поддоны для душа размеры и цены в леруа мерлен
Однако царь нас потряс. Он был в полном неведении относительно жизни русского народа. Он многого просто не знал. Он не представлял себе вообще, что творится в стране. Он позволил себе быть преступно неосведомленным. Император был так далек от окружающей действительности, словно только вчера свалился с Луны. Но при этом обращаю ваше внимание - окончательное решение об отречении Романов принимал сам. Он и манифест подписал еще до нашего приезда. Потому он и должен нести всю полноту ответственности. Где вы здесь увидели подстрекательство?.. Если последовать вашей логике, ваше сиятельство глубокоуважаемый Георгий Евгеньевич, то за подстрекательство нужно расстрелять, прежде всего, всех командующих фронтами и флотами во главе с великим князем Николаем Николаевичем. Ведь это они, а не мы, ультимативно потребовали от Николая немедленного отречения. Еще раз подчеркиваю - все это тоже состоялось до нашего прибытия. Вот как все было! - и Гучков, дико сверкая глазами, стукнул кулаком по малахитовой столешнице.
- Ну да, конечно, гражданин военминистр, - фыркнул Некрасов. - Все знают, как вы со своими однопартийцами готовили покушение на царскую семью еще в девятьсот десятом году… Поезд взорвать на царскосельской ветке! А? Каково? Чем вы в таком случае отличаетесь от эсера и провокатора Азефа?
Гучков принял трагическую позу: десница к небу, шуйца - в сторону Некрасова.
- Как вы можете, гражданин Некрасов? - прошептал он. - Ведь поезд не взорвался! И не надо меня путать с великой княгиней Марией Павловной! Это она приставала с ножом к горлу и ко мне и даже к Родзянке: «Надо немедленно ликвидировать царицу! Немедленно!» Я не знал, куда от нее деваться.
- Неужели? - поразился Львов. - Мария Павловна? «Михень»?*
- Она! Слово чести. Да вот и Родзянко может подтвердить.**
Князь Львов поморщился и потер переносицу.
- Мало того, - добавил Гучков. - Великий князь Николай Михайлович уже на второй день после убийства Распутина бегал к Дмитрию Павловичу и к Пуришкевичу и требовал, чтобы второй «убитой «собакой» стала императрица Александра!
- Никогда не поверю! - воскликнул Керенский.***
Гучков только усмехнулся:
- Сочувствую!
Львов тяжело вздохнул, покачал головой и повернулся к Гучкову.
- Ну, хорошо, Александр Иванович, - примирительно сказал он. - Вернемся к нашим баранам. Вы, ваше превосходительство, являетесь военным министром, и вам, без сомнения, известно больше чем нам, простым штатским - шпакам, так сказать, - с иронией добавил он. - Но все-таки... Семью-то за что?
- Чтобы не оставалось претендентов на престол. Никаких! Никогда! Чтоб не допустить контрреволюции и реставрации. В противном случае мы с вами, князь, вместе с нашими коллегами по правительству на другой же день будем висеть на фонарных столбах вокруг Зимнего дворца. Не знаю только, рядом будем мы висеть или где-нибудь по разным краям Дворцовой площади.
Львов отвернулся от Гучкова, вытащил из жилетного кармана батистовый с кружевами носовой платок, аккуратно высморкался в него и вытер усы и бороду.
- Очевидно, какая-то инфлюэнца подкралась, - извиняющимся тоном пробормотал он.
Эскападу Гучкова он решил оставить без ответа.
