– Да, мадам.
– Мистер Стюарт и юный джентльмен тоже легли?
– Нет. Они ушли. Молодой человек сказал, что хочет посмотреть ночной Лондон. Мистер Сомерсет разрешил мне и Дурбину не дожидаться их возвращения.
Ушли! Майкл ушел. А она приготовила его любимые сладости. И он наверняка знает, что она их приготовила и ждет, чтобы он к ней заглянул.
Пожелав миссис Аберкромби спокойной ночи, Верити вернулась в комнату, плотно притворив за собой дверь. Следовало предвидеть. Ему шестнадцать, а не шесть. Птифуры в ее обществе не сравнить с соблазнами, которые предлагает ночной Лондон.
Она села и уставилась на горку с лакомствами. Теперь придется есть все самой. По лицу потекли первые непрошеные слезы. Верити протянула руку к кофейному пирожному.
В середине ночи Верити вдруг открыла глаза. Ей послышался шум. Смежив веки, она снова погрузилась в дрему.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем она вскочила с постели. Сунула ноги в домашние туфли, схватила халат, который всегда держала под рукой. В темноте нашарила спички, чтобы зажечь фонарь.
Дверь комнаты, отведенной Бекки и Марджори, была открыта нараспашку. Бекки Портер спала, свернувшись калачиком. От сквозняков не спасала даже гора одеял. Пробормотав что-то, она прикрыла ладонью глаза. Соседняя постель была пуста.
– Уже утро, мадам? – сонно спросила Бекки.
– Спите, – ответила Верити. Она и одна поищет Марджори, нет нужды будить Бекки. По крайней мере пока есть надежда, что судомойка где-то в доме.
Время от времени – иногда каждое утро кряду, иногда ни разу за много недель или даже месяцев – девушки, соседки Марджори по комнате, находили грязь и следы травяного сока на подоле ее ночной сорочки. Поскольку дело обходилось без ранений, да и девушка наутро чувствовала себя не хуже обычного, никто не придавал особого значения ее привычке разгуливать во сне.
Иное дело Лондон. Здесь Марджори могла заблудиться и вовсе не вернуться домой. Верити уже не раз думала об этом. Но она не стала запирать дверь спальни девушек снаружи на ключ. Не дай Бог, не найдя привычного выхода, Марджори бросится в окно!
Ей доводилось слышать, что лунатики, как правило, во сне стараются делать то же, что делали днем. Справедливость такого суждения вызывала у Верити сомнения. Круг дневных обязанностей девушки в Фэрли-Парк никак не предполагал праздных прогулок по парку. Сейчас Верити хотела надеяться, что доктор Сарджент был прав.
Марджори не было ни в кухне, ни в людской, нигде в цокольном этаже. Верити чуть не пала духом, но затем догадалась проверить входную дверь служебного входа. Слава Богу, она оказалась запертой изнутри.
Впрочем, Марджори могла выйти и через парадное. Верити направилась к входной двери, но тут же встала как вкопанная.
Из малой гостиной раздавался голос Майкла. Он пел, вернее, напевал. «Шли они, пока не добрались до избушки, там и зажили вместе – юный Вилли, сын короля, и девушка из Суонси».
Он слегка не попадал в ноты, но песня выходила нежной и приятной.
– Помнишь эту песню? Ты всегда ее любила, – заговорил Майкл. – Улыбаешься? Значит, помнишь.
Верити ураганом ворвалась в гостиную. Майкл, в ночной сорочке и халате, сидел на диване. Рядом, в одной ночной сорочке, со спадающей на плечо растрепанной косой, лежала Марджори Флотти, опустив голову на плечо Майкла, державшего ее за руку.
– Чем, по-вашему, вы тут занимаетесь? – сурово спросила Верити.
Майкл вовсе не удивился. Должно быть, слышал ее шаги на лестнице и в холле.
