммед-Султан и сам увлекся. Но идти предстояло к северу, на Ашпару, там к своему войску прибавить ашпаринских воинов и ударить по монголам, чтоб они не думали, что, уходя в далекий доход, Тимур оставил свой край беззащитным; чтоб знали, что войск у Тимура достанет и для далекого похода, и для северных недругов, и для монголов на востоке, - это раз. Пусть они думают, что все войска ушли в поход и что можно предаваться беспечным радостям. Тут-то и надо нападать, когда им и в голову не придет ждать нападения, - это два. Войска привыкли к боевым удачам старого повелителя, пойдут за ним хоть на стену, хоть в море, - верят ему. Пора знать войску, что молодой правитель Самарканда, наследник всей державы, не по одному родству, но и по воинской доблести достоин наследовать деду. Чтоб войска привыкли к Мухаммед-Султану. Дедушка стал стар, пора! - это три.
Но как двинуться, когда снег валит даже здесь, в Самарканде? Что же будет в Джизаке, в Шаше, в Отрарс, на Ашпаре? А по монгольским степям теперь небось буйствуют такие бураны, что и врага из-за снега не разглядишь! Холода отпустят, размокнет земля; что это за конница, коли глина по самые мослаки! Что с обозом, - арбы увязнут по ступицу! Похороны, а не поход!
Невесело смотрел Мухаммед-Султан, выйдя до света в сад, на медленно-медленно ниспадающий воздушный снег.
Ноги озябли от сырости, и, до тесноты запахнув халат, пригнувшись, он вернулся под сень галереи. Фонарь из промасленной бумаги горел тускло, залепленный снегом, но летящий снег в этом месте казался розовым. А за снежными хлопьями - сырость, холод, мрак.
Он сел у жаровни, покрытой толстым одеялом, протянул к жару ноги и подумал о Тимуре:
"У дедушки там небось тепло - солнце, розы... Он зимой в поход не пойдет, будет разведывать о Баязете, высматривать дороги, выслушивать проведчиков... А мне ждать не велено, мне надо застать врага врасплох, - чем дальше Тимур, тем меньше опасаются; чем хуже дороги, тем меньше ждут; чем неприютней погода, тем уютнее спят, - тут и надо..."
Он кликнул десятника из своей стражи:
- Как рассветет, позовите ко мне Худайдаду, визиря.
И, укрывшись, попробовал поспать, но, едва голова начинала туманиться, приходила то одна мысль, то другая. Обдумывая, начинал снова задремывать, и снова являлись беспокойные мысли, которые следовало додумать до утра.
Так пролежал до рассвета. Лишь когда сказали, что Худайдада прибыл и ждет, встал.
Перед седым старым соратником Тимура Мухаммед-Султан не захотел выдавать своих сомнений и колебаний.
Надев отличный халат, приосанившись, Мухаммед-Султан встретил старика, приставленного к нему дедом.
А визирь даже не потрудился приодеться, - явился в рыжем шерстяном чекмене, в лисьей шапке, а не в чалме.
"В чем на конюшню ходит, в том и ко мне припожаловал, - приметил царевич. - Попробовал бы так к дедушке..."
Но и старик свое подумал: "Великий государь с утра не наряжается: и без того грозен. А эти никак не уразумеют порядка!"
Мухаммед-Султан пренебрежительно кивнул на двор:
- Вдруг зима явилась!
- Да ведь нам-то дорога к северу!
- О том я и говорю...
- Не все ли равно, где с ней встретиться, у себя ли дома, в монгольской ли степи!
- Легче по сухой дороге, хотя б до Шаша...
Но, сказав это, Мухаммед-Султан усомнился, не выдал ли он своей тревоги этой оговоркой, и добавил:
- Я звал вас, чтобы сказать: дороги размокнут, идти придется дольше, не выйти ли раньше?