Второе предложение внес Керенский. В принципе он считал, что коллега Гучков положительно и неопровержимо прав. Но план Александра Ивановича сейчас преждевременен, он может сильно навредить репутации новой власти. Российская республика, словно младенец, делает свои первые шаги. И начинать с казней первых особ павшего государства в текущий момент нецелесообразно. Кроме того, нужно знать психологию русского народа. В глазах подавляющей части граждан новой республики, правда, пока де-юре не существующей до решения Учредительного собрания, Николай - не только Кровавый. Он вообще никто - пустая и ничтожная личность! Грозным эпитетом «Кровавый» его наградила пресса - с таким же успехом она может назвать зайца кровожадным царем зверей. Николай Романов во время своего царствования даже не заслужил ненависти широких масс, всех сословий - лишь всеобщее презрение. В народе, в среде интеллигенции и даже в некоторых его собственных - царских министерствах... - тут Керенский многозначительно прищурился: - его называли Сусликом. Да-да - всего лишь мелким сусликом! Но ежели Романова сейчас казнить, даже по справедливому приговору революционного суда, то тем мы немедленно превратим монарха-преступника в мученика. А если мы еще и семью спишем в расходную ведомость, то такой сонм мучеников породит по-настоящему кровавую военную диктатуру, вслед за которой неизбежно состоится реставрация династии.
- Но самое главное, - с особенным значением добавил Керенский, - лично я не хочу быть Маратом русской революции. По крайней мере, сегодня. И с полной уверенностью смею полагать, что среди присутствующих коллег и соратников тоже нет желающих стать маратами и робеспьерами. Мы все-таки не варвары - не французы там какие-то или англичане… Для них казнить собственного монарха - все равно, что бокал шампанского выпить или сигару выкурить. Поэтому мое предложение: в Сибирь! И не только царя с женой и детьми, а всех Романовых - великих князей, жен, вдов, княжат... Всех!
- В Сибирь? Но там же полным-полно революционеров! - удивленно отозвался Терещенко.
- И что же? - пожал костлявыми плечами Керенский, повернувшись к Терещенко в профиль. - Пусть царь теперь отправляется туда, куда он еще вчера сам отправлял лучших людей России на каторгу. Пришла его очередь. Это же не моя воля - таков изящный поворот истории! Она неумолимо все движет и расставляет по своим законам. Нам нередко остается им только подчиняться, если мы не в состоянии в какие-то моменты сами творить историю и противопоставить ее законам что-либо более серьезное. Да и в чем, собственно, вопрос? Сибирь велика, революционеры ему докучать не будут, тем более что после амнистии их там уже давно ни одного не осталось. Дадим Николаю достаточную охрану. И сослать его желательно не в Туруханск, а туда, где было наименьшее скопление революционеров, где расселился, в основном, справный сибирский мужик - без крепостнических, но и без монархических мироощущений. Поэтому я предлагаю... - Керенский задумался на секунду, - предлагаю... Тобольск.
Внезапно все замолчали. Через минуту Некрасов хмыкнул:
- Тихий ангел пролетел.
- Скорее, дурак родился, - проворчал Львов.
- А почему не Сахалин? Тамошняя каторга будет потяжелее, если верить репортажам оттуда бывшего графа Льва Толстого, - подал голос Гучков.
- Да потому, милейший вы наш Александр Иванович, - радостно и одновременно снисходительно улыбаясь ему, словно ребенку, ответил Керенский, - что непременно придет время, когда нам понадобится извлекать бывшего императора обратно в столицу. Наверняка придется - вы еще вспомните мое пророчество! Из Сахалина это будет сделать сложнее. И потом, уважаемый Александр Иванович, обращаю ваше драгоценное внимание на то обстоятельство, что от Сахалина до морской границы с Северо-Американскими Штатами всего-то несколько сотен верст, а там и Аляска рядом. Чужая отныне Аляска, по милости царизма - территория иностранной державы. Но даже не эти обстоятельства являются решающими. На Дальнем Востоке мы сегодня уже, к величайшему сожалению, не хозяева. И Бог весть, станем ли снова ими или придется отдать наши территории всем косоглазым, которые давно на эти земли зарятся. Не удержим. Увы, увы! Придется отдавать. Конечно, лучше всего было бы Дальний Восток и часть Восточной Сибири, а может, и всю Сибирь продать американцам, как это было вовремя сделано с Аляской. Можно бы и японцам. Но какой, простите, дурак из иностранцев станет у нас эти территории покупать, когда сейчас их можно и так взять - без денег... Кстати, прошу меня простить, однако, новеллы о сахалинской каторге писал беллетрист Антон Чехов, а не Лев Толстой. Он, Толстой, конечно, граф, аристократ, и уже в силу своего сословного положения является врагом народа. Но, тем не менее, наша партия эсеров-трудовиков считает его крупнейшим стихийным революционным вождем, подготовившим крах монархической идеи прежде всего в головах интеллигентной и образованной публики, ставшей, благодаря Толстому, солдатами нашей революционной армии... Метафорической, так сказать, армии, но в то же время вполне реальной.