– Она спит, – пояснил он, прижав палец к губам. Верити заговорила тише, но по-прежнему пылко:
– Ты ни под каким видом не должен дотрагиваться до нее хотя бы пальцем или сидеть с ней, когда она в таком неприличном состоянии. Следовало позвать меня или экономку, когда ты понял, что девушка разгуливает по дому. А теперь прочь от нее руки. Я отведу Марджори в комнату.
Майкл не пошевелился. Только сильнее сжал руку Марджори.
– Я видел ее такой много раз. Верити стиснула зубы.
– Что ты хочешь сказать?
– Я нашел ее однажды ночью, когда она бродила вокруг нашего дома. Отвел назад в Фэрли-Парк. С тех пор она иногда приходит повидаться со мной, когда я дома на каникулах. Мы друзья.
– Друзья!
Верити охватил ужас. Майкл только что признался, что не один раз бывал ночью наедине с Марджори!
– Это не то, о чем вы думаете, – уточнил Майкл. – Я забочусь о ней как о сестре. Между нами не было ничего неприличного.
– Ваше объятие я никакие назвала бы приличным.
– Вам ли судить о приличиях, мадам? – отрезал Майкл. Верити онемела. Словно для того, чтобы еще больнее ее ранить, Майкл поднес руку Марджори к лицу и потерся щекой о ее пальцы. К удивлению Верити, девушка улыбнулась. Во время работы ее лицо неизменно оставалось неподвижным и невыразительным, как свежее оштукатуренная стена, а в глазах не было ни проблеска разума. Даже у коров бывает более осмысленный взгляд.
Но сейчас, когда на лице девушки блуждала улыбка, а глаза были опущены, отбрасывая на щеки тень ресниц, в ней появилось что-то неземное, словно ее только что поцеловал ангел.
Майкл смотрел на Марджори.
– Она такая красивая, когда улыбается, – задумчиво сказал он.
У Верити не укладывалось в голове. Ее прекрасный, талантливый, красноречивый Майкл любит – пусть всего лишь любовью брата – Марджори Флотти, судомойку с неповоротливыми мозгами, которая родилась и воспитывалась в приходском работном доме.
Том самом работном доме, куда Верити относила суп и булки из Фэрли-Парк. По пятам за ней обычно шел Майкл. И разве не Майкл спросил, не нужна ли ей еще одна судомойка. на кухне? На следующий день работный дом прислал Марджори, и у Верити не хватило духу отправить ее обратно.
Улыбка Марджори внезапно погасла – словно свеча, которую задул сквозняк. Свет в ее лице исчез. Теперь перед Верити снова была тупая служанка с кухни.
– Мне рассказывали, что она не родилась такой. Что-то случилось с ней в работном доме и повредило рассудок. А еще, когда ей было тринадцать, у нее родился мертвый младенец. До сих пор не знают, кто это с ней сделал, – продолжал Майкл. – Она одного со мной возраста. Если бы Роббинсы не усыновили меня, они могли бы взять Марджори, и с ней не случилось бы ничего плохого.
Верити с силой прикусила губу.
– Ты не должен так думать. Ты не виноват в ее несчастьях.
– Знаю. Но мне все равно больно.
Верити вздохнула. Сын разбивал ее сердце. Сколько ударов ей еще придется вынести? Она предложила:
– Отведем ее лучше в комнату. Уже поздно. Если она не вернется, может проснуться Бекки и пойти ее искать.
Майкл снова потерся щекой о руку Марджори, но девушка больше не улыбнулась.
– Идем, Марджори, – мягко сказал он. – Сейчас тебе нужно пойти в кровать.
Майкл поставил девушку на ноги и отпустил ее руку, передавая Верити. Пошел впереди них по коридору и дожидался под дверью, пока покорную Марджори не уложат в постель.
Верити плотно притворила за собой дверь и встала перед Майклом, вертя в пальцах ручку фонаря. На стенах коридора заиграли оранжевые огни.
– Хочешь чаю?
