" - с досадой покосился Тимур на старуху.
Но она усердно занималась куропаткой, ловко разламывая ее белыми сильными пальцами.
"Сколько колец!" - щурясь, присмотрелся он к ее сокровищам.
Кольца были редкостные. Среди них - древнейшие; может, с пальцев самого Чингиза; может, иные блистали на руках хорезмийских ханов, шахов иранских, китайских императоров, раджей Индии. Золото иных было темно или красно; на камнях темнели странные надписи, чьи-то головы или магические знаки.
Какие-то из них подарил Тимур. Иные сохранились от девических лет, пришли из ее монгольского рода; остались от амира Хусейна; сорваны с растерзанных красавиц в растоптанных странах; поднесены купцами или вельможами, искавшими ее покровительства.
В это утро она надела лишь малую толику того, чем обладала, остальное лежало во многих ее кованых ларцах: имей она тысячу пальцев, их не хватило бы надеть все кольца! А пальцев у нее - всего десять, как у простой рабыни!
Откинувшись на подушки, Тимур медленно пил кумыс и поглядывал на посуду, расставленную по скатерти: большое блюдо из красной египетской глины, а царица могла бы поставить золотое, персидское, он ей дарил такие; чашки из зеленоватой китайской глины, прозрачные на свет, но глиняные - ни золота, ни серебра она не поставила. Нынче по всем хорошим домам едят с персидских либо с индийских, с золотых либо с серебряных блюд, нынче в Самарканде ни персидские, ни армянские, ни индийские редкости не в диковину, - понавезли! Но Сарай-Мульк-ханым привередлива: чего у людей много, тем не украсишься.
Она не поставила перед ним ничего такого, на что он уже нагляделся; поставила то, что везти было далеко, что довезти было почти немыслимо, - ни до Египта, ни до Китая руки его еще не дотянулись.
"Египет... - думал, попивая кумыс, Тимур, - там есть пожива: их давно никто не проведывал. А поперек дороги сидит Баязет. Сидит и тешится, что от меня Византию заслоняет. Сам на нее меч точит, а мой меч отводит. А мы поглядим, отведет ли? А мы поглядим, чей крепче. Мой меч еще без зазубрин. А ежели без дела полежит, - глядишь, проточит ржа на нем зазубринку!"
Он молчал, попивая кумыс. А по многим городам, на востоке отсюда и на западе, стояли его войска, готовясь в новый поход.
Новый поход, как и все свои прежние походы, Тимур готовил втайне. Сперва все дело обдумывал сам, никому о мыслях своих не говоря ни слова. Он готовил войско, проверял его снаряжение, вооружал, пополнял, но куда оно двинется, но когда оно двинется, знал до времени только сам.
"Египет... Сколько времени надобно, чтоб собраться? Какой дорогой лучше? В обход, сделать вид, что пошли по другую добычу, а потом в неожиданном месте повернуть, да и... Какой дорогой лучше?.."
Он резко поставил чашку и приподнялся:
- А зачем она едет?
- Гостья зачем?
- Что говорят?
- Может, Халиль-Султан ее звал, - он ведь жениться собрался. Может, вызвал ее просить вас.
- Просить? Разве я против?
- Да ведь невеста-то...
- А есть и невеста?
- В том и дело...
- Кто?
- С улицы. Из ремесленного сословия!
- Какого это?
Она, опустив глаза, прочитала протяжно, подражая чтецам газелл:
Отец узором кожи тиснит.
Дочка взором Халиля теснит.
Видно, в гареме уже давно судачат об этом, если успели и стишки сочинить. Но Тимур пренебрег явной насмешкой старухи над внуком, спросив:
- А что она?
- Есть что-то, конечно. Но можно было и красивей сыскать.
- Взял бы ее во двор, - не на всякой женятся.
Старуха насмешливо вздохнула:
- Любовь!
