Изменение не может быть частичным, – сообщил Дилан. – Ты либо человек, либо нет. Либо селки, либо нет. Ребенок будет кем-то одним.
Она слушала его холодные, сухие слова, видела жесткие, ссутулившиеся плечи. Ее сердце разрывалось от сочувствия, когда она думала о выборе, который сделала за него мать, о жестоких переживаниях мальчишки, каким он был, и об одиночестве мужчины, которым он стал. Но он ошибался.
– Это все чепуха, – сказала Реджина. – Семья есть семья.
Дилан приподнял бровь.
– Кровь гуще, чем вода?
Действительно, сможет ли она любить ребенка, которого носит, если он родится… не таким?
– Да, – беспечно ответила она.
– Как уверенно ты это говоришь! – усмехнулся Дилан. – И как слепо… Ты и в самом деле думаешь, что теперь, когда ты узнала, кто я, сможешь смотреть на меня теми же глазами, что и раньше? Я и мой брат – мы разные.
– Это точно, – пробормотала Реджина. – Он не такой псих.
Веселые искорки вспыхнули в его черных глазах.
– Что есть, то есть.
– И к тому же не он нашел меня. Он не мог меня спасти. Это сделал ты. Так что твои котиковые штучки оказались как нельзя кстати.
– Как Лесси, которая спасла Тимми из колодца, – сказал Дилан.
Реджина прищурилась. Она узнала этот язвительный, защитный тон. В конце концов, она тоже была матерью мальчика. Дилан был менее уверен, меньше контролировал себя и ситуацию, чем готов был признать. Одна ее часть хотела подбодрить его, как она поступала с Ником. Вторая же возмущалась от одной мысли об этом. Она была уставшей, избитой, она была беременна, и у нее болело горло. Он был здесь не потому, что он хотел этого, не потому, что хотел ее, а потому, что ребенок, которого она носила под сердцем, мог стать частью какой-то вселенской борьбы за власть. Если это будет селки и девочка…
А если не будет, он уйдет. И это значит, что она окажется в том же положении, что и раньше, и будет воспитывать своего ребенка, своих детей, снова одна.
Она отодвинулась от стола.
– Мне на десять к врачу.
– Я пойду с тобой, – мгновенно откликнулся он.
Делает вид, что заботится о ней. На самом деле это, конечно, не так…
Реджина не могла допустить, чтобы его предложение заставило ее подумать, что она может на него положиться.
– Я тебя туда не приглашаю. Но думаю, что сообщу тебе новости в случае, если врач сделает какие-то анализы. Или не сообщу.
– Ребенок зачат в человеческом облике. Он может стать человеком. В любом случае он родится человеком и будет им, пока не повзрослеет.
В тринадцать лет. Мысль о том, как она будет проводить подростка, наполовину человека – мальчика? девочку? – через период полового созревания, напугала ее. Как она с этим справится?
А как с этим справился Дилан?
– Отлично. – Она с трудом выдавила из себя улыбку. – Вот только не знаю, как объясню матери, почему рядом с детской кроваткой будет стоять садок для рыбы.
На его лице мелькнула тень. В глазах бушевала буря.
– Реджина…
Она плотнее укуталась в свою футболку.
– Не надо, не сейчас. Прошу тебя. Я… – Совсем без сил. Боюсь. Разбита. – ….иду спать. Увидимся утром.
Дилан смотрел на закрытую белую дверь в спальню Реджины. Она приняла его объяснения. Она готова смириться с его присутствием и защитой. Этого уже достаточно.
Он и не ожидал, что она будет искать его компании или его утешений. Всего за несколько недель он разрушил ее прежний мир, наполнил ее жизнь опасностями и пошатнул устои ее веры. Ей нужно время, чтобы восстановиться. Восстановиться и поспать. Ей нужен покой.
Он мог это понять. Разве не то же самое нужно и ему? Он хотел этого всегда. Никаких человеческих ожиданий, никаких запутанных и все усложняющих чувств. Вечно жить на воле, в море – с его бесконечной сменой настроений и постоянно меняющейся погодой, с его бесконечной сменой постоянно меняющихся сексуальных партнеров.
И неважно, что одна из тех, кого он хочет, только что ушла спать без него.
Он представил себе, как она раздевается, снимает мешковатую футболку и мягкие черные брюки, как укладывается под одеяло одна. Ему следовало быть там, с ней. Если бы он был там, он смог бы успокоить ее. Он мог бы обнять ее, ощутить всю плавность ее форм, всю ее нежную мягкость, почувствовал бы соленый вкус ее кожи и терпкость губ, он с силой вошел бы глубоко в нее, такую розовую, влажную, его…
Тяжело дыша, он остановил себя, смущенный тем, о чем думает, но все равно не перестал думать об этом.
Все-таки не его.
Он не был своим отцом, чтобы предъявлять права на другое живое существо. И не был своей матерью, чтобы ради секса принести в жертву свободу моря.
Он селки. И спит один на диване. Сегодня ночью, по крайней мере.
Успокоенный этими мыслями, он взял одеяло и в это мгновение услышал из комнаты Реджины мучительные всхлипывания.