Опять сказалось не так, как хотелось, - вышло, что правитель спрашивает у визиря: "Не выйти ли?" А надо было просто приказать: "Готовьтесь выйти раньше".
- Мы готовы. Хоть сейчас пойдем. Обозы пошлем вперед, чтоб нас не держали. Решим выйти через неделю, обозы вышлем сегодня.
- Нет, через неделю еще рано. Пускай там покрепче уснут, успокоятся.
- Истинно, мирза! Подождем.
"Словно я испрашивал его согласия!" - сердился Мухаммед-Султан. И опять спросил:
- Сколько вы предполагаете оставить здесь?
- Войск-то? Тысяч десять оставим. Двадцать с собой поведем, тридцать с Ашпары снимем. Пятидесяти нам вполне хватит. Хватит, мирза!
- Десять? Что им здесь делать?
Как ни избегал Мухаммед-Султан спрашивать, выходило, что снова и снова он спрашивает старика. Чем старательнее избегал вопросов, тем больше их у него выходило.
- А Орда? Едигей! О нем нехорошие слухи. Лукав, поворотлив. Пока-то он не сунется, занят: добычу делит. А все ж...
- Добычу?
- На Ворскле на реке он разгромил Литву. И Тохтамыша с седла свалил. Весь обоз у литовского хана взял. Большой обоз, богатейшая добыча. Богатейшая!
"Завистливый старик!" - подумал правитель о своем визире и возразил:
- Я слышал, русские Орду побили на Ворскле. Потеряли одного из князей, как его... Полоцкого? Но разбили Едигея.
- Это купец такую весть привез. Бестолков он, этот купец. Проведчик должен верить не тому, что говорят, а тому, что делают. Они его одурили, он поскакал сюда. А на то одурили, что Едигей лукав, опасался, как бы Великий Повелитель на Орду не ударил, не отбил бы литовской добычи, пока Едигей обмывался после Ворсклы. А простак поверил, поскакал сюда, выказывать, сколь ретив.
- Однако ж князь у русов убит?..
- И не один! Да не у русов. Он литвин, этот князь, Витовту брат либо дядя. Все Витовтово войско побито. А наш простак не подождал, не разобрался!.. И отсюда поехал без разума: взял у правителя товар, а охрану в Ургенче оставил, простым ордынским купцом прикинулся; как купца его и прирезали. Хорошо, хоть товар цел, назад везут.
- Откуда вы знаете?
- Да ведь, мирза!.. У меня тоже есть свои проведчики, - я визирь самаркандского правителя.
Худайдада явно посмеивался над молодым царевичем. Разве Мухаммед-Султан не знает, кто у него визирь, или не знает, что у визиря должны быть проведчики? Должны быть, и много!
"Вот поспешил с вопросом - и опять осрамился!" - попрекал себя Мухаммед-Султан. И сказал:
- Так вот что... В поход идти рано. Переждем?
- Не в них сила. Об Едигее мы узнаем прежде, чем он досюда дойдет. Эти до нас продержатся, а мы поспеем им на выручку. Десяти тысяч против Едигея все равно мало. На время, пока мы проходим, хватит. Если б всю землю мы на десять тысяч покинули, Едигей не прозевал бы! Что бы мы великому повелителю сказали? Не бойтесь, мы за ним присматриваем. Не поспеет, не сядет на наших ковриках!
И опять выходило, что Мухаммед-Султан все это спрашивал у визиря: как быть, как поступить?
Отпустив старика, он, сердясь, пошел в гарем, где уже шалили и взвизгивали детишки, проносясь из комнаты в комнату, а жены ждали его, не приступая к завтраку.
- Снег видели? - спросил он у девочек.
- Я их едва выволок оттуда, - снисходительно ответил за них Мухаммед-Джахангир. - Сам по колено вымок, пока их домой загнал: вздумали в снежки играть.
- Ты у меня благоразумен! - не без насмешки отметил отец.
- Самого едва загнали, когда намок по колена!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176