Тимур строго сказал:
- Пройдет! Халиль не соловей, девка - не роза.
- А все ж...
- Он у тебя, что ли, просил... заступничества?
- Сам вас просить намерен.
- Настойчив!
- Горяч, смел, сердцем чист. За то и хвалю.
- А слушаться, как все, должен. Семнадцатый год ему, пора понимать.
- Пора бы...
- Эту ко двору возьмет, а невесту найдем. Мать его - внучка Узбек-хана, а сам он...
Тимур с раздражением подумал об отце Халиля, о своем сыне Мираншахе: "Нет, не должен Халиль ставить себя ниже этого неповоротливого, лютого кабана!"
- Ко двору возьмет!.. - повторил Тимур.
- Упрямится.
- Ну, так пускай покажет.
- Ее?
- Сперва пускай покажет.
Сарай-Мульк-ханым задумалась: "Как это устроить?"
Тимур прервал ее:
- Ну? Зачем едет?
- Сперва я и подумала: за сына просить едет. Да нет, не то.
- А что?
- Если б за сына, зачем бы ей без спросу ехать?
- Как без спросу?
- От гонца выведали: выехала от мужа тайно; скачет без промедленья; караван при ней невелик, весь на конях; выехала, когда Мираншах на охоте был; смекаем: без спросу поехала. Вот что!
- Длинноват у гонца язык!
- Мы спрашивали, как ему не говорить?
- Я спрошу его сам.
Тимур нетерпеливо поднялся с подушек, говоря:
- Ты ее по чести встреть.
- К ней уж поехали Мухаммед-Султан с Халилем. А я от себя свою арбу послала, кабульскую.
"Знает старуха, кого как принять, - думал, сердясь, Тимур. - Небось даже меньшую госпожу не допускает до своей позлащенной колесницы, а тут своих белогривых кобыл за снохой шлет. Чует, что станет сноха сильна, когда Мухаммед мое место займет, когда меня схоронят..."
Он уже пошел, но старуха опять заговорила:
- Так могилку-то себе...
Тимур сердито отмахнулся:
- Я же сказал: строй!
- Завтра же и приступлю.
- А, хоть сейчас!
И ушел теми быстрыми скачками, не предвещавшими ничего доброго, как выходил к коню, когда наступал час посылать войско в битву.
В одном из прохладных подвалов он сел и велел воинам привести к нему гонца Севин-бей.
Начальник стражи замялся:
- Не ускакал ли? Он собирался назад, к своей госпоже навстречу.
- А ускакал, - настичь!
Но гонец еще седлал, когда его отозвали и повели к повелителю.
***
Тимур казался еще суровее, когда вышел в установленное время к своим вельможам.
Он спрашивал коротко, и надо было отвечать без запинки, без промедления, сразу... Особенно в такой день, когда он спрашивал, глядя на пол, чтоб не пугать людей своим тяжелым взглядом.
Узнав от казначея, что прибыл один из караванов с индийской поклажей, Тимур велел, прежде чем убрать поклажу в сундуки, разобрать ее и разложить по залам в Синем Дворце.
- Я гляну, хорошо ли довезено.
Обсудив многие дела, Тимур окончил прием и отпустил советников и царедворцев в город, предложив им после четвертой молитвы, перед закатом, явиться в Синий Дворец подивиться индийским диковинам. Но и приглашая он не поднял глаз.
Оставшись один, он позвал Мурат-хана:
- Объяви всем царицам: ехать в город; ждать там прибывающую госпожу. Сюда не вернемся. А в какой сад выедем, в городе объявлю.
Вскоре по всем залам просторного дворца поднялась суета. Стуками, перекличкой, топотом слуг наполнился весь дворец и весь сад, где только что даже царицы и вельможи говорили лишь шепотом.