Проклятье! Он бросил одеяло и подошел к двери.
Она лежала на боку спиной к нему, свернувшись калачиком, как ребенок. Ее темные волосы рассыпались по подушке. Он не видел ее лица или груди, только гладкое изящное плечо, бледный нежный затылок, плавный изгиб талии.
От пронзительного желания его затрясло.
Она вздрогнула и что-то забормотала. Это во сне, догадался он.
– Все будет хорошо, – тихо сказал он, оставаясь в дверях.
– Ники, – хрипло прошептала она.
– С ним все в порядке. Он здесь, – сказал Дилан, чувствуя себя беспомощным болваном. – Я здесь.
Она застонала.
С ощущением собственной беспомощности он смириться не мог. А мысль о том, что следует оставаться в стороне, даже не пришла ему в голову.
Он забрался в постель и обнял Реджину, а она уткнулась носом ему в шею.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Его тело было теплым, очень теплым, в то время как Реджина замерзала, пальцы на руках и ногах окоченели, а в животе, казалось, поселилась глыба льда. Она вжималась в Дилана, остро нуждаясь в том, чтобы он согрел ее, окутал собой, пыталась освободиться от жутких воспоминаний о непроглядной тьме пещеры и кошмаре затапливающей ее воды.
Холод, пробирающий до костей, от которого перехватывает дыхание…
Она дрожала, неловко расстегивая в темноте его пуговицы. Он рванул рубашку и прижал Реджину к себе, придавив ее к каменным мышцам своей почти лишенной растительности груди.
Она облегченно встрепенулась. Но даже в его объятьях кошмары не покидали ее, затягивая сознание, словно тяжелый серый туман, холодный и липкий. Эти сны были ей ненавистны. Она взялась за пряжку на ремне брюк Дилана и почувствовала, как сжались мускулы у него на животе. Хорошо. На ощупь он был таким теплым, теплым и живым, и…
Его ладонь легла на ее трясущиеся руки и сжала их.
– Что ты делаешь?
Она готова была расплакаться, но вместо этого попыталась отшутиться:
– Неужели непонятно?
– Мне – нет. – Голос его звучал угрюмо.
Ее обдало горячей волной обиды и унижения, но все равно это было лучше, чем холод.
– Страшный сон приснился, – объяснила она.
– Я так и подумал.
При этом он не отпускал ее руку.
– Я никак не могу отделаться от воспоминаний… Уйти от мыслей… – Она снова была в пещере, снова во тьме, только теперь окружавший ее мрак кишел демонами. – Я боюсь.
– Ты и должна бояться. И не мне тебя успокаивать.
Потому что он не человек? Или потому что он уйдет? Ни то ни другое сейчас не имело для нее значения.
– Только ты и можешь это сделать. – Он был единственным, кто мог понять, через что ей довелось пройти. Кто знал, с чем она там столкнулась. Кто смог вытащить ее из темноты. – Ты был там. И ты меня спас.
– Ну и что это тогда? Твое «спасибо»?
Горячая волна унижения разливалась по телу, обида заливала жаром ее щеки и грудь. Она передернула плечами.
– Да, если хочешь.
– Давай лучше поговорим о том, чего хочешь ты, – сказал бесстрастный, словно священник в исповедальне.
– Я хочу перестать думать, – сказала она, и голос ее дрожал, как и ее руки. – Я хочу почувствовать что-то еще, кроме страха и одиночества. Я хочу тебя.
– Я не хочу причинить тебе боль.
– Я и так представляю собой одну большую рану. От секса мне точно хуже не будет. Может быть, мне даже станет лучше.
Это даст мне почувствовать себя живой.
– Трахнуться для успокоения! Как… романтично.
В голосе его появились незнакомые нотки. Раздражение? Удивление? Ей было неважно. Все равно это лучше, чем его безразличная холодность.
– И это я слышу от парня, который напоил меня, а потом еще и прижал к скале?
Похоже, он смеялся; в темноте его тело вздрагивало. Она почувствовала, как он подвинулся – недостаточно близко, еще недостаточно близко – и приподнялся на локте. Лунный свет из окна упал на резкий контур его скулы. Блеснули зубы.
– Мне казалось, что это было романтично.
Она фыркнула.
– Тебе казалось, что со мной все будет просто.
– С тобой?
Он убрал прядь, упавшую ей на лоб. Она ощутила легкое прикосновение его шершавых пальцев, и все ее тело, до самых кончиков, пронзило судорогой. На этот раз уже не от холода.
– Из всех женщин, которых я знал, с тобой мне было труднее всего.
Мгновение он смотрел на нее, казалось, впитывая лунный свет своими черными глазами, отчего дыхание ее замерло. Затем осторожно, легко прижался губами к ее губам в дразнящем, почти нежном поцелуе. Почти…
Она застонала и выгнулась ему навстречу, страстно желая почувствовать его вкус, его язык. Он дал ей это, но понемногу, маленькими глоточками, которые обещали большее.
