Выясняется: это экзаменатор. Так! Беру билет и обреченно уясняю: влип. Знаний по предложенным мне вопросам не набирается и на балл. Я тихо грущу, представляя разговор с деканом. В этот момент появляется еще один экзаменатор: благообразная старушенция в строгом, похоронном платье, со строгим лицом и вообще крайне строгая. Старушенция усаживается в другом конце аудитории, веером раскладывает на столе перед собой билеты и, выпятив подбородок, замирает как сфинкс.
Дверь вновь открывается, но на сей раз входит не педагог, а такой же, как я, двоечник. По-моему, с младшего курса. На вид - лет двадцать пять. Затертый свитер, затрапезные брючки, опухшее малиновое лицо и - неудающееся стремление выглядеть трезвым.
- Античную литературу... - бросает он хрипло и с вызовом. - Сюда?
Человечек, возможно, в золотых очках, пугливо вздрагивает, а строгая старушенция призывно машет рукой и скрипит, что это, мол, к ней.
Нетвердо ступая, парень идет на зов, водит пятерней в воздухе и опускает ее на билеты, вытаскивая сразу три и столько же роняя на пол.
- Вам нужен один билет, - сообщает старушенция, и остальные бумажки ей возвращаются.
- Без-з подготовки! - произносит парень эффектно. - Плавт!
- Ну, - осторожно вступает старуха, - о чем же писал Плавт? Вытаращив глаза, студент обводит потерянным взглядом углы аудитории, размышляя.
- Плавт, - выжимает он слово за словом, - писал... о туберкулезе.
Преподаватель моргает. Вернее, моргают оба преподавателя, причем так усиленно, будто переговариваются между собой некоей азбукой Морзе.
- Обоснуйте... - изумляется старуха.
- Зачем, - с тоской произносит допрашиваемый, - я стану рассказывать вам, такой... молодой, цветущей женщине, о туберкулезе? Давайте лучше лирику почитаю...
Оцениваю обстановку. Кажется, самое время идти отвечать. Я подсаживаюсь к золотым очкам и начинаю сбивчивую речь. Экзаменатор мой, как и следует ожидать, слушает не меня, а диалог из другого конца аудитории. Это интереснее, понимаю.
- Лирику? - в испуге непонимания бормочет античная бабушка. - Какую? Древнюю?
- Са... фо! - доносится мечтательное. - Или нет... может, Мандельштампа, а?
- Мандельштама.
-Ну да.
- Второй вопрос, - нагло говорю я.
- Да, да... - рассеянно кивают очки.
- Назовите хотя бы одно произведение Плавта! - Бабушка, похоже, начинает приходить в себя и, более того, начинает сердиться. Развязка близка.
Я мелю откровенную чепуху, бросая взгляд на парня. Тот, двигая челюстью, думает...
- Ну а что писал Плавт? - слышится сзади настойчиво. - Стихи, прозу?
- Ну... и все, - быстренько произношу я и честно смотрю в очки.
- Послушайте, - хрипло говорит парень, тоже раздражаясь. - Вы меня спрашиваете так, будто я профессор!
Мой экзаменатор потерянным жестом раскрывает зачетку и пишет в ней "хор.".
- Вы меня извините, - начинает старушенция мелодраматически, но я уже не слушаю и, мысленно благодаря коллегу по несчастью, покидаю аудиторию. В теории я должен быть счастлив. Впереди защита диплома и некоторые формальности. Затем - долгожданное верхнее образование, воплощенное в благоухающих типографией корочках. Вопрос только, что оно мне дало и дает? Я пишу стихи, а сочинять их можно и без диплома. Информация о литературе, как таковой, мною в этих стенах получена, но особой ценности в ней не нахожу. Поэт все-таки образовывается самостоятельно, а не с помощью лекций. Диплом - как подспорье в продвижении по службе? Но карьера меня не занимает. Короче, кончаю институт на всякий случай и ради престижной бумажки.
Я застегиваю шубу и вижу, как по коридору идет спасший меня антик-великомученик. По лицу его бродит бессмысленная улыбка. Он лезет в карман, достает зачетку, раскрывает ее и, удостоверясь, что оценка "уд." и подпись экзаменатора на месте и это не приснилось, мотает головой от удивления, усталости и восторга.
- Отстрелялся? - вопрошаю я холодно.
- Это было такое! - сообщается мне со страстью и с нецензурными словами. - Теперь - стакан!
Интересно, а ради чего высшее образование получает этот вот друг изящной словесности? Спросить не спросишь, но все-таки любопытно.
Я сажусь в разбитую машину-труженицу и смотрю сквозь запорошенное поземкой стекло в пространство. Впереди куча дел. Сейчас - на киностудию. Планируется что-то типа совещания, где я должен высказать свои пожелания актерам. Что им желать только? Чтобы вдохновенной игрой компенсировали ущербность пустенького сценария? Стоп, милый. А не проще ли, чем изощряться в самокритике, поступить так: не хочешь жить с женой - уходи. Не нужен диплом не учись. Халтура опротивела - откажись от халтуры! Но что остается?
