понравился веселый, смелый, сметливый взгляд его быстрых глаз.
Любуясь, как шел Аяр - прижав локти к телу, чуть наклонив набок голову, не глядя по сторонам, собранный, складный, - Пушок смотрел ему вслед, пока Аяр не вступил в чертоги повелителя.
Там, так же без промедленья, гонца провели к Мухаммед-Султану.
Царевич стоял с Музаффар-аддином и о чем-то настойчиво выспрашивал этого хмурого высокого амира.
Увидев Аяра, Мухаммед-Султан отошел от амира, сказав:
- Постойте здесь да припомните: ясно надо вспомнить каждое его слово... Поняли? Каждое слово!
И подошел к Аяру:
- Ну?
Аяр молча протянул царевичу бумажник.
Мухаммед-Султан, стоя спиной к амиру, раскрыл бумажник, осторожно ногтем, не разрывая, сколупнул ярлычок и развернул письмо.
- Оно самое! - сказал царевич, не отрывая от письма глаз. - Иди.
Аяр так же молча вышел. А Мухаммед-Султан, даже не глянув на амира, понес письмо к деду.
***
Сколько ни сновал Садреддин-бай по всем закоулкам базара, сколько ни шарили по всем чуланам самаркандские кожевенники, кожи иссякли.
- Что ж, с наших стад, что ли, кожу сдирать? - гадали кожемяки. - Да за день ее не вымнешь, а надо скорей.
Ветер мел мусор по опустелым рядам. Купцы толпились, шепчась или крича, в базарных углах, оставив впусте переулки с пустыми лавками.
Проходили какие-то караваны. Перед ними сторонились, не прерывая разговоров, не глядя на ковровые, изукрашенные кистями наряды верблюдов, на багровую бахрому их уздечек, на пунцовые султаны над головами, на причудливые знаки их тканых покрывал, на поклажу, отправлявшуюся в далекие дали либо донесенную издалека в Самарканд. Что за дело базару до проданного товара; что за дело купцам до чужих поклаж, когда нужен товар, которого на базаре нет.
За всей этой суетой никто и не приметил, как под вечер сюда вошел через Железные ворота большой караван. Никто не посмотрел, как ехали впереди караван-вожатый с хозяином. Как бодро ступали верблюды, хотя никогда не бывает у них такой бодрости после большого перехода. Как ехали на бодрых конях приказчики и на сытых ослах караванщики, как лишь чуть запылились, будто только что навьючены, ковровые покрывала на вьюках. Никто не приметил и того, что вошел караван без охраны.
Караван прошел через торговые ряды к Тухлому водоему, и хозяин с караван-вожатым сошли у караван-сарая армянских купцов.
Так велик был караван, что не мог вместиться во дворе у армян. Пришлось вводить верблюдов во двор по десятку. Едва, развьючив, выводили одних, на их место вели следующих.
Ожидавшие своего череда верблюды заполнили всю улицу веред караван-сараем.
Жевавшие в харчевнях завсегдатаи отодвинулись от еды, разглядывая теснившихся, ревущих верблюдов. Голоса беседующих глохли в жалобном верблюжьем реве. Уже не жареным мясом пахло в харчевне, а потной верблюжьей шерстью.
- Что за караван? - гадали в харчевне. - Откуда? На конец пути пришли, а у верблюдов на губах зеленая слюна висит. Видать, недавно кормлены.
- Да гляньте-ка, это ведь пограбленный армянин!
- Откуда? Он на Орду с караваном ушел.
- Он!
- Похож!
Уже не до еды стало, не до бесед: что за притча, с одним караваном ушел, с другого слезает?
А он слез, Геворк Пушок; слез и стоял в воротах, приглядывая за развьючкой.
Он так был занят этим, что не приметил, как мимо прошел и засел в соседней харчевне столь полюбившийся ему Аяр.
Вручив бумажник царевичу, Аяр ушел на воинский двор, отчистился, отмылся, шапку с косицей оставил, а надел простую тканую тюбетейку и пошел пройтись по городу.