Гучков поерзал в своем кресле, обитом мягким зеленым, под малахит, сафьяном. Щелчок по носу репортажами Толстого был болезненным, но военный министр резонно решил тему не продолжать.
Львов глубоко вздохнул и оглядел присутствующих:
- Ну что ж, господа, имеются еще предложения? Нет? Значит, решено: Тобольск - до лучших времен! А там будет видно, что делать с Романовыми окончательно, - заключил Львов. - Вот вы, Александр Федорович, и извольте взять на себя деликатную и трудную миссию - известить Романовых об отъезде. На правах председателя, заседание правительства закрываю.
К половине пятого утра Керенский велел подать автомобиль из императорского гаража и направился в Царское Село.
Николай вышел к нему бледный, взволнованный, откашливаясь со сна и застегивая на ходу верхние пуговицы гимнастерки. Глаза его были опухшими, веки отекли, будто с похмелья. Керенский осторожно потянул носом: кто-то из министров, кажется, тот же Гучков, утверждал, что Николай Романов - тайный алкоголик, и было бы чрезвычайно важно для дальнейшего развития освободительного революционного процесса разоблачить бывшего царя. Подтвержденная новость о том, что на российском престоле больше двадцати лет сидел закоренелый алкоголик, способна принести революции в сто раз больше пользы, чем принесло разоблачение Распутина. Однако от царя, к сожалению, алкоголем нисколько не пахло.
- Я к вашим услугам, Александр Федорович, милости прошу... - дрогнувшим голосом сказал Николай, осторожно пожимая Керенскому левую руку. Правую министр держал на весу - на черном платке, перекинутом через шею: рука, как утверждал ее хозяин, совершенно отнялась из-за того, что ему в день приходиться дарить до тысячи рукопожатий своим поклонникам. «Неймется же тебе по ночам, Ааронка! Мятый, небритый, немытый. С чем пришел?..» Вслух учтиво спросил:
- Чем могу быть полезен, Александр Федорович? Что-нибудь случилось? Есть какие-нибудь новости?
- Да, - загадочно улыбаясь, подтвердил Керенский. - Есть, хотя и немного.
- Слава Богу! Наконец-то! - вырвалось у Николая. - От кузена Джорджи? То есть, простите, от его величества короля Георга? Мы едем в Англию? Вы обещали... И князь Львов тоже. Я бесконечно вам благодарен, Александр Федорович! Вы - человек слова. Я рад убедиться в том, что среди революционеров, слава Богу, есть благородные люди!.. Как же я ошибался, когда думал, что на вашей стороне могут быть одни разрушители и не достойные доверия люди!..
- В самом деле? - удивился Керенский. - Может быть, Николай Александрович, вам вступить в ряды нашей партии?*
Николай обескуражено уставился на Керенского, не понимая, шутит тот или говорит всерьез. Похоже, не шутит. И потому сохраняя серьезное выражение лица, Николай уважительно сказал:
- Огромное спасибо за предложение... и за доверие. Оно требует максимально ответственного подхода... Но что же из Лондона?
- Из Соединенного Королевства каких-либо особых и важных новостей, в прямом толковании этого слова, нет, - соврал Керенский. И сочувственно добавил: - Нет, по крайней мере, тех, что вы ждете. Главная новость моя другая: вам действительно надо ехать. И как можно скорее!
- Так куда же все-таки? В Англию? - с надеждой спросил Николай.
