Джесси и Чарли встали молча, словно им обоим пришла в голову одна и та же мысль, и посмотрели на небольшую лужайку внизу. Там расстилался персидский ковер весенних цветов – розовые, желтые, голубенькие чашечки. С минуту Чарли смотрела на них, откинув головку, затем медленно направилась туда, пробираясь между деревьями. Джесси отстал, закуривая папиросу. Глазами он следил за Чарли.
– Вижу вашу ногу сквозь платье, Чарли! – крикнул он ей.
Она небрежно осмотрела себя.
– Да? Вероятно потому, что я стою на солнце. К этому платью я никогда не надеваю нижних юбок.
Они побрели вдвоем через луг.
– Ну знаете, – прорвало Бена, – этот молодой человек слишком вольно выражается!
Он смотрел им вслед. Лицо его было красно, как кумач.
– Современная молодежь…
– Современная молодежь – прелесть, – сказала Лотти.
На усеянном цветами ковре луга Чарли начала танцевать какой-то танец – танец, казавшийся вдохновенной импровизацией, но потребовавший, вероятно, долгих часов упорной подготовки. Если бы лесная нимфа носила когда-либо шерстяное вязаное платье, она выглядела бы в точности так, как Чарли в ту минуту. Бен попытался по-своему выразить эту мысль:
– Черт побери, однако эта малютка умеет плясать! Где она так выучилась?
– Она училась много лет. Знаете, теперешняя молодежь всем занимается, в ее распоряжении многое, о чем мы никогда и не думали! И жаль, что не думали! Они образованнее нас. Они разбираются в музыке, книгах и смотрят миру прямо в глаза. Они свободны!
Бен рыл щекой мягкую землю.
– Свободны? Что вы этим хотите сказать?
– Ну… свободны, – неопределенно протянула она. – Они честны, не боятся.
– Чего не боятся?
Лотти лишь покачала головой и продолжала молча вязать. Солнечные блики играли на ее волосах, на крепких, сильных плечах, на стройных, обтянутых шелковыми чулками ножках. Бен окинул ее одобрительным взглядом.
– Ну, для меня вы достаточно совершенны, – выпалил он.
– О, мистер Гарц, вы мне льстите, – поспешно сказала Лотти, а про себя подумала с ужасом: «О Господи, останови его!»
Но Бен и сам немножко испугался того, что сказал. Ведь дело с мужскими часами находилось еще в довольно неопределенном положении.
– Ну, знаете, я не такой человек, чтобы льстить. Я только хотел сказать, что мы, старшее поколение, совсем не так уж плохи. Я ни в чем не завидую этим юнцам. Пожалуй, я немного чудак. Не такой, как все.
– Вы думаете? – заметила Лотти, прилежно провязывая петлю за петлей.
«Ты такой же, как миллионы других – тысячи миллионов тебе подобных!» – подумала она.
– Да, мне так кажется. Я видел свет, многое пережил, был и на коне, и под конем. Можно сказать, знаю мир от погреба до чердака и никому ни в чем не завидую.
Лотти слабо улыбнулась, взглянула на него: какой он весь прилизанный, слащавый и банальный! Что может скрываться за его мирными, напыщенными, скучными речами? Приключения, дерзания? Нет, какое там! И все же этот добродушный, пузатенький холостяк был знаком с некоторыми сторонами жизни, которых она никогда не касалась.
– Что вы хотите сказать, говоря, что многое пережили?
– Ну мало ли что приходится переживать!.. Вы меня понимаете. Мужчины… гм… такая милая барышня, как вы, не может понять нас… но я… гм… пережил те же искушения, что и все мужчины… Теперь я знаю, что в них нет ничего стоящего. Дайте мне уютное местечко, собственное хозяйство, маленький мотор, чтобы мотаться на нем по белу свету, и я не поменялся бы местами ни с королем, ни… с поэтом. Да! Пожалуй, я немного чудак. Не такой, как другие. Вот именно, не такой!..
Как ни мал был опыт общения Лотти с мужчинами, она, как каждая женщина, знала, что известные слова вызывают строго определенную реакцию. В разговоре со средним мужчиной известная фраза немедленно вызывает соответствующую реакцию, и это подобно уженью рыбы в кишащей форелью реке. Например, этот диалог она, да и любая женщина на ее месте, могла бы записать слово в слово заранее. Она так ясно представляла себе ход мыслей Бена. «Он хочет сделать мне предложение, – думала Лотти, – но осторожность велит ему подождать. Он еще не уверен в своем часовом деле. Конечно, он предпочел бы более молодую жену, но убедил себя, что это было бы безрассудством. Ему пора обзавестись семьей, позаботиться о домашнем уюте. Он находит, что я недурна собой. Он совсем не без ума от меня, но полагает, что может довести себя до состояния достаточного восхищения. Захоти я только, я могла бы сейчас же заставить его забыть осторожность и попросить моей руки». Он продолжал разговор:
– Я мало говорю о том деле, в которое я вхожу. Я не из тех, кто много болтает. Делай свое дело, говорю я себе, и тогда тебе не придется болтать. Твое дело само скажет за тебя.