Я пускаю движок и держу курс на киностудию. Я думаю. О ремонте машины, о том, увижу ли сегодня кинозвезду Марину Осипову, думаю, что в принципе не так все и плохо складывается: диплом, считай, в кармане, а значит, есть вероятность перебраться в ответственные секретари, коли принять всерьез обещания главного... Пьяницу Славу Вареного на место ушедшей Грачевой назначат едва ли, а я - кандидатура вполне приемлемая... Стихи? Дойдет и до них. Раскручусь вот маленько с текучкой... Впереди ведь целая жизнь. Ну ладно, половина ее. Все равно - поживем. Главное - без меланхолии. Утрясется. Заживет. Успеется. Жаль только, что жизнь у меня какая-то бессюжетная. У всех, кого ни возьми, сюжетная, а у меня вот...
МАРИНА ОСИПОВА
Ненависть, гадливость и разочарование - вот чувства, с какими я покидаю киностудию. Секрет моих удачных проб теперь не секрет: оказывается, дальновидный режиссер сумел разглядеть в актрисе Марине Осиповой перспективный образ своей новой любовницы. Подобные отношения как в искусстве, так и вне его неоригинальны, но мне от того не легче. Противно до холодной судороги. Хам! Мерзкая, по брови заросшая войлочной шерстью обезьяна с узким лобиком, одетая цивилизацией и связями в эффектные зарубежные тряпки, кое-что уяснившая в плане внешних приличий, кое в чем чудом поднаторевшая и после всего этого стремящаяся урвать банан пожирней, повкусней и чтоб не подавиться. Напрямик, естественно, сказано ничего не было, все на намеках, а в глубине маленьких, скользких глазок отчетливо мерцают жадность, масленая похоть, подлая, свирепая хитреца.
- Марина?
Передо мной автор сценария. Как его? Владимир. Этот куда симпатичнее. Внешне, по крайней мере. Мужчина, во всяком случае, а не просто мужского полу. Лицо грубоватое, резко очерченное, но красивое. Глаза прозрачно-злы, тоскливы, запойно-усталы, но, кажется, честные глаза.
- Вот эта растерзанная машина, - продолжает он низким, надрывным чуть голосом, - в состоянии доставить вас куда только потребуется. Кстати. Может, по чашечке кофе за знакомство? Есть тут поблизости ресторанчик...
Поскольку расположен ресторанчик на отшибе, а день пока лишь на переломе к вечеру, мы оказываемся среди пустыни белых скатертей. Официантка, приметив мое лицо, является немедленно, светясь доброжелательностью и готовностью всяческой. Официанты почему-то любят артистов. Очевидно, в наших профессиях много общего.
- Поесть, - говорит Володя, и тут же косой взгляд его срезает мои возражения. - Кофе. И... что у вас - портвейн-глинтвейн? Ясно. Бутылку шампанского.
Официантка, понимающе улыбаясь, скрывается.
- Но я не пью, сегодня спектакль! - уверяю я, но он просто и дружески накрывает мою руку своей, перебивая:
- Ты, кажется, подзадержалась у режиссера? И что же сказала тебе эта пантера?
- Н-ну...
- Уладим! - рубит он воздух ребром ладони. Лукаво недоумевать? Глупо.
- Спасибо.
Мы пьем шампанское. Я мигом косею. И предлагаю тост:
- За фильм!
- За тебя! - смеется он тоскливыми глазами. - За фильм мне неудобно. Даже перед собой. Я ведь, - усмехается легонько, - поэт. Стихами не известный, возможно, никчемный, потому как кто поэт - копеечной сатиркой не грешит, но все-таки... имеющий определенные поползновения к творчеству, а не к халтуре, занимаюсь коей. За тебя! - Он поднимает бокал. В резной хрустальной грани дрожит фиолетовый зайчик.
- А чем творчество отличается от халтуры? - вопрошаю я. Люблю риторические вопросы. Порой на них получаешь парадоксальные ответы. Как правило, от умных. Но случается, и от дураков тоже.
- Творчество? - вздыхает Володя в раздумье. - Это самоутверждение через самопознание. И еще. Желание продлить жизнь. Ну... зацепиться в ней на подольше. А халтура - она без сверхзадачи. Нет?
- Да, - улыбаюсь я, не слишком, впрочем, и вдумываясь в его слова. Мне хмельно и приятно. Я отдыхаю. Редко встречаются мне люди, с кем отдыхаешь вот так - бездумно-весело.
Приятный парень. Не зануда. Дерганый только. Что-то его грызет. Но такие, по-моему, слабы и ненадежны лишь перед судом себя самого. И у других уверенности не занимают. Зато с кем угодно уверенностью этой поделятся.