– Мне тоже пора спать, – перебил ее Майкл. Долгое, неловкое молчание.
– Что ж, тогда спокойной ночи, – согласилась Верити.
– Спасибо за мадленки, что вы прислали, – отозвался Майкл.
Потом повернулся и ушел.
– Ты делаешь честь Регби, – заметил Стюарт.
Они стояли на платформе Юстонского вокзала, в нескольких ярдах от пути, где уже дожидался поезд Майкла, время от времени с ревом выпуская струю пара. Утром они вместе ходили в церковь, потом пообедали в отеле «Савой», где Майкл поразил Стюарта изысканными манерами.
– Благодарю, сэр, – сказал мальчик. В руке он держал ранец. – Надеюсь, что те достойные люди, которым вы меня представили, не оттолкнут меня позже, узнав, кто я такой.
Стюарт отрекомендовал Майкла как сына одной из лучших семей из окрестностей Фэрли-Парк, который заехал навестить его по дороге из Регби. Услышав волшебное слово «Регби», новые знакомые Майкла решили, «лучшая» непременно значит «древняя» и «богатая».
– Уверен, что ты заметил – я знакомил тебя только с теми, кто сам изъявлял желание с тобой познакомиться.
Если даже и так, в дороге все равно могут быть осложнения. Но Майклу не обязательно это знать. Мальчик покачал головой:
– Не заметил.
– Мы в чем-то похожи. Мне ведь тоже нужно контролировать свое поведение, – сказал Стюарт.
Паровоз свистнул, долгий, пронзительный звук заставил их умолкнуть.
– Твоя мать хорошо потрудилась над твоими манерами, – заметил Стюарт, когда рев паровоза перешел в тихий плавный рокот. – У тебя не будет проблем в обществе.
– Моя мать действительно много для меня сделала. Но манерам меня обучала мадам Дюран, – возразил Майкл.
Каждый раз звук этого имени причинял Стюарту боль. Он даже не сразу вник в смысл сказанного мальчиком.
– Ты узнал, как вести себя в английском обществе, от кухарки-француженки?
И в этот миг понял, что в мадам Дюран не было ничего французского, кроме акцента. Южный акцент, о котором Стюарт не мог судить, поскольку французский был ему не родным и поскольку он редко бывал во Франции южнее Парижа.
– Может быть, она и француженка, она никогда не утверждала обратного, – сказал Майкл. – Но я в это не верю, принимая во внимание, что королевскому английскому я тоже учился у нее.
– Мадам Дюран говорит на королевском английском? – медленно произнес Стюарт, не веря собственным ушам.
– Лучше, чем… – Майкл замолчат. – Лучше меня.
Он хотел сказать: «Лучше нас с вами». По странной случайности Стюарт вдруг вспомнил Золушку из той давно канувшей в прошлое ночи. Ее согласные звуки, отполированные, словно грани бриллианта.
«В моей кухне нет ящериц».
Золушка тоже работала на кухне.
Нет, этого не может быть! Он бы ее узнал. Узнал где угодно, при каких угодно обстоятельствах.
В самом деле? После знакомства на один вечер и десятилетней разлуки, в темноте, говоря на разных языках?
– Чему еще учила тебя мадам Дюран, кроме королевскою английского? – спросил Стюарт деланно-беззаботным тоном, сжав набалдашник трости.
– Европейским языкам. И как себя вести в любой ситуации – в присутствии пэра, его жены, его дочерей. – Майкл фыркнул. – Кажется, она однажды объяснила, как нанести прямой удар кинжалом. Я называл ее «герцогиня из Фэрли-Парк».
«Она чудесно выговаривала гласные, чистые звуки, точно пение птичек, населяющих семейные древа, уходящие корнями чуть ли не в эпоху битвы при Гастингсе».
Нет, он просто выискивает черты сходства, которого нет. У этих женщин разные фигуры. Разный цвет волос.
– Ты регулярно виделся с мадам Дюран, пока не уехал в Регби?
