.. Смутно, конечно, понимал, что люди за этим забором и проволочными ограждениями думали то же самое, но... я же везучий! И потом - каждому всегда кажется, что он не каждый...
Гаражик, в смысле дверь, мы уговорили в момент: лом - проблема с замками разрешилась в течение секунд.
Вошли. Пыльная, настоявшаяся духота. Расплывчатый кружок света от фонаря маленькой луной проплыл по зачехленной "Волге", метнулся по стенам: стеллажи, на них - покрышки, канистры, банки с автокосметикой...
Мишка прикрыл дверь и погасил фонарь. Миг темноты. Меня от макушки до пяток как током пробрала дрожь. Это было настоящее преступление - откровенное и дерзкое. Как безумие или сон.
Замок у машины оказался хитрым: пришлось курочить окантовку, вскрывать ветровичок и уж после, изнутри нащупав ручку, открыть дверь. Работали мы, как полагается, в перчатках. Я был мокрый насквозь от тихого ужаса и напряжения.
- Открой капот, - просипел Михаил из темноты. Он то и дело гасил фонарь со страху.
Я нащупал скобу привода, нажал на нее, как на гашетку, и тут раздался страшенный грохот, будто упал комод. Обезумев, я вывалился из салона, став на карачки. Замер, ощущая, как по лбу прохладными червяками ползут струйки пота.
Секунду стояла какая-то библиотечная тишина.
- В яму... сука, - донесся сдавленный болью голос товарища. Мишка, поднимая капот, сверзился в смотровую яму.
- Ты... в порядке? - пролепетал я.
- Фонарь... - Он искал фонарь.
Вскоре внизу замерцал свет. Михаил, кряхтя, выпростался из-под брюха машины. Сел на корточки, спиной упершись в боковину бампера. Отдышался. Тихо, истерически хохотнул, качнув головой.
- Ничего, старик, - сказал я, справляясь с испугом. - Сядешь как-нибудь после душа, кафеля и полотенец напротив шикарного цветного телека в новой квартире, нальешь в высокий бокал мартини, обнимешь жену-красавицу.... И вспомнятся страдания, и решится, что было за что.
Мишка безмолвствовал. Я понимал: сейчас перед нами обоими стоял один и тот же вопрос: может, уйти? - но понимал и то, что вопроса этого никто не задаст вслух - поздно уходить.
- Если еще руль на замке, тогда... - сделал я попытку к отступлению.
Михаил навел фонарь на руль. Замок зажигания нас поразил: хозяин, вероятно, был полный кретин: поставить на двери черт знает что, превратить ее буквально в сейф, а к зажиганию подвести хлипкий, разболтанный замочек от горбатого "газика" времен моего отрочества.
- Замок-то! - озаряясь улыбкой, возликовал Михаил. - Гвоздем включим, копейкой, ядрена вошь! Аккумулятор ставь! Живо!
Я вытащил старый усопший аккумулятор, подернутый паутиной, вставил наш. Затянул клеммы. Подкачал бензин. Тосол был в норме, масло - по уровню. Шепнул Мишке, склонившись над двигателем:
- Давай! Пуск!
Тот торжественно вздохнул.
Я приготовился к глухому стрекоту стартера, первой вспышке в цилиндрах, тупо уставившись на неподвижный пока винт вентилятора.
Послышался лязг и одновременно с ним - такой звук, будто пырнули ножом мешок с крупой.
- Чего... там? - осторожно спросил я, светя фонарем на лобовое стекло.
Мишка вращал влажно блестевшими, изумленными глазами и страдальчески сопел. Рука его была словно приклеена к замку. Я заглянул в. салон и чуть не потерял сознание... Бледную, конопатую Мишкину руку держали, сомкнувшись на ней, огромные, хищно отливающие голубым металлом щипцы. Кровь черными тяжеленными каплями медленно выступала из-под проткнувшей запястье стали и извилисто текла по белым, как гипсовым, пальцам, мертво державшим новенькую, девственно блистающую копейку.