Мы сидим, болтая о пустяках, покуда не замечаю, что ресторан - битком, музыка серебряным дождем осыпается в зал с эстрады, в окне - синяя тушь и до спектакля полчаса.
- Спектакль! - ахаю я.
- Обсчитайте нас, пожалуйста, - мило шутит Володя с официанткой, и мы опрометью вылетаем к машине.
"Жигули" срываются с места так, что меня вдавливает в сиденье. Смотрю на спидометр: что-то около сотни... И это - в гололед! Несколько раз чудится, что авария неминуема. Мы ныряем в умопомрачительные по узости просветы между грузовиками, машину заносит на поворотах, и я подмечаю, как кое-кто из прохожих при взгляде на нас покручивает пальцем около виска. Однако не могу сказать ни слова, хотя и следовало бы.
Когда до театра остается один квартал, а до начала спектакля пятнадцать минут, набираюсь духа, робко советуя:
- Время есть... Может, потише? И тут же - милицейский свисток.
- Машина бита, водитель навеселе, нарушение явное. - Он поворачивает ко мне ковбойское, озорное лицо. - Так что проигнорируем. Тут есть проездик... Прямо к театру с тыла. Устроит?
Меня устроит все - лишь бы благополучно... Мы скрываемся в извилистом переулке, но сзади взвывает сирена, в спину упирается свет фар, и властный голос гремит из динамика:
- Водитель автомобиля номер ноль пять - тридцать два...
Я мертвею от страха. С детства боюсь милиции. Даже когда сталкиваюсь с ней по вопросам прописки, и то не по себе... А тут ощущаю себя пойманной рецидивисткой, не меньше.
- Уйдем, - говорит Вова беспечно - и стонет от досады: переулок пересечен канавой.
Свет фар сзади приближается, становясь нестерпимым.
- Ну вот что, - гася фонари, решает он. - Сейчас у тебя будет разминка перед спектаклем. Мини-сценка. Мы - влюбленные. Понимаешь?
Он обнимает меня, я - машинально его, и мы целуемся. Расплывчато, в зеркальце, я вижу остановившуюся рядом машину, фигуру милиционера, пригнувшись, вглядывающегося в салон... Фигура стоит, смущенно переминаясь... Затем слышится шум мотора, и машина ГАИ отруливает назад, уезжая.
Мы целуемся. Теперь я уже понимаю, что мы целуемся, и, самое ужасное, сознаю, что поцелуй партнера по мини-сценке весьма далек от театрального...
Я вырываюсь, говорю какие-то слова и с диким кавардаком мыслей бегу к театру. Одна мысль, правда, достаточно отчетлива. И безумна. Он мне... нравится. И это, по-моему, совершенно ни к чему!
ИГОРЬ ЕГОРОВ
С маман я договорился сердечно и четко: сто рублей в месяц на жратву и стирку я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что, как ударник, в состоянии купить списанную из такси "Волгу" и считает, что "Победу" мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, родителей смущавшее, - мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал себя джинсы "Ли", замшевый лапсердак "Гэп", три рубахи явно капиталистического производства и также представительский сундук типа "президент". Откуда, и что, и на какие средства я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне профилактическую нотацию. Но это ему не удалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. В частности, я задался глупейшей, но неотвязной идейкой: во что бы то ни стало познакомиться с актрисой. Каким образом осуществить эту затею, было пока неясно. Встретить возле театра, сказать, что питаю чувства, и предложить руку и сердце - вариант идеалистический. В чем-то помочь? Но в чем? Заинтересовать своей личностью инженера из Госстраха? Но у нее не было машины. Это я знал. Знал ныне и всякое разное: адрес, что замужем, муж - артист, симпатичный малый, но жуткий позер и бездарь, по-моему - два фильма смотрел с его делами... тьфу! Ну и все, больше не знал ничего. Жила моя возлюбленная недалече - в пятнадцати минутах спортивной ходьбы, и ночью, на сон грядущий, в порядке оздоровительного моциона, я приходил под ее окна или слонялся в подъезде по заплеванным лестничным клеткам, замирая у той двери, за которой - она...
Возвращался, погруженный в печаль, поздно, а однажды что-то нашло полночи там прошатался, аж внутренности промерзли, как у мороженой курицы. Коньяком отогревал. В общем, ситуация была безрадостная. Горе сплошное. И, как понимаю, в этих блужданиях и тупых мыслях под ее окнами заключалась на данном этапе вся моя духовная жизнь.
Что же касается материальных ценностей, создаваемых мною на пользу себе и без пользы обществу, - дело шло! В конторе о потусторонних доходах тактично замалчивалось - только не попадайся; иконы Олег выправил, а систему "туз бубей - Иван Иваныч" мы разучили как таблицу умножения, хотя от теории к практике покуда не переходили.
Мастерство Олега я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком - будто только с конвейера. Подклеенные, подрисованные... Лепота!
Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля "президент".
Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19