Керенский на несколько секунд задумался и сказал проникновенно и убедительно:
- Видите ли, достопочтенный Николай Александрович, обстановка меняется с каждым днем, точнее даже, - с каждым часом. Что поделаешь - время революционное, великое, неповторимое. На наших глазах происходят величайшие исторические события. Каждая минута - это отлитая в бронзе строка истории великой и свободной России на ее пути полного освобождения от вечных оков. За нами, затаив дыхание, следит весь мир - сложный, запуганный и враждебный. Следит с испугом, даже ненавистью кое-где, но больше всего - с надеждой. У вас, как у бывшего царя, очень много врагов. Кроме меня лично, разумеется! - уточнил Керенский. - Очень плоха обстановка на фронте, хотя и недолго она будет таковой оставаться. Сильно осложняется обстановка внутри России. Словно из ящика Пандоры, открытого невидимой рукой, вырываются на свободу и носятся по стране всевозможные вихри враждебные, как поется в замечательной революционной песне под названием «Варшавянка» (Николай невольно поморщился на «Варшавянку», но постарался тут же вернуть своему лицу выражение обычной доброжелательной невозмутимости). С этими вихрями враждебными временно, до созыва Учредительного собрания, справиться полностью раз и навсегда пока не представляется возможным. Темные силы нас злобно гнетут, увы, - везде, они рядом с нами, они в нас самих! Они маскируются, принимают дружественное обличье, - вот что опаснее и страшнее всего! Кто может быть страшнее волков в овечьих шкурах?! Поэтому... поэтому... поэтому, в конце концов!.. Вам необходимо ради вашей же собственной безопасности немедленно покинуть Царское Село. Вихри! Вы их видите? Вы их распознаете? Вы их чувствуете?!
- Это вы о демонах? - неуверенно спросил Николай.
Керенский вздохнул, укоризненно покачал головой, слово учитель ученику, ответившему на экзамене невпопад, и вытер накатившиеся слезы. Слезу в нужном месте речи Керенский блестяще использовал в качестве хорошо отработанного ораторского приема. Ему уже не надо было ее вызывать искусственно, она, когда требовалось, появлялась сама и всегда в нужный момент.
- Понимаете? Да ведь вы все понимаете! Я вижу! - заявил он и ласково улыбнулся.
- Да... понимаю. Стараюсь, - осторожно подтвердил Николай, но тут же решительно повернул к главному: - Я и моя семья давно готовы. Но куда же? Когда? Ради Бога, Александр Федорович!..
Керенский улыбнулся еще ласковее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
- Ну да, конечно, гражданин военминистр, - фыркнул Некрасов. - Все знают, как вы со своими однопартийцами готовили покушение на царскую семью еще в девятьсот десятом году… Поезд взорвать на царскосельской ветке! А? Каково? Чем вы в таком случае отличаетесь от эсера и провокатора Азефа?
Гучков принял трагическую позу: десница к небу, шуйца - в сторону Некрасова.
- Как вы можете, гражданин Некрасов? - прошептал он. - Ведь поезд не взорвался! И не надо меня путать с великой княгиней Марией Павловной! Это она приставала с ножом к горлу и ко мне и даже к Родзянке: «Надо немедленно ликвидировать царицу! Немедленно!» Я не знал, куда от нее деваться.
- Неужели? - поразился Львов. - Мария Павловна? «Михень»?*
- Она! Слово чести. Да вот и Родзянко может подтвердить.**
Князь Львов поморщился и потер переносицу.
- Мало того, - добавил Гучков. - Великий князь Николай Михайлович уже на второй день после убийства Распутина бегал к Дмитрию Павловичу и к Пуришкевичу и требовал, чтобы второй «убитой «собакой» стала императрица Александра!
- Никогда не поверю! - воскликнул Керенский.***
Гучков только усмехнулся:
- Сочувствую!
Львов тяжело вздохнул, покачал головой и повернулся к Гучкову.