– Да, сэр. Почти каждый день.
«Его усыновили достойные люди, но я вижусь с ним каждый день».
Сердце перестало биться. Та малая толика крови, что все-таки достигала мозга, тяжело и лениво билась в его ушах.
– Если ты не против, Роббинс, я хотел бы знать, где ты родился?
Майкл заметно встревожился. Стюарт понял, что давно отбросил беззаботный тон. Сейчас Майкл стал для него важным свидетелем, который поможет ему раскрыть преступление века!
– В Лондоне, сэр. Так мне говорили.
– Сколько тебе было лет, когда тебя усыновили?
– Примерно шесть месяцев.
– Ты говорил, что у тебя сохранились обрывки воспоминаний о детстве. Не помнишь, к примеру, как был в зоопарке?
Мальчик встрепенулся:
– Нет. Но у моей мамы есть шкатулка, где она хранит всякие мелочи на память о моем детстве. Там есть входной билет в зоопарк. Но ни я, ни мои родители ни разу не были в Лондоне.
Стюарта бросало то в жар, то в холод. Он был оглушен, сбит с толку. Из оцепенения его вывел гудок паровоза. Он сказал Майклу:
– Тебе пора в вагон.
Но Майкл смотрел на Стюарта во все глаза, словно он был Духом Грядущего Рождества.
– Сэр, откуда вам известно про зоопарк?
Стюарт покачал головой. Ему не хотелось отвечать.
– Сэр, пожалуйста! Умоляю!
Стюарт отвернулся.
– Мне рассказала одна женщина, которую я встретил много лет назад. Она взяла своего крошку сына в зоопарк, а потом отдала в хорошую семью для усыновления.
– Это была мадам Дюран?
– Она не назвала своего имени.
– Вы бы узнали ее, если бы встретили, сэр?
Стюарт молчал.
– Вот она.
Стюарт взглянул на медальон, который сунули ему под нос. К чему это? У него возникло огромное искушение оттолкнуть медальон. Он выстроил Тадж-Махал над гробницей воспоминаний о Золушке и привык там молиться. Прошло столько лет! Иногда правда может быть губительной. Иногда…
Но он взглянул, не смог удержаться. В медальоне были две фотографии. На одной улыбался Майкл, сидя между матерью и отцом. На другой был Майкл, лет на пять младше, чем сейчас, вместе с женщиной лет тридцати, в соломенной шляпке-канотье, украшенной парой крылышек бога Меркурия.
Стюарт узнал ее не сразу. Может, потому, что ее щеки округлились, подбородок стал не таким заостренным. Может, потому, что фотография пожелтела от времени, а его воспоминания расцвечивали яркие краски. Голубые глаза, как море на отмелях вблизи Мальдивского атолла. Губы-розы в полном цвету. Волосы темно-золотого цвета, как золото инков. Может, потому еще, что он привык думать о ней как о трогательной, беззащитной девушке. Но женщина на снимке смотрела прямо и смело, излучая силу и энергию.
Но когда Стюарт всмотрелся в ее глаза, у него не осталось сомнений. Он отказывался ее узнавать. Отказывался понимать, что Золушка и мадам Дюран – одно и то же лицо. Слишком поздно!
Но как мог он сопротивляться? Стюарту были знакомы эти глаза. Он любил их.
Он вернул Майклу медальон. Мимо них прошел обливающийся потом носильщик, который толкал тележку, нагруженную пароходными кофрами. Молодая мать с усталым лицом поторапливала двух разряженных девчушек, обещая им пудинг и новых кукол в конце путешествия. Прошла элегантная пожилая чета; жена держала мужа под руку.
До сознания Стюарта наконец дошло, что Майкл выжидательно смотрит на него. Нужно было что-то сказать, но что? Что полжизни был влюблен в порождение собственной фантазии? Что за эти десять лет она могла бы разыскать его и сказать правду, но предпочла этого не делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39