Лотти смотрела на него – на его мясистые руки, на мешки под глазами, на редеющие волосы, зачесанные длинными прядями через макушку и никого не вводящие в заблуждение, – и думала: «Он хороший человек. Работящий, добрый, скромный. Он на пути к почти верному успеху в делах. Будет тем, что называется хорошим мужем. А что ты такое, Лотти? Ты – засидевшаяся девица не особенно выигрышной наружности. Почему же ты воротишь нос от него? Право, это страшно глупо с твоей стороны…»
– И мне нет никакого дела до того, что обо мне думают или говорят другие, – ораторствовал Бен Гарц. – Мне это до лампочки! Я делаю, что нахожу правильным, вот и все.
Лотти быстро поднялась, почти вскочила, так что вязанье полетело к его ногам и заставило его вздрогнуть.
– Я пойду за детьми, – поспешно бросила она. – Нам пора в обратный путь.
Он не успел и глаз поднять, как она уже исчезла. Широко раскинув руки, сбежала она по мягкой зелени холма и пустилась через поле. Крепкие ноги быстро мелькали из-под короткой юбки. Она издали позвала Джесси и Чарли. Те поднялись с места. Ее настроение как-то передалось им. Смеясь, помчались они к ней навстречу, смеясь, столкнулись с ней, схватились за руки и завертелись втроем, как сумасшедшие, пока не упали, едва переводя дух, на землю.
Лотти первая, все еще тяжело дыша, поднялась на ноги.
– Мне пришлось удрать, – объяснила она, – иначе я могла бы лопнуть!
– Лотти, – сказала Чарли, – на обратном пути я сяду впереди. Ты и Джесси можете секретничать сзади.
– О нет…
Но когда усаживались в автомобиль, каким-то образом вышло так, как хотела Чарли. Чарли во всем добивалась своего.
– Мистер Гарц, пожалуйста, разрешите мне править часть дороги!
Бен озабоченно покачал головой:
– Конечно, я бы с удовольствием, мисс Чарли, но боюсь, вы плохо знаете мой маленький мотор. Боюсь, он будет нервничать в чужих руках. Позвольте уж лучше мне…
Но в конце концов рулевое колесо очутилось в тонких, сильных руках Чарли. Бен Гарц напряженно следил за ней, каждый раз порываясь схватиться за тормоз. Под опытными руками Чарли мотор взлетал на холмы, как сокол, и мчался стрелой, вздрагивая и ворча.
– Вы бы сбавили немножко ходу, а, – время от времени советовал Бен.
Затем, взглянув искоса на изящный профиль своей молодой оживленной спутницы, он сказал как будто нехотя:
– А вы здорово ведете машину, мисс Чарли!
Лотти была очарована Джесси Диком. Ей казалось, будто она знакома с ним давным-давно. Говорил он мало: сначала с необычайным заражающим жаром высказывался о каком-либо предмете и затем погружался в молчание. Он сидел в небрежной позе и редко взглядывал на Чарли. Его глаза ласково смотрели на Лотти. Лотти заметила, что, беседуя с ним, она говорит остроумно и немного иронично. «Вот этот, – подумала она, – действительно не такой, как все. Я и понятия не имею, какие мысли бродят в этой красивой голове. Я не знаю о нем ни ши…» – Она слегка фыркнула, и Джесси был так чуток, что даже не спросил, над чем она смеется.
В августе Лотти вместе с матерью и тетей Шарлоттой отправились на один из летних курортов на берегу Мичигана, где они проводили каждое лето. Пейсоны снимали небольшую дачу в три комнаты неподалеку от отеля, с верандой, обвитой диким виноградом, и крошечным садиком. Днем Лотти чувствовала себя еще сносно. Миссис Пейсон часто уходила на партию бриджа. Тетя Шарлотта покачивалась в кресле с вязаньем в руках и провожала глазами молодых девушек в ярких легких свитерах, белых туфлях без каблуков и шуршащих юбках. Иногда Лотти даже играла в гольф, когда мать и тетя Шарлотта дремали или благодушествовали на веранде дачи или отеля. На неделе мужчин было мало, но по пятницам пароходы и поезда привозили толпу мужей и женихов на субботу и воскресенье. По субботам устраивались танцевальные вечера. Лотти, сидя на веранде дачи, слушала доносившуюся до нее музыку. Мать и тетя Шарлотта укладывались спать самое позднее в половине одиннадцатого, а частенько и на час раньше. И эти вечера бывали неописуемо ужасны. В долгие, черные, бархатные ночи Лотти сидела одна на веранде, охраняя сон двух спящих старух и вперив взгляд в темноту. Громко стрекотали кузнечики. Со стороны отеля доносился молодой девичий смех. Порой раздавался низкий мужской голос – какая-то парочка проходила мимо. Мотылек бился головой о стеклянную дверь. Группа спешащей из отеля домой прислуги нарушала тишину. Вечера были неописуемо ужасны.