В здешней харчевне ему нравились маленькие, едкие от приправ пельмени. Ожидая их, он устало поглядывал на развьючивающийся караван, на серую струю воды, падавшую из каменного желоба в Тухлый водоем.
А слух о прибытии армянского купца уже несся по базару, как дымок, гонимый вечерним ветром.
Вокруг караван-сарая уже собрались ротозеи и обессилевшие от нынешнего безделья купцы. Поглядывали в просветы между верблюдами. Пригинались, чтоб глянуть из-под верблюдов, истинно ли по ту сторону каравана стоит Пушок или кто другой, схожий.
Нет, это был Пушок!
Кое-кто из более деловых пошел в обход длинного каравана, чтоб зайти на ту сторону и подобраться к Пушку.
Всех опередил Садреддин-бай.
Он появился перед купцами, обсуждавшими приезд Пушка. Едва он поднял голову к вьюкам, ноздри его дрогнули.
"Кожи!"
Он быстро обернулся, опасаясь, не уловил ли кто-нибудь этот ожегший его душу вопль. Но душевные вопли не слышны для окружающих.
Садреддин-бай вплотную подбежал к каравану. И еще яснее уловил знакомый, вожделенный, восхитительный запах кож!
Тогда, как пловцы ныряют в омут, он, пригнувшись, юркнул под верблюжьи животы и мгновенно предстал перед армянином:
- С благополучным прибытием, почтеннейший!
- Благодарствую.
- Издалека ли?
- Да вот... караванный путь... Сами знаете.
Разве можно сказать, что путь был недолог и недалек, что незадолго перед тем вышел весь этот караван из крепости, из-под сени Синего Дворца, прошел снаружи городских стен и через Железные ворота снова вступил в город, прошел по базарным улицам.
Если б это сказать, как бы расшумелся слухами и толками самаркандский базар!
Как бы заговорили купцы о своем благодетеле, о высоком своем покровителе, о Повелителе Мира Тимуре!
Пушок нашел ответ:
- Вот, потерялся у меня караван, думали - пропал, да, благодарение богу, по милости повелителя, - вот он!
- А товар? - не слушая Пушка, допытывался Садреддин-бай.
- По покупателю. Кому что.
- Мне бы кож.
- Много?
- А почем?
- По сту.
Садреддин-бай отступил, жуя губами, но тотчас приступил опять:
- Я ослышался. Почем, почтеннейший?
- По сту.
Тощий кошелек беспомощно качнулся на животе старика, но Садреддин-бай решительно схватился за него.
- Дам задаток на сто кип. Полный расчет через два дня.
- Наличными по сту. Иначе - сто двадцать пять.
- Окончательно?
- Деньги ваши, товар мой.
- Сто десять.
- Видите, я еще не развьючился. Так? Еще торговать не начал. Еще с купцами не потолковал. Так? Хотите брать - берите по моей цене. Нет - ждите, какая на завтрашний день станет.
- Вот, берите задаток.
- Сколько тут?
- За десять кип.
- За десять дали, а хватаетесь за сто! - пренебрежительно отмахнулся Пушок.
- Пускай! Вашу руку!
- На почин! - уступил Пушок. - Сто кип по сто двадцать пять ваши. Расчет завтра вечером.
- Я просил два дня.
- Не могу ждать.
- Давайте!
Но купцы уже обступали Пушка, обегая караван, протискиваясь между верблюдами, выныривая из-под верблюдов.
- Кожи! - несся слух по базару.
Опустел Кожевенный ряд, к Тухлому водоему бежали как на пожар. Вскоре верблюдов уже с трудом удавалось провести на развьючку или вывести со двора, так стиснулся со всех сторон народ - кто закупать кожи, кто поглядеть на торговлю больших купцов.
Некоторые, наклбнявшись Пушку, заводили разговор издалека:
- Как так случилось, почтеннейший, - не успели мы вас проводить, как назад встречаем?
