Маклеод тронул Ханта за плечо: это была последняя надежда.
— Хант, — попросил он, — уйми свою жену! А то она убьет Смэджа.
Хант повернулся к Омаате всем телом, словно шея его была наглухо припаяна к хребту. Его выцветшие глазки уставились на Омаату. Казалось, он только сейчас впервые заметил происходившую сцену. Чувство, близкое к удивлению, промелькнуло на его изуродованном шрамами лице, и он буркнул:
— Убьет Смэджа?
— Разве ты сам не видишь? — крикнул ему в ухо Маклеод. — Она убьет нашего дружка Смэджа! Останови ее, Хант! Она его убьет.
Хант наблюдал за расправой, поглаживая правой рукой густо поросшую рыжей шерстью грудь. Он не понимал, почему Омаата взялась за Смэджа, но не сомневался в обоснованности ее действий.
— Она его убьет! — проревел Маклеод ему в ухо.
Хант бросил почесывать свое рыжее руно и задумчиво произнес:
— А почему бы и нет?
И тряхнул головой, как пес, выходящий из воды. Он радовался удачному ответу. На сей раз все было ясно и просто. Все, что делает Омаата, хорошо. Если Омаата хочет убить Смэджа, значит это хорошо.
— Убьет нашего дружка Смэджа! — вопил Маклеод.
Хант выпрямил свой могучий торс, отстранил Маклеода ладонью и произнес:
— Сейчас приду помогу тебе, Омаата.
— Сиди на месте! — скомандовала Омаата, искоса взглянув на мужа, и так как он все — таки поднялся и шагнул к ней, крикнула по английски: «Sit down» садись (англ)

.
Хант послушно уселся.
— Омаата, прошу тебя! — воскликнул Парсел.
Он снова пошел в атаку. Снова вцепился в локоть Омааты Боясь сделать Парселу больно, она не решалась его стряхнуть Тяжесть повисшего на ее руке Парсела мешала ей замахнуться поэтому она хоть и щелкала Смэджа по физиономии, но потише.
— Омаата! — кричал Парсел.
Тут раздался характерный треск разорвавшейся ткани. Смэдж навзничь рухнул на землю. Штаны не выдержали, в руках великанши остался изрядный кусок парусины. Смэдж поспешно вскочил на ноги, поддерживая обеими руками разорванные штаны, чтобы прикрыть наготу. Таитяне расхохотались еще громче
— Крысенок! — бросила Омаата и презрительно поджала толстогубый рот, закрыв крупные, белоснежные зубы. Она сделала было шаг в его сторону, но Парсел успел обхватить руками талию Омааты, — голова его приходилась на уровне ее груди. Не ожидавшая этого наскока Омаата зацепилась ногой за его ногу, потеряла равновесие, однако успела сообразить, что падая раздавит Адамо, и свалилась на бок.
Смэдж тем временем улепетывал прочь, мелко — мелко семеня ножонками, и так как полянка шла под уклон, издали казалось, что его тощий зад пританцовывал над самой землей. Все вскочили и со смехом заулюлюкали ему вслед. Вдруг темная, как чернила, туча заволокла луну, и Смэдж исчез, словно провалился сквозь землю.
Хотя оба факела пылали, как и раньше, набежавшая на луну туча погрузила полянку в полумрак, и, усевшись, Парсел подивился странному сумеречному освещению. Подул грозовой ветер, и Парсел зябко передернул голыми плечами, поеживаясь под этим влажным, холодным дуновением.
Джонс нагнулся к нему, мальчишеское лицо сияло улыбкой.
— Никогда в жизни я так не смеялся.
— И очень жаль, что смеялись, — резко оборвал его Парсел.
Под приветственные крики таитян Омаата вернулась на места. Маклеод снова прислонился к воздушному корню, но садиться не стал. Подождав, когда крики и смех стихнут, он поднял руку и невыразительно произнес:
— Предлагаю закрыть заседание.
Джонс заглянул в треуголку.
— Остался еще один билетик.
— Ну ладно, тащи, — скомандовал Маклеод, устало проводя ладонью по лицу. Бегство Смэджа помешало открытому разрыву с Парселом, но Уайт и он сам остались без жен, Смэджа осмеяли, Парсел сейчас силен, как никогда, а черные вот — вот взбунтуются.
Джонс развернул бумажку, прочел:
— Смэдж!
И первый по — мальчишески звонко расхохотался. Как это он не сообразил раньше? В треуголке лежало девять бумажек. Значит, на последней могло быть написано только имя Смэджа.
Но смех Джонса прозвучал одиноко. Собравшихся охватила какая — то печаль, все устали. Оппозиция так же, как и большинство, не была удовлетворена результатами голосования. У Бэкера тоже отняли любимую женщину. Таитяне уже не смеялись, а переговаривались между собой вполголоса. Теперь ясно, что на острове образовалось три партии, и партия таитян оказалась наиболее обделенной.
— Раз Смэджа нет, — язвительно произнес Бэкер, — незачем давать ему жену.
