Парсел поглядел на него. Угрозы, шантаж, игра на благородных чувствах — все было пущено в ход.
— Даже теперь! — ответил Парсел решительно.
Мэсон высокомерно выпрямился.
— Это бесчестно с вашей стороны, мистер Парсел, — прогремел он. Но сразу же умолк. Все равно этот вой не перекричишь, сколько ни возмущайся.
— Мы еще вернемся к этому вопросу! — проговорил он со скрытой угрозой.
Неуклюже повернувшись кругом, он зашагал по улице Нордоста. Маклеод и Смэдж последовали за ним. Прошло несколько минут. Парсел положил руки на голову Ивоа.
— Я пойду спать.
— Я тоже.
— А я нет, — печально отозвалась Авапуи.
Когда Адамо и Ивоа отошли, она села на пень и посмотрела им вслед. Как она завидовала Ивоа! Она ждет ребенка, а ее танэ обладает самым лучшим из всех мужских качеств: он добр. Авапуи подпевала, глядела на пляшущих женщин, но вскоре почувствовала себя одинокой. Она запела громче, хлопая в ладоши в такт песне. Но все равно одиночество было с ней. Она встала, подошла к Ваа и села возле нее. Авапуи недолюбливала Ваа, но, к ее удивлению, та повернула голову и улыбнулась. Быть может, Ваа тоже чувствует себя одинокой с тех пор, как ее танэ заперся в доме таитян? Ваа сидела, прислонившись спиной к кокосовой пальме. Она подпевала, не раскрывая рта, и глаза ее были печальны. Быть может, ее танэ будет убит. Быть может, мой! Ауэ! Какие мы, женщины, несчастные! Авапуи просунула руку под локоть Ваа и, увидев, что та не противится, опустила голову к ней на плечо.
Парсел не сделал и десяти шагов по улице Пассатов, когда Ивоа сказала чуть слышно:
— Свернем в рощу.
Парсел остановился и, напрягая слух, прошептал:
— Ты что-нибудь слышишь?
— Нет. — И добавила: — Я боюсь, что они в тебя выстрелят.
— Не выстрелят.
Но им тоже овладел страх. Он прислушался, вглядываясь Б темноту. Ничто не шевелилось, только высоко над головой колыхались верхушки кокосовых пальм, а позади на базарной площади, мерцали огоньки доэ-доэ. Вероятно, сейчас он представляет собой отличную мишень, вырисовываясь черным силуэтом на светлом фоне. И он вошел за Ивоа в рощицу.
— Кто «они» ? — спросил он, понизив голос. — Мои соотечественники?
— И наши тоже.
Ивоа сжала ему руку, чтобы он замолчал, и уверенно повела его в темноте.
Когда они легли на кровать в хижине, затворив дверь и кое-как закрепив веревками раздвижные стены, Ивоа сказала, не поворачивая головы:
— Меани тебя не убьет. Тетаити, пожалуй, тоже. Но Тими и Оху — да.
— Почему?
— Один из них застрелил Ропати. Либо Оху, чтобы получить Амурею, либо Тими, чтобы Амурея досталась Оху.
— А меня зачем им убивать?
— Они знают, как ты любил Ропати, и боятся, что ты будешь мстить за него. Но прежде они убьют Уилли.
— Почему Уилли?
— Потому что Уилли они боятся еще больше.
Она замолчала. Теперь было уже не так темно, как когда они шли с Блоссом-сквера. Через щели раздвижной стенки в комнату просачивалось слабое сияние. Повернув голову, Парсел смутно различал лицо Ивоа. Весь свет, казалось, сосредоточился на ее животе. Большой, круглый, блестящий, он выступал из мрака, словно купол.
— Не могу я поверить, что Ропати умер, — сказал Парсел.
Ивоа долго молчала, и он подумал, что она уже спит. Но тут он увидел, что ее рука легко скользит по раздавшимся бедрам.