- Ну, хорошо, Александр Иванович, - примирительно сказал он. - Вернемся к нашим баранам. Вы, ваше превосходительство, являетесь военным министром, и вам, без сомнения, известно больше чем нам, простым штатским - шпакам, так сказать, - с иронией добавил он. - Но все-таки... Семью-то за что?
- Чтобы не оставалось претендентов на престол. Никаких! Никогда! Чтоб не допустить контрреволюции и реставрации. В противном случае мы с вами, князь, вместе с нашими коллегами по правительству на другой же день будем висеть на фонарных столбах вокруг Зимнего дворца. Не знаю только, рядом будем мы висеть или где-нибудь по разным краям Дворцовой площади.
Львов отвернулся от Гучкова, вытащил из жилетного кармана батистовый с кружевами носовой платок, аккуратно высморкался в него и вытер усы и бороду.
- Очевидно, какая-то инфлюэнца подкралась, - извиняющимся тоном пробормотал он.
Эскападу Гучкова он решил оставить без ответа.
Второе предложение внес Керенский. В принципе он считал, что коллега Гучков положительно и неопровержимо прав. Но план Александра Ивановича сейчас преждевременен, он может сильно навредить репутации новой власти. Российская республика, словно младенец, делает свои первые шаги. И начинать с казней первых особ павшего государства в текущий момент нецелесообразно. Кроме того, нужно знать психологию русского народа. В глазах подавляющей части граждан новой республики, правда, пока де-юре не существующей до решения Учредительного собрания, Николай - не только Кровавый. Он вообще никто - пустая и ничтожная личность! Грозным эпитетом «Кровавый» его наградила пресса - с таким же успехом она может назвать зайца кровожадным царем зверей. Николай Романов во время своего царствования даже не заслужил ненависти широких масс, всех сословий - лишь всеобщее презрение. В народе, в среде интеллигенции и даже в некоторых его собственных - царских министерствах... - тут Керенский многозначительно прищурился: - его называли Сусликом. Да-да - всего лишь мелким сусликом! Но ежели Романова сейчас казнить, даже по справедливому приговору революционного суда, то тем мы немедленно превратим монарха-преступника в мученика. А если мы еще и семью спишем в расходную ведомость, то такой сонм мучеников породит по-настоящему кровавую военную диктатуру, вслед за которой неизбежно состоится реставрация династии.
- Но самое главное, - с особенным значением добавил Керенский, - лично я не хочу быть Маратом русской революции. По крайней мере, сегодня. И с полной уверенностью смею полагать, что среди присутствующих коллег и соратников тоже нет желающих стать маратами и робеспьерами. Мы все-таки не варвары - не французы там какие-то или англичане… Для них казнить собственного монарха - все равно, что бокал шампанского выпить или сигару выкурить. Поэтому мое предложение: в Сибирь! И не только царя с женой и детьми, а всех Романовых - великих князей, жен, вдов, княжат... Всех!
- В Сибирь? Но там же полным-полно революционеров! - удивленно отозвался Терещенко.
- И что же? - пожал костлявыми плечами Керенский, повернувшись к Терещенко в профиль. - Пусть царь теперь отправляется туда, куда он еще вчера сам отправлял лучших людей России на каторгу. Пришла его очередь. Это же не моя воля - таков изящный поворот истории! Она неумолимо все движет и расставляет по своим законам. Нам нередко остается им только подчиняться, если мы не в состоянии в какие-то моменты сами творить историю и противопоставить ее законам что-либо более серьезное. Да и в чем, собственно, вопрос? Сибирь велика, революционеры ему докучать не будут, тем более что после амнистии их там уже давно ни одного не осталось. Дадим Николаю достаточную охрану. И сослать его желательно не в Туруханск, а туда, где было наименьшее скопление революционеров, где расселился, в основном, справный сибирский мужик - без крепостнических, но и без монархических мироощущений. Поэтому я предлагаю... - Керенский задумался на секунду, - предлагаю... Тобольск.
Внезапно все замолчали. Через минуту Некрасов хмыкнул:
- Тихий ангел пролетел.