— Однако придется дать, — отозвался Маклеод, к которому отчасти вернулся прежний апломб. — Потому что, если мы просто разойдемся и не сделаем этого сегодня, то черным останутся четыре женщины, а потом поди отбери у них хоть одну.
Никто не ответил. Никому не хотелось спорить. Начался дождь, тяжелые редкие капли барабанили по жесткой листве баньяна, как по жестяной крыше.
— Предлагаю Тумату, — продолжал Маклеод. — По — моему она хорошо относится к Смэджу.
Парсел обернулся и перевел:
— Тумата, хочешь себе в танэ Смэджа?
— Да, — ответила Тумата, поднимаясь с места. И, с упреком поглядев на Омаату, добавила: — Со мной он всегда хорошо обращался.
Эти слова поразили Парсела. Он внимательно присмотрелся к Тумате. Лицо ничем не примечательное, но чувствуется сила, а глаза кроткие.
— Кто против? — спросил Маклеод.
— Кто же может быть против? — отозвался Джонс. — Все удовлетворены.
Джонс сказал это в простоте душевной, не подумав, что Маклеод отнюдь «не удовлетворен». Шотландцу почудился в словах юноши ядовитый намек, и он бросил на него убийственный взгляд. Бэкер, готовый в любое мгновение прийти на помощь Джонсу, перехватил этот взгляд и вернул его Маклеоду с лихвой. Этот поединок взглядов длился не дольше секунды, но даже когда он окончился, тяжелая тишина продолжала висеть над лужайкой. «Вот оно! — подумал Парсел. — Теперь достаточно одного слова, жеста…»
— Давайте кончим, — громко произнес он.
— Принято! — сказал Маклеод и замахнулся веревкой, но не ударил ею о землю. — Заседание закрыто! — добавил он хмуро.
Гроза как будто только и дожидалась этих слов, и едва они прозвучали, как в тот же миг с неслыханной яростью хлынул дождь. Британцы и таитяне повели себя по-разному. Первые вместе с женами бросились по лужайке к поселку. Вторые укрылись в зеленых переходах баньяна. Парсел, схватив за руку Ивоа, последовал за ними.
В лабиринте, образуемом корнями баньяна, была кромешная тьма, и Парсел только по голосу обнаружил таитян. Но когда он подошел к ним, все замолчали.
— Кто тут? — спросил Парсел, смущенный внезапной тишиной.
— Мы все тут, Адамо, — отозвался Меани. — Все шестеро.
И с нами Фаина, Раха и Итиота.
— Три женщины, которых нам оставили перитани, — сухо бросил Тетаити.
Парсел молчал, больно уязвленный этими словами. Глаза его постепенно привыкли к темноте. Он смутно различал блеск белков.
— Пойду поищу Итию, — объявил Меани.
Эти слова были адресованы Парселу и сказаны тем же тоном каким Меани обычно беседовал со своим названым братом. Парсел поднял голову.
— В такой дождь?
— Надо, а то она испугается.
— Кого испугается?
— Тупапау.
Все молчали. Парсел заговорил первым:
— А ты ее найдешь?
Меани засмеялся.
— Я ведь уже играл с ней . в прятки. — И добавил: — До свиданья, Адамо, брат мой.
И это тоже была обычная формула, произнесенная с обычной теплотой и обычным доверием. Нет, Меани ничуть не изменился.
Парсел проводил его взглядом. Таитянин удалялся неслышным шагом, как кошка. Когда он достиг края гигантского баньяна, его богатырский силуэт на миг резко вырисовался на фоне неба, потом Меани нырнул под навес ветвей и исчез из глаз.
После ухода Меани Парселу вдруг показалось, что все вокруг стало неприютно — холодным. Дождь яростно барабанил по листьям баньяна. Таитяне молчали.
— Я обращался к ассамблее с просьбой, чтобы ваши имена были внесены вместе с нашими, — начал Парсел.
— Знаем. Омаата нам сказала, — важно произнес Тетаити.
Парсел подождал с минуту, но никто не поддержал разговора.
— Братья, — заговорил, помолчав, Парсел, — с вами поступили несправедливо, но я в этом неповинен. Более того, я пытался бороться.
Снова все примолкли, лишь Тетаити проговорил с ледяной вежливостью:
— Знаем. Ты пытался.
Что подразумевал он под этим «пытался»? Уж не ставят ли они ему в вину неудачу его попыток? Ивоа пожала Парселу руку и шепнула: «Пойдем!»
— До свиданья, Тетаити, брат мой, — сказал Парсел. — До свиданья. До свиданья, братья.
— До свиданья, Адамо, — отозвался Тетаити.