- Лихорадка затрепала. Пришлось воротиться! - нетерпеливо вздыхал Пушок, чувствуя в себе такую полноту сил, такой преизбыток бодрости и здоровья, каких за всю жизнь не было. Даже забыл, что зад все еще саднил от недавней скачки, намученный сегодняшней, хотя и недолгой, ездой.
Но другие приступили без обиняков:
- Что за товар?
- А чего вам?
- Не кожи?
- А если кожи?
- Берем...
- Сколько надо?
- Цена?
- Сто пятьдесят.
- За кипу?!
- А что?
- Мы как ни спешили, по пятнадцать едва успели сбыть!
- Давно?
- Да какое там давно!
- А нынче цена другая. Тогда и я соглашался на семьдесят.
- Мы помним!
- А теперь привез. Берите. Завтра может подорожать.
- А сказывали, будто у вас кожи пропали!
- Нашлись.
- Ну и цена!
Кто еще мялся, переглядываясь, другие уже протискивались к армянину платить.
Садреддин-бай один толкался по опустелым переулкам, разыскивая то одного, то другого из ростовщиков.
Но и постоянные ростовщики, и менялы, тоже иногда дававшие деньги в рост, тут же вычитали месячный нарост долга, давали деньги с таким расчетом, что заимодавцы, оступись только, попадали к ним в неоплатное рабство.
- Ваш залог? - спрашивал ленивый, огромный, как слон, почти весь прикрытый своим животом перс, ростовщик, у костлявого Садреддин-бая.
- Дом заложу.
- Стоимость?
- Оцениваю в пять тысяч!
- Неслыханно! Кому нужен дом?
- Отличный дом.
- Дом купца в лавке с товаром. А она у вас есть? Она полна товара?
- Вы же знаете меня! Я у вас брал. Всегда рассчитывался.
- Какая мне радость, если со мной рассчитываются в срок!
- Я очень прошу. Одолжите.
- Дом приму за одну тысячу.
- Но ему цена десять! В пять его всегда считают при закладе.
- Уже закладывали?
- Однажды. Давно.
- Тысяча.
- Не хватит!
- Сколько надо?
- Двенадцать.
- При закладе пяти! Что вы!
С трудом раздобыл Садреддин-бай три тысячи под залог дома и, подписав расписку на шесть тысяч и закладную на дом, кинулся в армянский караван-сарай.
Наступал вечер. Но у Тухлого водоема по-прежнему толкались купцы, добиваясь кож от Пушка.
Караван перестали развьючивать. По десятку, по два десятка верблюдов уходили вслед то за одним, то за другим из купцов. Были такие покупатели, что сразу по десятку верблюдов уводили за собой, когда к Пушку пробился наконец совсем истомленный духотой и давкой Мулло Фаиз:
- Почтеннейший! С благополучным прибытием!
- Благодарствую.
- Благосклонно ли взирает всевышний на успехи ваши?
- Вам кож?
- Цена?
- Все распродал. Осталось мешков тридцать.
- Почем за кипу?
- Двести.
- А?
Мулло Фаиз мягко привалился к стене, сполз и сел у ног Пушка, удивленный, что язык его отчего-то застревает между зубами.
Он попытался раздвинуть челюсть, но правая рука не поднялась.
Он поднял левую руку ко рту, но в глазах его потемнело, и он покатился куда-то с порога вниз, в разверзшуюся бездну, во тьму.
Только сердце еще билось, как будто медленно-медленно шел над ним караван; медленно, как во сне: мягко, почти неслышно ступая. И вот уже ничего не стало слышно совсем.
Теперь обступили Мулло Фаиза, пытаясь его поднять. Подняли, понесли, но Садреддин-бай, встретившийся им, отстранился, прижался к стене, пропуская их, досадуя, что ему загородили дорогу, а едва бесчувственного Мулло Фаиза пронесли мимо, кинулся к Пушку:
- Вот! Здесь три.