- Нога, - сказал Михаил ошарашенно.
Я посветил фонарем на педали. Та же картина. Щипцы, ухватившие лодыжку и насквозь прокомпостировавшие ее. Вот тебе и замочек с ноготочек! Коварная приманка!
- "Секретка", - посоветовал Мишка голосом, полным терпения и страдания. - Ищи!
"Секретку", размыкающую мертвую хватку щипцов, мы не нашли, система была продумана изуверски-хитроумно.
Я вытащил из сумки с нашим преступным инструментом ножовку. Страха не было. Была стерильная опустошенность мыслей. С гудевшей головой, перемазавшись в крови, я пилил проклятый капкан, чей демонтаж без специального съемника исключался. Полотно было отменное, японское, но одно я сломал, а затем сломал и запасное.
Опять начались поиски "секретки". Фонарик светил уже как догорающая спичка. Мишка сопел, закрыв глаза от боля. Голова его моталась, как у дохлой курицы. Наконец под сиденьем нащупался бугорок кнопки.
Щелк! Мишка взвизгнул. Щипцы разжались и теперь напоминали клешни обороняющегося краба. Крови на их лазурной синеве не было.
Я поднял на себе куртку, влез липкой, в коросте засыхающей крови рукой под рубаху и отодрал клок от майки, выдернув его из-под полы. Затем приступил к перевязке.
В фонаре красненько тлела спиралька лампочки.
Мы не сказали друг другу ни слова. Сунули воровские атрибуты в сумку, потоптались: не забыли ли что? - и вышли. Я хотел промямлить - не судьба, мол, или чего-то в этом духе, - но промолчал. Лучше было промолчать.
Навесили сломанные замки.
- Аккумулятор! - вспомнил Мишка.
В этот момент по стене гаража резанул свет, и нас пригвоздили к месту приближающиеся, как удавьи зенки, круги фар. Не сговариваясь, мы прыгнули в узкую щель между гаражами, повалившись в снег и в грязь. Мимо, ныряя носом на ухабах, проехала машина. Я с ужасом постиг: милицейский патруль! Желтый фургон!
Машина развернулась, вновь проехала мимо и скрылась.
- Аккумулятор! - простонал Михаил. - Там же инвентарный номер! Я его у себя с базы спер!
Я вернулся в гараж. С трудом вытащил тяжеленную коробку. Глянул в салон: смятые коврики и лужа кровищи. Затем на полках увидел в последнем озарениии догорающей спички четыре новеньких шипованных баллона. На ощупь снял их со стеллажа. Сумку с аккумулятором повесил себе на плечо, один баллон, как спасательный круг, надел на шею, подхватил три остальных... .
- Ну чего ты? - рявкнул из-за двери Михаил свирепым шепотом.
Я вышел из гаража, как статуя Командора в своеобразном жабо. Сказал:
- Чтоб не пустыми.
- Чтоб тебе пусто было! - уточнил Михаил, скрежетнув зубами, но баллоны взял, помог.
Когда мы пробирались к моей "Волге", повалил тяжелый мокрый снег, таявший на нас, грязных, распаренных, едва к нам прикоснувшись.
Я завел машину. Включил габариты. Сказал:
- В больницу нельзя.
- У Володьки Крохина жена... - поморщился Мишка от боли, - врачиха, по-моему...
Я посмотрел на часы. Половина первого ночи. Володька, хорошо, не спал. Творил. Боролся ест словом. К позднему визиту и моему диковатому видку отнесся спокойно. Я объяснил ситуацию: Мишка поранился, нужен свой врач - чтобы без протокола, и будь добр, если имеются вопросы, оставь их при себе.
- Ладно, - он лениво потянулся к пальто, - Алла как раз дежурит, так что вовремя подгадали. Едем.
Ни ахов, ни расспросов, будто я трешник пришел занять. Надежный мужик. Вот с кем дела делать! Но другие интересы у человека.