За своей спиной Парсел услышал вежливое бормотание. Он с напряжением ловил отдельные слова, но шепот смолк, и сердце его тоскливо сжалось. Никто из таитян не назвал его братом.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Дождь лил всю ночь, и Парсел, выйдя наутро из своего домика, убедился, что ветер переменил направление, — он дул сейчас не с северо-запада, а с юго-востока. Впервые на остров налетел зюйд-вест, и эта резкая перемена предвещала, по мнению матросов, холода и ливни. Так оно и случилось. Зюйд-вест дул целых три недели, ни на один день не прекращался дождь. Небосвод затянуло тяжелыми тучами, длинные валы, бороздившие гладь Тихого океана, приняли серо-зеленый оттенок, а как-то раз выпал даже снежок, растаявший, едва он коснулся земли.
Внезапно наступившая полоса непогоды встревожила и напугала таитян, впервые они познакомились с такими упорными холодами. Впрочем, нагнав дождевые тучи, зюйд-вест принес островитянам и пользу. Ливень обильно смочил вновь заложенные плантации ямса и таро, и пока длились дожди, не нужно было ходить за водой. Чтобы запастись необходимым количеством воды, требовалось не меньше двенадцати человек, вооруженных котелками и тыквенными бутылками, не говоря уже о том, что каждый поход в горы, считая и обратный путь, отнимал часа два. Сосуды были тяжелые, и островитяне решили включить в команду водоносов даже женщин. Двадцать семь обитателей острова разбились на три команды, и так как каждая команда отправлялась за водой раз в два дня, то следующий черед наступал лишь через четыре дня. Мэсон отрядил свою супругу, сам же отказался участвовать в походах. Островитяне были даже благодарны ему за отказ, так как чувствовали себя неловко при каждом его появлении.
Как только . началась дождливая пора, Маклеод соорудил огромную деревянную раму кубической формы и натянул на нее кусок парусины, которой на «Блоссоме» покрывали шлюпки. На остров перенесли целых три таких парусиновых чехла, что позволило шотландцу соорудить еще две цистерны, которые он, по примеру первой, поставил на открытом месте. Вместимость этих цистерн была достаточна для того, чтобы на время ливней обеспечить островитян водой.
Пока хижины не были окончательно возведены и женщины не разыграны по жребию, островитяне жили своеобразной общиной. С общего согласия и удобства ради пищу готовили на всех и вместе садились за стол. Но с тех пор как островитяне зажили семейной жизнью, эти общие трапезы почти совсем прекратились. Правда, если в каждом доме шла своя готовка, то заботы о добывании пищи тюка что оставались общим делом. В ожидании первого урожая было запрещено рвать плоды или дикий яме по собственной прихоти, чтобы избежать ненужного расточительства. И здесь тоже работали особые команды. Фрукты и овощи, собранные в строго установленном количестве, сносились на Блоссом-сквер и распределялись поровну между хозяйками. Рядом с навесом, защищавшим от непогоды колокол с «Блоссома», а также часы из офицерской кают — компании, сбили козлы и положили на них две — три доски. Это приспособление, которое англичане именовали рынком, в центральной своей части было отведено под овощи и фрукты. Стол разделили на три отделения маленькими планочками, прибитыми вертикально. В правое отделение складывали рыбу, в левое — мясо.
Когда рыбаки — безразлично, англичане или таитяне — возвращались с уловом, они складывали его в правое отделение и тут же звонили в колокол. Женщины мигом высыпали на рынок, вежливо восхищались рыбой независимо от ее размеров и количества и начинали со смехом и с притворно сердитыми криками оспаривать друг у друга добычу. Им так полюбилось это занятие, что дележка обычно занимала не менее часа. Британцы ловили рыбу на удочку, таитяне били ее острогой. Но разница этим не исчерпывалась. Даже встретив в море косяк рыбы, таитяне никогда не брали лишней добычи. Зато британцы в охотничьем азарте налавливали ее столько, что колония была не в силах ни поесть, ни засолить улова. Добрую его половину приходилось во избежание порчи выбрасывать обратно в море. По этому поводу женщины говорили, что у перитани глаза завидущие, им всегда всего мало, и от жадности они ни в чем не знают меры.
Направо от рынка вырыли круглую яму и аккуратно облицевали стенки и дно камнями. Это была общая печь. Если удавалось подстрелить дикую свинью, в печи разжигали большой огонь, потом, когда каменная облицовка накалялась докрасна, огонь тушили и в яму закладывали выпотрошенную, чисто вымытую свиную тушу, а в брюхо ей зашивали раскаленный камень. Тушу покрывали банановыми листьями, на листья раскладывали слой за слоем ямс, таро, авокато и манго и все это прикрывали слоек банановых листьев, а затем обмазывали их глиной. Таким образом жаркое тушилось целиком вместе с многослойным гарниром.
Когда жаркое бывало готово, его клали на свежие листья в левое отделение рынка, и пока Омаата разрезала его на ровные доли, женщины, стоя цепочкой с банановыми листьями в руках, ждали своей очереди. Единственными представителями млекопитающих на острове были дикие свиньи, и, хотя стадо их быстро размножалось, островитяне решили из благоразумия отстреливать не больше одного животного в неделю, чтобы сберечь поголовье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73