- Вы зарились на сто. Значит, надо двенадцать с половиной. Долой одну из задатка...
- Там одна с четвертью!
- Не спорьте из-за четверти, почтеннейший. Я даром вас ждал, что ли?
- Но я обещался на завтрашний вечер, а принес сегодня!
- К тому же цена изменилась.
- Как?
- Двести.
- Это не по уговору!
- Вот, я верну задаток, за вычетом четверти.
- За что?
- За ожидание.
- Это... Знаете...
- Хорошо! - перебил Пушок, не любивший обижать людей, совсем почти охмелевший от всего происшедшего и потому благодушный. - Хорошо! Учту и четверть: берете по двести?
- Это, значит, сколько же я смогу взять?
- Посчитаем...
Вечер густел.
Пушок даже еще и не побывал у себя в келье. Еще и с хозяином караван-сарая не успел повидаться, а весь товар уже был сбыт. И почем! По какой цене сбыт!
И на дворе стало уже пусто, - ни одного вьюка! И караван-вожатый увел своих верблюдов из города, а прошло всего лишь три или четыре часа!
- Какую келью пожелаете занять? - спрашивал у Пушка Левон. - Прежнюю?..
- Да. Прежнюю.
- А где же поклажа ваша? Что туда отнести?
- Поклажа? - спохватился Пушок. - Поклажа? Я не взял... Она на прежнем караван-сарае. Я так. Без поклажи.
Он устал.
- Приготовьте мне постель, Левон. А я пойду в харчевню. Я хочу есть.
И вскоре Пушок сел над водоемом, под маслянистым пятном фонаря, свисавшего с гибкой ветки китайской ивы.
И Пушок никак не в силах был вспомнить, что за человек тихо сидит перед ним в зеленой шахрисябзской тюбетейке; где видел он этого приятного человека? Когда? Кажется, будто совсем недавно. Но где?
Аяр тихо сидел, слушая, как в темноте воркует вода, натекая из каменного желоба в Тухлый водоем.
***
Пакля, заткнутая в маленькую глиняную чернильницу, чтоб чернила не сохли и не проливались, зацепилась за острие тростничка, и Улугбек испачкал пальцы.
Он слюнявил и вытирал их о подкладку халатика, а Тимур терпеливо ждал, пока внук снова сможет писать то, что ему говорится.
Улугбек писал уже третий указ из тех указов, что должны быть наготове, когда понадобится их огласить.
- Прочитай-ка! - кивнул Тимур на бумажный листок.
И, все еще вытирая палец, мальчик перечитал недописанную страницу:
- "...Поелику на самаркандском базаре кож в достатке нет, дозволяется воинам выйти без запасных пар обужи, а запасаться будем в пути по тем местам, где кожевенный товар найдется в достатке.
Поелику оружейные купцы жаловались на оружейников, что на изделия свои цен не скинули и в торге упорствуют, дать оружейным купцам из наших кладовых..."
В это время вошел Мухаммед-Султан. И Тимур, приняв из его рук письмо, покосился на Улугбека:
- Поди-ка отмой свои руки. Водой отмой.
Когда Улугбек вышел, Тимур развернул и осмотрел письмо. Что он видел в этих непонятных черточках, точках и завитках? Он осмотрел желтоватый листок плотной шелковой бумаги и вернул Мухаммед-Султану:
- Читай.
Мухаммед-Султан медленно, не так бойко, как это умел Улугбек, принялся разбирать письмо амира Мурат-хана к его сестре Гаухар-Шад в Герат.
- Так, так... Приветы, благие пожелания не читай. Не трать времени, не то Улугбек вернется, а письмо ведь к его матери. Мало ли что... Начинай сразу с дела.
Но чтобы найти то место, где начиналось это дело, Мухаммед-Султану понадобилось еще больше времени, чем читать подряд.
Бормоча, он начинал читать то одно, то другое место, но все это были приветы, или пышные восклицания, или благочестивые ссылки на Коран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176