Ахи и расспросы начались в больнице, в ночной, залитой светом приемной. Алка вообще баба любопытная, я ее давно знаю, в одном классе учились, и любовь у нас была - в смысле целовались в подъезде и в кино ходили, но женщина она хоть и ничего так - блондиночка, все при ней, но въедливая, черт, обидчивая и любопытная беспредельно.
- На что-то похоже, - сказала она, обильно поливая раны перекисью водорода. - Собачьи покусы, по-моему, честное слово...
- Это похоже на собачьи покусы, как... - Мишка приоткрыл мутные глаза. Помедлил, глядя на розовощекого и пухлого доктора, на минутку заглянувшего в кабинет. - Как этот вот... - кивнул, - на тень отца Гамлета... Покусы! Хрена себе!
- Ну все же... - настаивала Алка.
Вовик рыкнул: вопросы завтра, сейчас действуй! Надулась, покачала права, но травмы зашила, обработала, перебинтовала и, вкатив Мишке укол, сказала, чтобы через день приходил вновь.
Вскоре я, вышибая, как в ознобе, чечетку на педали акселератора, рассекал ночные туманы на шоссе, доставляя Михаила к его пенатам. Вовик - сама невозмутимость - сидел рядом со мной, глядя на пожираемый светом фар асфальт.
Когда Мишка, матюкаясь, вылез и отправился через сугробы к родной избе, я почувствовал, что устал бесконечно, до такой глухоты всей нервной системы, что не хотелось ничего, даже спать не хотелось. Полная прострация.
Посидели, молча выкурили по сигарете. Дым драл глаза и глотку невыносимо, по-ночному. Затем погнали обратно.
- Стой, - сказал Володька, едва мы повернули с магистрали на нашу улицу. Открыл дверцу, задрав голову, посмотрел на мертвую стену спящего дома. Я тоже. Издалека докатилось - дом Марины. И - два светящихся окна ее квартиры. И вдруг отрезвленно и больно постиг, что окна эти Володька приметил еще издалека и свет их ему - ох как небезразличен!
- Двушка есть? - спросил он, скрывая волнение. Я дал двушку. Он вылез. Сказал в приоткрытую дверь:
- Я тут... сам. Пешком. Да, знаешь, в случае чего подтверди Алке: сломалась машина, и я с вами до утра ковырялся. А то и так ходит немым укором...
- Без проблем.
Как я относился к нему в этот момент? Да никак. Обида была. Жгучая и морозная обида. Ни на что, ни на кого, а на весь мир в целом. Я, только я пасынок фортуны - был достоин этой женщины! Да и еще многого, что никак не шло в руки: жизни, где каждый день - событие, большого дела, славы... Неужели все это для кого-то, а не для меня?
Одновременно дошло иное, заставившее меня понуро усмехнуться: ведь она была в моей квартире, лежала в моей постели... А я даже и... Четвертый угол в треугольнике!
Ну - смех просто!
Сырая улица. Провисшие от снега провода. Дробящиеся огни фонарей в забрызганном грязью лобовом стекле. Одиночество. Зачем живу?
ВЛАДИМИР КРОХИН
После загадочных историй с раненым другом и интервью - его мне пришлось написать - возникла надежда, что с ремонтом машины нашего главного Игорь все-таки подсобит, но нет - он куда-то исчез. Пришлось идти на поклон к Эдику. Эдик заломил цену: триста рублей - ровно вдвое больше суммы, подсчитанной Игорем и уже шефу названной! Я заметался, как попугай в клетке, увидевший кота. Попробовал сунуться на станции техобслуживания: или очередь на месяцы, или нехватка запчастей, а в конечной итоге - те же три сотни, а то и покруче. Ожесточившись, договорился с Эдиком так: двести рублей. Работаем сообща. Пятьдесят рублей - краденные из таксопарка детали, остальное пополам. Таким образом, оставшись человеком слова, я зарабатывал четвертной билет, ха-ха.