А Тимур уже выезжал из ворот, оставляя позади всю поднявшуюся суету, и чинно ехали за ним, каждый на своем месте, спутники, охрана, воины, словно все давно знали об отъезде и давно собрались: он не потерпел бы, если б кто-нибудь замешкался, если б чья-нибудь подпруга оказалась слабой, если б чьи-нибудь ножны не пристегнулись к ремню, - он давно всех приучил жить так, чтоб каждую минуту мог повести их, куда б ему ни вздумалось, - на городское ли гулянье, на битву ли к индийским городам.
Седьмая глава
СИНИЙ ДВОРЕЦ
Синий Дворец высился над Самаркандом, поблескивая изразцами, темными, как ночное небо.
За крепкими стенами с башнями по углам теснились десятки строений, дворов, кладовых, мастерских.
На Оружейном дворе, в глубине просторных подвалов, под черными сводами лязгало железо, плавились сплавы, били молоты по прозрачным, как красный воск, брускам.
Пламя горнов то там, то тут отсвечивало кровавыми каплями на грудах готового ковья - наконечников копий, островерхих шлемов, сабельных клинков и кинжалов, ожидавших часа, когда вынесут их из глубокого мрака на белый свет.
Голубой и зеленый чад слоился под сводами и неторопливо уползал наружу через низкие двери; но оружейники не смели выглянуть из-под темных сводов, пока старшина дворцовых ковачей и литейщиков не кликнет их на недолгий отдых, проглотить лепешку с похлебкой да отдышаться в душном воздухе Оружейного двора.
Низкие ниши выходили на тесный двор, обстроенный множеством других ниш, где в глубине, за тяжелыми дверями кладовых и складов, хранились запасы оружия, откованного здесь или свезенного сюда из походов.
В те дни старшины торопили мастеров. Едва ковачи успевали отковаться от одного заказа, как их скликали на новую ковку.
Кладовщикам было приказано пересчитать оружие на складах, пересмотреть старые кладовые. На двор выволакивали груды ржавья. Опытные оружейники перебирали и скользкие свежие сабли, смазанные салом, и тронутые ржавчиной, щербатые, иззубренные мечи.
На эти дни сюда созвали и многих свободных мастеров из городских слобод. Косторезов - вырезать и наклепать рукоятки на поврежденные сабли, обрукоятить новоковые клинки; оружейников - разобрать чужеземное оружие: что годится - обновить, а хлам разобрать на перековку.
Вызвали сюда и кольчужника Назара, туляка.
Он пришел со своим подмастерьем Борисом. Их поместили под навесом, куда и сносили из кольчуг то, что залежалось по дворцовым кладовым.
Кольчуг оказалось немного. Были тут старые, кое-где помятые, а то и пробитые кольчуги. Борис перебирал их и расправлял, а Назар разглядывал их, неторопливо, пристально, одну за другой, будто читал книгу за книгой.
Седые космы Назара перехватывал узкий ремешок, чтобы волосы не лезли в глаза, но косматые брови часто опускались, хмурясь, до самых глаз: он видел пути, пройденные многими из этих молчаливых участниц былых походов, вынутых для похода предстоящего.
- Гляди, Борис, сколько кольчуг наволочено, а цельных не видать.
- С побиенных содраны.
- Вцеле добрый воин в полон не дастся, ежели кольчугой оборонен.
- А ты вон сам их ковать искусен, а в полону живешь.
- Попрекаешь, сынок?
- Не попрек, а спрос: лестна ли человеку неволя, когда может он меч добыть?
- Можем добыть, да не надо.
- Чего это?
Назар широким черным ногтем обскабливал кольцо на одной из кольчуг:
- Смолистая ржа-то.
- А что?
- Небось кровь.
- Чистой тут ни одной не видно.
- Вот, гляди: эта склепана неведомо кем, незнамо когда. Вся излежалась: ей уж в походы не хаживать, а виды она видывала, ратные кличи слыхивала. И гляди - наша она.
- По чем узнал?
