Но Гаррет Миллер, как я уже сказал, был бронтозавром, да еще из семьи подлых старых бронтозавров, а потому его хвост, засунутый между ног, твердо удерживаемый на месте зажимами Г-серии – а также, разумеется, скрытый под его фальшивым человеческим костюмом, – принял на себя большую часть удара.
Однако не весь удар. Гаррет опустился на одно колено, по его широкой ряхе расплылось унылое выражение, и я понял, что причинил ему вполне достаточное расстройство. Дальше был мимолетный момент триумфа – даже сейчас я могу вспомнить, каким восторгом тогда переполнилось мое сердце, – когда я подумал, что победил, что моя мимолетная битва при Велосипедных Стойках закончилась, не успев толком начаться, что мы с Джеком можем крутить педали домой и праздновать нашу победу в ванной комнате с бутылкой кока-колы и пакетиком чипсов.
Толпа ревела от восторга. Джек – так тот просто вопил. Я гарцевал возле велосипедных стоек и сжимал кулаки, изо всех сил стараясь подражать лучшему стилю Мохаммеда Али – порхать как бабочка и жалить как пчела…
Тут Гаррет Миллер встал. Он поднялся как девятый вал, замахнулся, как стальной шар для сноса пакгаузов, и вырубил меня так, что любо-дорого. Дальше я получил лишь сбивчивый ряд картинок наподобие крутой отключки от базилика – как кулаки подлетают к моему липу, ноги пинают меня в живот, руки опять меня поднимают и ставят на ноги, после чего весь цикл повторяется снова и снова.
Когда все было кончено, когда удары, пинки и неизбежные плевки подошли к своему логичному финалу, там остались только грязь, боль и маленький Винсент. Какое-то время я просто лежал на земле, собираясь с мыслями и проводя общую инвентаризацию основных частей моего тела. Я почти не сомневался, что Гаррет сразу в нескольких местах порвал мою личину, и фальшивую шкуру следовало привести в порядок раньше всего прочего. Во рту была кровь, но мои вставные зубы так и остались на своем месте. Отсюда я заключил, что, скорее всего, прикусил себе язык или губу, а такое повреждение, как известно, твоей жизни нисколько не угрожает. Короче говоря, я выжил и твердо намерен был и дальше оставаться в живых.
– А знаешь, ты очень смело себя повел. – Голос, откуда-то сверху. Мягкий. Высокий. Либо кто-то из девочек, либо Брэндон Кармайкл, писклявый сопляк из седьмого класса, который, как я позже узнал, впоследствии стал лучшим баритоном городского филармонического оркестра. Но в то время Брэндон всю дорогу считался жалким недоноском.
Я с трудом разлепил глаза – ура, не Брэндон, не Брэндон! – и был бесконечно обрадован видом темно-каштановых волос, вздернутого носика и пары ярких, буквально сияющих глаз. Вряд ли тот жалкий пинок Гаррету по кокам следовало расценить как очень смелый, но я ни в какую не собирался противоречить этому прекрасному существу, что глядело на меня сверху вниз, а потом стало помогать мне встать на ноги.
Я знал, кто это. Невозможно было этого не знать. Имя, лицо и тело этой девочки в Арлингтонской средней школе уже вошли в легенду. Для нас она была самой важной особой из всего женского пола, самим существом женственности – в общем, и тут тебе это, и там тебе то…
А, черт, лучше сказать откровенно: она нам давала.
Это была Ронда Райхенберг. И теперь она стояла надо мной, осторожно прикасаясь к моим ранам. Идеальное начало моего первого дерьмового романа.
Мне в то время было почти пятнадцать, однако уже ожидаемое подходило как-то медленно. Как же мало я тогда понимал, что у Ронды ничего медленно не шло. Она была на десятилетия впереди остальных, половозрелая до той точки, которую большинство женщин достигает только после тридцати, если вообще когда-либо достигает. Она так прекрасно понимала свое тело – как фальшивое человеческое, так и реальное тело орнитомимки под ним, – словно прочла некую инструкцию по его эксплуатации, тогда как у всех остальных никакой подобной инструкции не имелось. И Ронда никогда не колебалась в плане правильного использования усвоенных знаний, выкладываясь при этом до предела своих способностей, обучая мой незрелый ум и мое неопытное тело радостям плотского наслаждения.
И я бы не сказал, что такая учеба была мне не по вкусу.
Никто из нас не был в то время достаточно взросл, чтобы водить машину, а потому мы пускались в сексуальные эскапады, где только могли: дома, пока родители были на работе, в кустах за пакгаузами, в заброшенных проулках. Или я сажал Ронду на столик для пикника и лез к ней под юбку, между ног, отодвигая в сторону ненужные одеяния и застежки, чтобы добраться до своей цели, и никто ничего такого не замечал. Издали казалось, что два ребенка просто обнимаются и болтают, сидя на столе; вблизи, однако, все представлялось совсем иначе.