Она вцепилась в его рубашку, притягивая его к себе. Но этого ей показалось недостаточно. Ее руки скользнули к нему под рубашку, ощупывая его тело, оказавшееся твердым там, где у Алэна оно было мягким, и гладким там, где у Алэна были волосы. Все было иначе. Она прижала ладонь к его груди, где тяжело и быстро билось сердце, и что-то внутри нее растаяло. Разбилось.
Он был здесь. Он принадлежал ей. По крайней мере, сегодня ночью. Ночью, когда он был ей необходим.
Его руки гладили ее через ночную рубашку, ощупывали ее грудь, ласкали соски, заставляя ее сжимать зубы от возбуждения. Ее ноги беспокойно двигались под простыней, переплетаясь с его ногами. Прикосновение грубой джинсовой ткани к коже одновременно и раздражало, и заводило ее.
Она отодвинулась и облизнула губы, пытаясь различить на них вкус его поцелуя.
– Если тебе действительно хочется романтики, на этот раз ты мог бы снять брюки.
И снова приступ его беззвучного смеха.
– Ну вот, опять с тобой все непросто.
Он стащил джинсы, высоко приподняв одеяло, и бросил их на пол. После этого крепко обнял ее.
– Довольна?
Сердце ее глухо стучало.
– Еще нет.
Одним плавным движением он оказался сверху, раздвинул ее ноги коленом и устроился между ее бедер. Она чувствовала, как он прижался к ней, такой твердый и горячий. Обжигающе горячий. Раскачиваясь на ней, он провел губами по ее губам. Раз, другой…
– Я хочу быть в тебе.
– Да.
– Войти в тебя.
Почему бы и нет? Она и так уже была беременна. И она хотела этого. Хотела его.
– Да.
Он захватил ее рот и проскользнул в него языком. Поцелуи его становились все более глубокими, влажными, дикими. Его руки обвивались вокруг нее, ощупывали ее, проникли в ее трусики. Послышался треск ткани. Она не обратила на это внимания. Он снова увлекал ее в темноту, во влажный, крутящийся водоворотом мрак, но на этот раз скалой стало его тело, а тьма была плотной и теплой, словно бархат. Вожделение кружилось огнями перед ее закрытыми глазами, с тихим шорохом разливалось по венам, вздымалось, как морской прилив. Она задыхалась. Его ладони гладили ее ягодицы. Потом он перевернул ее, уложил на живот и приподнял ее бедра.
Она задохнулась. Из чувства протеста. От возбуждения. Она хотела прикасаться к нему, хотела видеть его, меняющееся выражение его лица. Было в этом что-то смутно-тревожное – он был так близко от нее и все же вне досягаемости, вне ее контроля. Тревожное и – она должна была в этом признаться – возбуждающее. Он опустился на нее, опершись на локти и удерживая ее ногами. И она почувствовала его, его всего, ощутила, как его горячая набухшая плоть движется у нее по спине, проходит по ягодицам, упирается в заветную щель.
Нервы ее натянулись до предела. Тело затрепетало. Одной рукой он обхватил ее за талию, и его длинные пальцы легко двинулась по животу к ее нежным, влажным складкам. Она затаила дыхание, а его рука с необычной деликатностью ощупывала, гладила и раздвигала их. Ей было очень тепло, она чувствовала себя до боли живой, и каждый нерв, каждая мышца отчаянно отзывались на его прикосновение. Его пальцы ласкали ее, добиваясь ответной реакции. Ее руки на простыне сжались в кулаки. Она бесстыдно тянулась к нему, выгибаясь дугой, чтобы принять его в себя, и волны удовольствия прокатывались по ее телу.
Она услышала его довольное урчание, а затем он вошел в нее. Овладевая ею. Глаза ее закрылись. Она уже забыла, какой он большой. Как это приятно! Даже слишком. И все-таки недостаточно.
Прядь его волос коснулась ее щеки. Его горячее дыхание согревало ее висок.
– Нравится… – сказал он.
Она не видела его лица, но поняла, что он хочет этим сказать.
– Да.
Необходимо было снять это жуткое желание. Его желание. Ее.
Одним мощным движением он заполнил ее. Она застонала, застигнутая врасплох. Ошеломленная. В таком положении она смогла почувствовать все. Силу его рук, пот на его груди, его член глубоко внутри, который толчок за толчком выбивал из нее остававшийся в середине холод. Она всегда была самостоятельной и выдержанной. Сейчас он обладал ею, управлял ею, и его команды ее телу, его контроль над ее чувствами были одновременно раскрепощающими, пугающими и… невероятно эротичными. Она выгибалась, извивалась, стараясь прижаться к нему еще ближе, взять от него больше. Ей хотелось прикоснуться к нему, дотянуться до него, но он был позади нее, вокруг нее, его ноги сжимали ее, его рука была рядом с ее шеей, а лицо прижималось к ее щеке.
Он просунул под нее руку, уютно укрыв ладонью ее лобок, и она почувствовала, как в ней ширится и пульсирует темнота, как она нарастает и разливается, наполняет и переполняет ее, когда она кончает снова и снова, кусая подушку, чтобы не кричать. Ритм его движений изменился, ускорился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29