- Скорее, дурак родился, - проворчал Львов.
- А почему не Сахалин? Тамошняя каторга будет потяжелее, если верить репортажам оттуда бывшего графа Льва Толстого, - подал голос Гучков.
- Да потому, милейший вы наш Александр Иванович, - радостно и одновременно снисходительно улыбаясь ему, словно ребенку, ответил Керенский, - что непременно придет время, когда нам понадобится извлекать бывшего императора обратно в столицу. Наверняка придется - вы еще вспомните мое пророчество! Из Сахалина это будет сделать сложнее. И потом, уважаемый Александр Иванович, обращаю ваше драгоценное внимание на то обстоятельство, что от Сахалина до морской границы с Северо-Американскими Штатами всего-то несколько сотен верст, а там и Аляска рядом. Чужая отныне Аляска, по милости царизма - территория иностранной державы. Но даже не эти обстоятельства являются решающими. На Дальнем Востоке мы сегодня уже, к величайшему сожалению, не хозяева. И Бог весть, станем ли снова ими или придется отдать наши территории всем косоглазым, которые давно на эти земли зарятся. Не удержим. Увы, увы! Придется отдавать. Конечно, лучше всего было бы Дальний Восток и часть Восточной Сибири, а может, и всю Сибирь продать американцам, как это было вовремя сделано с Аляской. Можно бы и японцам. Но какой, простите, дурак из иностранцев станет у нас эти территории покупать, когда сейчас их можно и так взять - без денег... Кстати, прошу меня простить, однако, новеллы о сахалинской каторге писал беллетрист Антон Чехов, а не Лев Толстой. Он, Толстой, конечно, граф, аристократ, и уже в силу своего сословного положения является врагом народа. Но, тем не менее, наша партия эсеров-трудовиков считает его крупнейшим стихийным революционным вождем, подготовившим крах монархической идеи прежде всего в головах интеллигентной и образованной публики, ставшей, благодаря Толстому, солдатами нашей революционной армии... Метафорической, так сказать, армии, но в то же время вполне реальной.
Гучков поерзал в своем кресле, обитом мягким зеленым, под малахит, сафьяном. Щелчок по носу репортажами Толстого был болезненным, но военный министр резонно решил тему не продолжать.
Львов глубоко вздохнул и оглядел присутствующих:
- Ну что ж, господа, имеются еще предложения? Нет? Значит, решено: Тобольск - до лучших времен! А там будет видно, что делать с Романовыми окончательно, - заключил Львов. - Вот вы, Александр Федорович, и извольте взять на себя деликатную и трудную миссию - известить Романовых об отъезде. На правах председателя, заседание правительства закрываю.
К половине пятого утра Керенский велел подать автомобиль из императорского гаража и направился в Царское Село.
Николай вышел к нему бледный, взволнованный, откашливаясь со сна и застегивая на ходу верхние пуговицы гимнастерки. Глаза его были опухшими, веки отекли, будто с похмелья. Керенский осторожно потянул носом: кто-то из министров, кажется, тот же Гучков, утверждал, что Николай Романов - тайный алкоголик, и было бы чрезвычайно важно для дальнейшего развития освободительного революционного процесса разоблачить бывшего царя. Подтвержденная новость о том, что на российском престоле больше двадцати лет сидел закоренелый алкоголик, способна принести революции в сто раз больше пользы, чем принесло разоблачение Распутина. Однако от царя, к сожалению, алкоголем нисколько не пахло.
- Я к вашим услугам, Александр Федорович, милости прошу... - дрогнувшим голосом сказал Николай, осторожно пожимая Керенскому левую руку. Правую министр держал на весу - на черном платке, перекинутом через шею: рука, как утверждал ее хозяин, совершенно отнялась из-за того, что ему в день приходиться дарить до тысячи рукопожатий своим поклонникам. «Неймется же тебе по ночам, Ааронка! Мятый, небритый, немытый. С чем пришел?..» Вслух учтиво спросил:
- Чем могу быть полезен, Александр Федорович? Что-нибудь случилось? Есть какие-нибудь новости?