В гараже у меня барахлило отопление, у Эдика гаража не имелось вовсе, и потому с помощью бутылки "Пшеничной" было достигнуто соглашение с неким Левой на предмет ремонта в его боксе. Лева входил в клан мастеров частного направления, занимаясь ремонтом покрышек: заваривал продранные по корду, покупая их где только можно по рублю за штуку и продавая после восстановления, конечно же, не за рубль. Имелся у Левы хитрый самодельный аппарат с термометрами и манометрами, а гараж был забит покрышками от автомобилей всех марок. Была у Левы и "комната отдыха", чью обстановку составлял продавленный диван с облезлой обивкой "букле", столик, телевизор с рогаткой антенны и зубоврачебное старое кресло. Судя по слухам, ранее специальностью Левы была стоматология, но в последнее время он не практиковал, ибо занятие покрышками считал много доходнее.
Лева валялся на диване, потягивая "Пшеничную", разбавленную лимонным соком, и изредка выходил посмотреть на свой аппарат, где жарился, пуская ядовитый чадок, очередной реконструируемый баллон.
Мы с Эдиком бродили под ржавым днищем машины, прикидывая объем работ. С днища стекала грязь, капая мне на замасленную тулью пограничной фуражки, выданной Эдиком в качестве спецодежды.
- Ну, в общем, рессоры ему менять не будем, - говорил тот, трогая пальцем мокрые, грязные листы железа, разъехавшиеся в разные стороны. Подогнем, подложим усиление, в черную красочку - хрен отличит! На ключ, вращай гайки. Открутишь - зови.
Открутишь! Гайки сидели намертво, как влитые. Ключ постоянно срывался, и я обдирал руки о железо. Кровь нехотя выступала из-под черного мазута, коркой облепившего кожу. Внутри меня все выло от досады. С тоской вспоминался уютный служебный кабинетик, рукописи...
Когда я выполз из ямы и прошел в пристройку, там были трое: Лева, Эдик и еще какой-то тип с лицом питекантропа, одетый в брезентовую робу. На лице питекантропа различались две детали: мутные голубенькие глаза и узенький, в палец шириной, лобик. Все остальное скрывала рыжая щетина. Невольно вспомнился фильм "Планета обезьян". Впрочем, тамошние, киношные приматы были куда как благообразнее и одухотвореннее.
Компания наслаждалась портвейном и слушала стереомагнитофон "Хитачи".
- Мой кореш, - представил Эдик питекантропа. - Сейчас рессоры гнуть будет. Сила!
- Ну-ка, выйди, - нервно сказал я.
Вышли. В человеческих взаимоотношениях Эдик был огромным психологом: мою раздраженность он уразумел мгновенно и, не дожидаясь скандала, взял первое слово, интимно зашептав:
- Мужик из реммастерской... У него пресс, ща все заделает. Рессоры я сниму, а ты покеда домой валяй, бутербродиков там сообрази, чайку... Отдохнешь, понял?
Я мрачно согласился.
Вернулись в комнату, где по нечистым стаканам разливался портвейн и очищалась селедка.
- Когда будет готово? - деловито спросил я у питекантропа.
- Когда воробьи на юг полетят, - недружественно ответил он. Я сжал зубы, но психолог Эдик, обняв меня за плечи, уверил, что все будет путем через два часа.
Бензином я смывал грязь и масло со сбитых пальцев. Ссадины жгло неимоверно. Три ногтя были сломаны. Вот занесла нелегкая! Видели бы меня друзья-товарищи, жена и любимая...
Из дома я прихватил бутерброды, балку с остатками растворимого кофе и пару грейпфрутов - все, что нашлось. Затем, изнывая от безысходности ситуации, отправился в гараж вновь.
Здешняя картина несколько переменилась. Лева, вдрызг пьяный, помучнев лицом, навзничь возлежал на диване. Спал. Глаза и рот его были открыты. Он прямо ассоциировался с трупом. Питекантроп камнем сидел на стуле, остекленело наблюдая пространство, как лама на молитве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19