Ронда хотела стать служащей аэропорта – стюардессой, как их в те времена называли, – и я часами наблюдал за тем, как она, совершенно голая, проделывает предполетный ритуал. Порой она занималась этим в личине – а порой, когда особенно расходилась, личины она не снимала, изящно указывая хвостом на дверцу выхода в задней части кабины. Обычно такие демонстрации страшно меня заводили – и каждая из них заканчивалась в постели или прямо на полу, где мы трахались так, как будто нас только произвели в полноправные члены клуба «Кайфовая миля».
Ронда также представила меня новой компании пацанов, и весь первый год, что мы встречались, я заводил друзей направо и налево. Сейчас я уже не вспомню большинства их имен и не скажу, куда они потом делись – эти ребята были друзьями лишь в том смысле, что они закатывали вечеринки и меня туда приглашали.
Джек таскался со мной за компанию и особо не жаловался. Ронда представила его нескольким своим подружкам схожего с ней образа мыслей, и вскоре он тоже глубоко затерялся в густых джунглях подростковой похоти. Наше с ним совместное времяпрепровождение сжалось до уикендов хождения в кино и на вечеринки, обычно как минимум с Рондой и еще одной девочкой. С другой стороны, мы всегда знали, что так будет. Дни, когда Винсент и Джек вдвоем противостояли всему остальному миру, подходили к концу – в каком-то смысле здесь был привкус горечи, однако постоянный секс превосходно сглаживал любые тяжелые чувства.
В результате я стал навещать дом Джека уже далеко не так часто, как обычно, а к тому времени, как мы оба стали старшеклассниками, мы встречались либо в школе, либо на каких-то годовщинах – и все. Сестра Джека уже не играла какой-то заметной роли в моей жизни, и я заключил, что она просто живет себе дальше, нашла себе другого старшего брата и его друга, чтобы болтаться с ними рядом и надоедать.
Однажды в декабре моего первого года в старшей средней школе Ронда устроила так, чтобы нас пригласили на первоклассную вечеринку в другом конце города, шикарное празднество в западном Лос-Анджелесе. Это сегодня я знаю, что западный Лос-Анджелес не сильно отличается от остального города – немного частных домов, уйма кооперативов, целые кварталы жилых многоэтажек и, разве что, чуть больше суши-баров, чем во всех прочих районах, – но тогда это место казалось мне каким-то особенным. В общем, мы с Рондой приняли приглашение на вечеринку, заполучили такое же для Джека и его подружки Тони, разоделись как крутые пижоны и проехали четыре с половиной мили, вовсю готовясь себя показать и людей посмотреть.
Гм. Та вечеринка мало чем отличалась от всех остальных, разве что проходила в доме чуть побольше тех, где мы обычно бывали, и я подумал, что там наверняка есть бассейн. Родители хозяев вечеринки уехали куда-то в Азию, и было очень похоже, что от этого места камня на камне не останется, прежде чем они оттуда вернутся. Разных трав там было просто завались.
До этого самого дня я только малость пощипывал пьянящий товар. Листик здесь, веточка там, но только для поднятия настроения, и никогда через край. В школе нам показали массу воспитательных фильмов про опасности пьянства и вождения в пьяном виде, а летом в рептильном лагере на эту тему даже ставились целые постановки. Всего этого было вполне достаточно, чтобы как следует предостеречь нас против этого дела – по крайней мере, в теории.
Однако хозяева той вечеринки явно решили, что это их шанс одурманить диносскую молодежь Лос-Анджелеса, и в результате накупили уйму свежей продукции – немалую часть, вполне возможно, у Папаши Дугана. Товара там было достаточно, чтобы несколько месяцев продержать всю честную компанию под приличным кайфом. Кроме того, товар был высококачественный – всего лишь одна штучка львиного зева на целых полчаса погрузила Джека в глубокий транс. Взгляд его при этом оставался четко сосредоточен на черной точке, случайно прожженной окурком в стене.
– Вот, прими, – проворковала Ронда, болтая кусочком базилика у меня перед носом и опуская его мне на язык. Запах был сильным, вкус – просто фантастическим.
– Славно, – пробормотал я, одновременно прожевывая.
– Еще бы не славно, – отозвалась она. – Но у меня и кое-что получше имеется…
В чулане было темно. Личина плотно сидела на Ронде. С избавлением от наружной одежды я никаких проблем не испытывал. Снятие человеческих нарядов – всего лишь цветочки по сравнению с непростой операцией по разбору человеческой шкуры. Лифчики – просто прижал, выгнул и расцепил, а пуговицы кофточек – не иначе как детская забава. Нет, ты лучше попробуй одной рукой отцепить нагрудный зажим Р-серии от ограничителя пояса Г-серии, другой рукой одновременно крутя латексовый диск под пяточным аксессуаром Эриксона и все это время ведя отчаянную борьбу с гормонами, которые без конца орут: «Наплюй ты на этот чертов поликостюм, давай как делают обезьяны!»