— И я тоже, — наконец сказала она, и рука ее остановилась. — Но я мало думаю о нем.
— Почему?
— Потому что я думаю о моем ребенке.
Парсел не ответил, и она спросила:
— Это плохо?
— Нет, не плохо.
Через минуту она заметила:
— Смотри, он толкает меня ножками.
— Я ничего не вижу.
— Дай мне руку.
И она прижала его ладонь к своему животу.
— Вот! Ты чувствуешь?
Он был испуган силой толчка.
— Он не делает тебе больно ?
— Да, немножко, — ответила она, смеясь счастливым смехом.
Ивоа перестала смеяться, и снова наступило молчание. Вдруг она сказала изменившимся голосом:
— Много мужчин умрет, прежде чем он родится.
Парсел похолодел, услышав эти слова, звучавшие как предсказание. С пересохшим ртом и сильно бьющимся сердцем он попрежнему молчал. Он старался побороть свой страх. Прошло несколько минут, потом он прижался лбом к плечу Ивоа и глубоко вздохнул. Ему стало немного легче. Но когда он заговорил, голос его был еще беззвучен и прерывался от волнения.
— Быть может, и я.
Что это — бравада? Вызов судьбе? Он почувствовал презрение к себе, как только произнес эти слова.
— Нет! — ответила Ивоа с необыкновенной твердостью, как будто это зависело только от нее. — Нет. Не ты!
— Почему не я?
— Потому что я тебя защищу, — ответила она убежденно.
Он засмеялся, но, как это ни казалось нелепо, слова Ивоа успокоили его. А между тем что могла она сделать?
Опять наступило долгое молчание. Страх понемногу отхлынул, как море во время отлива, и Парселом вновь овладели мысли, занимавшие его весь этот вечер.
— Ивоа, — спросил он, — почему эти пляски?
— Почему у тебя так много «почему», о мой танэ перитани?
Она нежно улыбнулась ему в темноте. О Адамо! Адамо! Никогда он не бывает доволен, что живет как таитянин. Никогда не знает покоя. Вечно тревожится. Вечно чего-то ищет. Вечно хочет все знать.
— Почему эти пляски, Ивоа?
Она пожала своими красивыми плечами.
— А что можно сделать? — ответила она, вздохнув. — Они уходят, с ними прощаются.
— Но почему… именно эти пляски?
Он оперся на локоть, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.
— У нас других нет, — ответила Ивоа.
Он был обескуражен. Объяснение ровно ничего не объясняло. Голова его снова опустилась на подушку.
Прошла минута, потом он нащупал в темноте ее руку и, сжав в своей, уснул. Повернувшись, Ивоа вглядывалась в лицо мужа. Адамо всегда засыпал сразу, будто захлопывалась дверь.
Когда дыхание его стало медленным и мерным, Ивоа бесшумно поднялась с кровати и, выйдя из дому, отправилась в пристройку за ружьем, данным ей Ваа. Это было одно из тех ружей, которые вождь перитани хранил у себя, и Ваа показала Ивоа, как его заряжать. Ваа знала, как обращаться с оружием. Она даже стрелять умела. Ее научил вождь.
Ивоа не вернулась в хижину. Она отошла всего шага на три от пристройки, проскользнула под громадные папоротники, села, прислонившись к толстому стволу, и, положив ружье поперек колен, стала караулить. Если они явятся, то непременно пройдут через сад. Тими будет нести в руке факел. Он вставит его в дощатую стену пристройки. Затем спрячется в чаще и будет ждать, нацелив ружье на раздвижную дверь, а Оху будет караулить перед второй дверью. «Нет, — подумала она с надеждой, — Оху сегодня не придет. Сегодня ночью у него Амурея». Если Тими придет один, Ивоа сумеет его убить. Даст ему подойти совсем близко, и прежде чем он успеет воткнуть факел, она упрется дулом ему в спину…
Сжав пальцами ружье, лежавшее у нее на коленях, выпрямив стан, опершись головой о ствол папоротника, она ждала. Ей не хотелось спать. Сон навалится на нее лишь под утро, и тогда ей придется бороться с ним изо всех сил. Ей предстоит ждать много долгих часов. И она будет ждать. Она ведь не одна. С ней ребенок, он шевелится у нее под сердцем. И Адамо рядом, он спит в хижине. Ее Адамо спит себе, как будто не началась война. У него даже нет ружья! Он никого не хочет убивать. Она сурово улыбнулась в темноте. «Спи, Адамо, — шепнула она, не разжимая губ. — Спи, мой танэ. Спи, мой красивый танэ маамаа…»
Когда Парсел проснулся, еще только рассветало. Ивоа стояла, наклонившись над ним.