- Да, - загадочно улыбаясь, подтвердил Керенский. - Есть, хотя и немного.
- Слава Богу! Наконец-то! - вырвалось у Николая. - От кузена Джорджи? То есть, простите, от его величества короля Георга? Мы едем в Англию? Вы обещали... И князь Львов тоже. Я бесконечно вам благодарен, Александр Федорович! Вы - человек слова. Я рад убедиться в том, что среди революционеров, слава Богу, есть благородные люди!.. Как же я ошибался, когда думал, что на вашей стороне могут быть одни разрушители и не достойные доверия люди!..
- В самом деле? - удивился Керенский. - Может быть, Николай Александрович, вам вступить в ряды нашей партии?*
Николай обескуражено уставился на Керенского, не понимая, шутит тот или говорит всерьез. Похоже, не шутит. И потому сохраняя серьезное выражение лица, Николай уважительно сказал:
- Огромное спасибо за предложение... и за доверие. Оно требует максимально ответственного подхода... Но что же из Лондона?
- Из Соединенного Королевства каких-либо особых и важных новостей, в прямом толковании этого слова, нет, - соврал Керенский. И сочувственно добавил: - Нет, по крайней мере, тех, что вы ждете. Главная новость моя другая: вам действительно надо ехать. И как можно скорее!
- Так куда же все-таки? В Англию? - с надеждой спросил Николай.
Керенский на несколько секунд задумался и сказал проникновенно и убедительно:
- Видите ли, достопочтенный Николай Александрович, обстановка меняется с каждым днем, точнее даже, - с каждым часом. Что поделаешь - время революционное, великое, неповторимое. На наших глазах происходят величайшие исторические события. Каждая минута - это отлитая в бронзе строка истории великой и свободной России на ее пути полного освобождения от вечных оков. За нами, затаив дыхание, следит весь мир - сложный, запуганный и враждебный. Следит с испугом, даже ненавистью кое-где, но больше всего - с надеждой. У вас, как у бывшего царя, очень много врагов. Кроме меня лично, разумеется! - уточнил Керенский. - Очень плоха обстановка на фронте, хотя и недолго она будет таковой оставаться. Сильно осложняется обстановка внутри России. Словно из ящика Пандоры, открытого невидимой рукой, вырываются на свободу и носятся по стране всевозможные вихри враждебные, как поется в замечательной революционной песне под названием «Варшавянка» (Николай невольно поморщился на «Варшавянку», но постарался тут же вернуть своему лицу выражение обычной доброжелательной невозмутимости). С этими вихрями враждебными временно, до созыва Учредительного собрания, справиться полностью раз и навсегда пока не представляется возможным. Темные силы нас злобно гнетут, увы, - везде, они рядом с нами, они в нас самих! Они маскируются, принимают дружественное обличье, - вот что опаснее и страшнее всего! Кто может быть страшнее волков в овечьих шкурах?! Поэтому... поэтому... поэтому, в конце концов!.. Вам необходимо ради вашей же собственной безопасности немедленно покинуть Царское Село. Вихри! Вы их видите? Вы их распознаете? Вы их чувствуете?!
- Это вы о демонах? - неуверенно спросил Николай.
Керенский вздохнул, укоризненно покачал головой, слово учитель ученику, ответившему на экзамене невпопад, и вытер накатившиеся слезы. Слезу в нужном месте речи Керенский блестяще использовал в качестве хорошо отработанного ораторского приема. Ему уже не надо было ее вызывать искусственно, она, когда требовалось, появлялась сама и всегда в нужный момент.
- Понимаете? Да ведь вы все понимаете! Я вижу! - заявил он и ласково улыбнулся.
- Да... понимаю. Стараюсь, - осторожно подтвердил Николай, но тут же решительно повернул к главному: - Я и моя семья давно готовы. Но куда же? Когда? Ради Бога, Александр Федорович!..
Керенский улыбнулся еще ласковее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19