Колпачки сошли с наших языков, и две мясистые вилочки принялись тыкаться друг в друга, изгибаться одной возбужденной змеей, пока мы лихорадочно срывали друг с друга личины. Это было очевидное нарушение законов Совета – такое занятие никогда не подпало бы под безопасную категорию «аварийного обезличинивания». Но нам было наплевать – как подростки, мы чувствовали себя свободными от подобных законов. Хотя, если вдуматься, вряд ли кто-то больше подростков в этих самых законах нуждался.
Вот так мы и сидели в чулане невесть чьего дома в западном Лос-Анджелесе, кайфующие от базилика и полного погружения в вечеринку, обезумевшие от похоти, совершенно голые и наполовину обезличиненные. Безрукавку Ронды я набросил себе на плечи, быстро отстегивая латексовые груди, липнущие к ее натурально чешуйчатой шкуре. Крепко держась за чашечки, я вовсю мял фальшивую плоть исключительно в попытке вынуть груди из их креплений. Ронда тем временем тянула за мой Г-зажим, желая снять защитный колпачок, который я стал носить после той драки у велосипедных стоек. Короче, мы уже приближались к решающему моменту…
И тут дверца чулана внезапно распахнулась. Снаружи ворвался яркий свет заодно с грохотом танцевальной музыки, и я машинально вскинул ладонь, прикрывая лицо. Я ничуть не был смущен тем, что меня застукали с абсолютно голой человеческой шкурой и наполовину снятой личиной – базилик делал свою работу, всерьез и надолго обосновываясь в моем кровотоке.
– Что за нафиг, – простонала Ронда, схожим образом не озабоченная нашей публичной демонстрацией наготы. – А ну закройте.
Но дверца еще на какое-то время осталась открытой, и сквозь общий гомон я расслышал, как знакомый голос спрашивает:
– Винсент?
Прищурившись сквозь свет, шум и базилик, я узрел прелестную блондинку, глазеющую на меня в ответ. Ее длинные волосы ниспадали до узкой талии, но привлекла меня в ней вовсе не личина. Конечно, это был запах. В целом тот же самый, что у мелкой соплячки, вечно досаждавшей нам с ее братом, но теперь куда более сильный. Соленая вода и плоды манго мигом вошли в мое сердце и остались там навсегда.
– Норин? – сумел прохрипеть я, но внезапно дверца чулана захлопнулась, музыка стала глуше, а запах исчез.
– Целка безмозглая, – пробормотала Ронда. – Давай, приятель, давай продолжим…
Но Ронда Райхенберг больше меня не интересовала. На ее внешнюю привлекательность и знойный запах мускуса я уже ни в какую не западал. Я ощущал ее тело в своих руках – Ронда тянула меня за плечи, словно ожидая, что я сдамся в этом бою, упаду на нее и сделаю все так, как диктует природа, – но когда я опустил взгляд, то увидел перед собой полную незнакомку.
– Ну, в чем дело? – спросила Ронда, явно раздосадованная паузой в привычной процедуре. – Брось, забудь. Дверцу она закрыла, никто не смотрит.
– Нет, – сказал я. – Дело не в этом. Дело…
– У тебя что, проблемы?
– Чего? – Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем идет речь. – Да нет, черт возьми… Нет, дело не в этом… – «Дело просто в том, что я только что в сестру своего лучшего друга влюбился», – хотелось сказать мне. В тот же самый миг, когда я осознал, какое это смехотворное клише, я понял, какая это абсолютная правда.
– Ну, давай же, давай, – взвыла Ронда, опытным жестом срывая с себя груди, а потом избавляясь и от всей остальной личины. Юный глянец ее чешуйчатой шкуры был едва заметен в слабом освещении чулана.
– Все дело… все дело в моем хвосте, – солгал я. – Он спит… там зажим… – Я все бормотал и бубнил, пытаясь подобрать подходящее извинение, все это время прицепляя назад свою личину, надежно все застегивая и надеясь, что Норин не ушла с вечеринки. Через две минуты я снова выглядел как настоящая обезьяна и вылезал из чулана, а голая Ронда по-прежнему шарила вокруг себя.
Норин куда-то пропала. Я нашел Джека, который обжимался в уголке с девушкой, знакомой нам обоим по тренажерному залу, и похлопал его по плечу.
– Я занят, – отозвался Джек и снова взялся за свое.
– Я только что твою сестру видел.
– И что?
Уместный вопрос. Я собирался поведать Джеку о том, что только что влюбился в его сестру после того, как мы оба много лет ее отшивали.
– Ну… и я просто подумал, что она еще не в том возрасте, чтобы здесь быть – только и всего.
Надо полагать, я сказал правильную вещь, потому что Джек отлип от нашей общей знакомой и оглядел помещение – секс, травы и общее сладострастие всего происходящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47