— Все готово, — с улыбкой сказала она.
Обычно Парсел умывался в пристройке. Он встал, открыл дверь, вышел на крыльцо и, повернувшись, затворил за собой дверь. В тот же миг хлопнул выстрел, и пуля просвистела у него над ухом.
Это произошло так внезапно, что он секунду стоял ошеломленный, глядя на рощу, так и не поняв, что стреляли в него, и даже не думал вернуться в дом.
Дверь позади него распахнулась, рука Ивоа схватила его, и он опомнился, уже стоя в хижине за запертой дверью, прислонившись спиной к косяку. Он был совершенно спокоен.
Ивоа смотрела на него с посеревшим от страха лицом, губы ее дрожали. Вдруг она покачнулась, вытянув вперед руки. Он подхватил ее, поднял и отнес на кровать. Когда он положил ее и выпрямился, у него перехватило дыхание. Он смотрел на нее, и глаза его улыбались. Оба не проронили ни слова.
Он снова направился к двери.
— Не отворяй! — закричала Ивоа.
Он сделал отрицательный жест рукой и подошел к двери. Пуля не пробила толстой дубовой доски, и кончик ее торчал в косяке на высоте груди. Парсел взял ножик и попробовал ее извлечь. Все произошло как раз в ту секунду, когда он обернулся, чтобы затворить за собой дверь. Он повернулся боком, и пуля прошла в нескольких сантиметрах от него. Вытаскивая пулю из дерева, он сам удивился, что ничего не чувствует. Накануне, когда Ивоа сказала: «Много мужчин умрет, прежде чем он родится», Парсел пережил минуту панического страха. А теперь смерть почти коснулась его, а он ничего не испытал.
Тут послышался еще выстрел. Он сделал шаг назад.
— Адамо! — вскрикнула Ивоа.
Но нет, стреляли не по хижине. Парсел подбежал к окошечку и отважился бросить взгляд наружу. На Вест-авеню стоял Бэкер с ружьем в руках и вглядывался в рощу. Из дула его ружья шел дым.
Минуту спустя кто-то постучал. Парсел отворил дверь. В комнату ворвался Бэкер, таща за руку Амурею, растрепанную, задыхающуюся. Ивоа вскочила с постели, подбежала к ней и крепко обняла.
— Я привел ее сюда, чтоб вы перевели мне, что она говорит! — сказал Бэкер резким повелительным тоном.
Лицо его осунулось, глаза горели диким огнем, говорил он отрывисто, сжав зубы, едва сдерживая ярость.
— Полагаю, что эти мерзавцы метили в вас.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Парсел.
Он повернулся к двери и снова взялся за дело. Ему не понравился тон Бэкера. В словах «метили в вас» прозвучала неприязнь.
— Я шел по тропинке с Амуреей, — продолжал Бэкер возбужденно, — и услышал выстрел. Увидев, что кто-то шевелится в рощице, я выстрелил.
Он уселся на табуретку и, разговаривая, стал перезаряжать свое ружье. Амурея и Ивоа сидели на кровати и переводили глаза с одного мужчины на другого. Парсел по-прежнему трудился над застрявшей в косяке пулей. Старая дубовая доска, которая пошла на изготовление двери, стада твердой как железо. Он работал ножом, время от времени точно и крепко ударяя ладонью по рукоятке.