- На месте склепки, на каждом конце - будто змеиная головка, - наша старая клепка. Глянь другую - головка длинная, язычком, - то ковали персияне, а может, арабы в Дамаске. Их работу знаю, - на взгляд приятна, да меч ее сечет. А наша круглая клепка мечу не дается, ее только прорубить можно, а чтоб по воину так рубануть, сперва надо, чтоб воин под удар подставился. Клепать надо три, а то и четыре махоньких кольца, одно в одно. Из махоньких кольчиков скуешь, - большим мечом не просечешь. Из больших колец скуешь, - малый меч ее рассечет: в ней отжиму нет, она удар будто лбом принимает. Разумеешь?
- Учи, учи. Слушаю.
- А чего ты хмурый такой?
Круглолицый, узконосый, румяный Борис по нраву своему был застенчив, а чтоб скрыть свою досадную стеснительность, напускал на себя мешковатость, а в разговоре - неразговорчивость. Однако Назар к этому привык, и удивило его какое-то невеселое раздумье Бориса.
- Учи, учи. После спрошу.
- Учись. Кольчуга - оружие дорогое, простому воину она не по плечу. Если какой и добудет ее в бою, со врага совлачит, сам в нее не облачится: к ней разом всяк потянется; кто сильней, кто знатней, тот ею и завладает.
- Учи, учи...
- Вот, гляди, - одинарной выковки. Эта и от стрелы не заслонит, не токмо от копья. Такие в латынских землях, в каменных городах куются. Такие надевают от собственного своего страха, для успокоения, чтоб не боязно было в темную ночь из дому выглянуть, там не то что у нас, - мы вон в одной холстинке через дебри-леса на медведей либо на вепрей хаживаем, на Орду - грудь нараспашку - с одним топором выходим. И слава богу, живем.
- В полону-то?
- Это ты да я, а речь - об нашем народе.
- Ты да я, а уйти могли бы: мечи на дорогу достали бы.
- И доставать не надо: понадобятся - возьмем. Да не надо.
- Опять "не надо"! Это как так?
- Глянь-ка на сей двор. Вон всего сколько повытаскали.
- Видать, собираются.
- А куда?
- А кто ж их знает? Не успели воротиться, а уж опять... Каков поп, таков и приход.
- Тут, сынок, приход сам себе подходящего попа нашел, - хром, а неусидчив; сухорук, а драчлив. Им и нужен такой, - они набегут, награбят, выжгут чужое, вытопчут, да и ко двору. А двор-то - вот он. Гляди да приглядывайся: чего воруют, чем торгуют, востро ли мечи наточены да куда поворочены. Я гляну, ты глянешь, а нашего народу тут не так мало: одни торгуют, другие ремесленничают, третьи - в полону. С тем - словом перекинешься, с другим - молчком переглянешься, ан и выйдет, не мало тут нас для такого-то далека. А через нас на Руси хорошо знают, каков народ здешний, каково ему эту горькую чашу пить, каков царь здешний, - чтоб нашему народу от той чаши загодя отстраниться. Потому, сынок, и не тянись за мечом: мы без меча тут сильнее. А с простым людом нам и тут не тесно. Кто нас в слободе обижает? Никто! А ведь со всякими народами тут хлеб-соль делим, почасту над одной бедой слезы льем, без всякого слова друг другу себя высказываем.
- Я на слободу не в обиде.
- Людей распознавай не по языку, а как дома распознал, так и здесь распознай. Земля едина, единым богом сотворена. И все мы - один одному - братья; иноязыкого не обижай, а кровного своего не давай в обиду.
Кольчуги из их рук ложились каждая на свое место - ветхие в сторону, рваные - в другую.
- Цельных-то не видать! - посетовал Борис.
- И слава богу: на разбой идут, а себя берегут. Битва - дело святое, когда народ на оборону встает, а когда на разбойное дело сбираются, грех тому, кто им оружье кует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176