Глава тринадцатая
Лотти Пейсон последний раз так проводила август. В августе же следующего года она, сидя уже в мастерской Красного Креста на Мичиган-авеню, резала марлю, свертывала бинты, простегивала теплые куртки и размышляла о том, что беседы женщин, работающих за длинными столами и склонившихся над швейными машинами, поразительно напоминают болтовню в светлой памяти «Кружке для чтения». Впрочем, этот кружок был здесь представлен почти в полном составе. Лица его членов, в рамках белых наколок сестер милосердия, казались странно просветленными. Одна Бекки Шефер носила свой чепец с несколько залихватским видом. Она была «капитаном отряда», и ей по должности была присвоена алая наколка. Бекки походила на Кармен, забредшую в женский монастырь. Лотти работала в мастерской три раза в неделю. Миссис Пейсон занялась продажей облигаций займа Свободы с уверенностью и сноровкой профессионала. Что касается тети Шарлотты, то ее руки, которые так бойко шили, кроили и стегали в шестидесятые годы и даже создали знаменитое одеяло в семидесятые, не потеряли своей ловкости и поныне. Она вязала с поистине фантастической быстротой и совершенством, заканчивая свитер в три дня, пару носков – в два часа. Сверх того она складывала и свертывала перевязочные материалы, записавшись в мастерскую Красного Креста, открытую в гостиной ближайшего отеля. Даже Жаннета была заражена общим энтузиазмом. Как стенографистка она получала неслыханное для этого времени жалованье, и хоть и не в силах была отказаться от шелковых чулок, дорогих блузок и перчаток и поговаривала даже о меховом пальто на зиму (каждая уважающая себя стенографистка непременно должна обзавестись таковым к декабрю), денег тем не менее у нее оставалось достаточно, чтобы делать щедрые пожертвования во всевозможные фонды, ассоциации и комитеты помощи жертвам войны, растущие, как грибы после дождя. Она давно уже выплатила сто долларов своему брату Отто, ушедшему на войну с первым набором. Даже Гульда сменила свои многомильные кружева на клубок шерсти. Генри Кемп работал по вечерам в окружной вербовочной комиссии. Чарли танцевала в благотворительных спектаклях и записалась на воскресные дни на амплуа запасного шофера. Из всего семейства одна Белла оставалась в стороне. Правда, время от времени она лениво садилась за вязанье, но от шитья в мастерских, говорила она, у нее болит голова, а царящая там сумятица неблагоприятно отражается на ее пищеварении. Она была против войны, против принудительного набора, против Вильсона.
А Бен Гарц преуспевал. Тот, кто когда-либо сомневался в наличии у него дара коммерческого предвидения, должен был навеки умолкнуть. На руке каждого защитника отечества – будь то рекрут или генерал, матрос или адмирал – красовались часы. И когда теперь Бен Гарц предлагал Кемпу толстенную сигару, Генри нехотя, но почтительно брал ее в руки, одобрительно разглядывал красный с золотом кант и уже не предлагал свои, значительно худшей марки.
– Выкурю ее после обеда, – говорил он и засовывал в жилетный карман.
Генри постарел за последний год. Торговля у него шла из рук вон плохо, товары американского производства не пользовались спросом.
Зимой, перед началом войны, в феврале 1917 года Чарли в один прекрасный вечер объявила отцу и матери, что намеревается стать женой Джесси Дика, когда ей исполнится двадцать, то есть в июне месяце. Джесси получил место фельетониста в Чикагском информационном бюро и кинорецензента в одной из вечерних газет. Его корреспонденции в этой новой для него области отличались такой же силой и выразительностью, как и его поэтические опыты.
– Ну разве я не была права? – спросила миссис Пейсон Беллу. – Недаром она, словно кокотка, говорила об этих… пяти детях!
– У кокоток не бывает по пяти детей, – довольно неудачно отпарировала Белла.
Миссис Пейсон убеждала свою дочь в необходимости принять немедленные меры к пресечению сумасшедшего замысла Чарли.
– Ты должна этому помешать, вот и все.
– Как помешать?
– Как! Запретить и кончено.
Белла только улыбнулась:
– О, мама, до чего ты странная! В наше время родителям так же невозможно запретить дочери выйти замуж за кого она хочет, как посадить ее на цепь в башне.
– Позволь мне с ней поговорить, – сказала миссис Керри Пейсон. – Я сумею найти для нее несколько теплых слов.
Несколько теплых слов свелись к тому, что она назвала Джесси Дика сыном мясника, бездельником и щелкопером, не умеющим заработать себе на хлеб насущный. Чарли выслушала ее со стальным блеском глаз. Затем она заговорила спокойно, убедительно, с потрясающим чувством собственного достоинства и необычайно эффектно.
– Вы – моя бабушка, но это не дает вам права говорить со мной так неуважительно, как вы только что себе позволили.
– Неуважение?! К тебе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31