— Она убежала сегодня утром из их лагеря, — заговорил Бэкер, указывая подбородком на Амурею, — пока Оху спал. И пришла прямо ко мне.
Немного успокоившись, он прибавил:
— Я бы хотел, чтобы вы мне перевели…
— Сейчас кончу, — сказал Парсел.
Ему удалось просунуть кончик ножа в щель, которую он постепенно расширил. При вторичной попытке вытащить пулю она немного подалась и вылезла почти наполовину. Парсел снова принялся расщеплять ножом дерево, и вдруг пуля выскочила так неожиданно, что упала и откатилась. Парсел подобрал ее и стал вертеть в руках, потом поднес к глазам.
— Вас что-то удивляет? — спросил Бэкер.
— Нет, ничего, — ответил Парсел, спрятав пулю в карман. Он пододвинул табуретку и сел напротив Амуреи. Она тотчас заговорила глухим гневным голосом:
— Это Тими.
— Это Тими убил Ропати?
— Да.
— Чтобы ты досталась Оху?
— Да.
Парсел взглянул на Ивоа. Убийство из ревности, совершенное под прикрытием войны. Мелкая цель под видом общего дела. Ивоа оказалась права.
— А другие были согласны?
— Как будто.
— Что значит «как будто»?
— Когда Ропати упал, Меани и Тетаити очень рассердились. Но Тими сказал: «У Ропати было ружье». Он открыл ружье, и в нем лежала штучка, которая убивает. Тогда Тетаити сказал: «Хорошо». Потом он сказал женщинам: «Берите воду и уходите»…
«Счастье еще, — подумалось Парселу, — что ему не пришло голову лишить нас воды и таким образом сломить наши силы».
— А потом?
— Потом Оху сказал: «Я хочу Амурею». Я бросилась бежать, но Оху бегает очень быстро, он поймал меня, кинул н землю, положил руку мне на голову и сказал: «Ты моя раба!»
Она замолчала. Парсел старался подбодрить ее взглядом.
— Они отрезали головы.
Сказано это было бесстрастно, без тени осуждения, таков обычай. Они чтят обычаи.
— А потом?
— Они поломали ружья.
— Как! — воскликнул Парсел, даже подскочив от удивления. — Какие ружья?
— Ружья, взятые у перитани.
— Поломали? — повторил Парсел, пораженный. — Ты, очевидно, хочешь сказать не «поломали», а открыли? Они открыли ружья перитани?
— Они их открыли, все из них вынули, а потом поломали. Она показала жестом, как они схватили ружья и разбили о камень. И посмотрела на Парсела с удивлением. Это ведь так понятно. Врага убивают. Убив, ему отрезают голову. А его оружие уничтожают.
— Значит, — в волнении сказал Парсел, — они поломали ружья?
— Да, но сначала они их открыли. Ружье Желтолицего оказалось пустым. Тогда Меани сказал: «Мне жаль, что я его убил». Но Тетаити рассердился и сказал: «Когда Скелет выстрелил в Кори и Меоро, Желтолицый тоже целился в нас из ружья». И остальные сказали: «Твое слово верно».
— И тогда они поломали ружья?
— Да.
— Все четыре ружья?
— Да.
Ивоа не спускала глаз с Адамо. Она не понимала, чему он так удивляется. У таитян есть восемь ружей из пещеры. Хватит за глаза.
— Амурея, — настаивал Парсел. — ты уверена? Все четыре? Они ни одного не оставили?
— Все четыре. Тетаити поломал их одно за другим.
Парсел засунул руки в карманы, сделал несколько шагов по комнате и, подойдя к окошку, бросил взгляд на рощицу. Потом повернулся, посмотрел на Амурею, и ему стало стыдно. Ведь он ни разу не подумал о ней самой, она была для него лишь источником информации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73