а не на большой пироге…
Он был явно удивлен: как это Адамо не знает того, что было совершенно очевидно. Ведь табу не распространяется повсеместно. Оно действует лишь в определенном месте.
— Мистер Парсел! — произнес Мэсон, уловив слово «табу». Голос его прозвучал сухо, серо-голубые глазки злобно блеснули. Но ему не пришлось закончить свою отповедь. Меани оглянулся на капитана с видом напряженного внимания. Вмешательство первого помощника не произвело никакого действия. Мэсон повернулся к нему спиной и стал продолжать обучение.
Впервые капитан проявлял такое долготерпение с чернокожими. Он переходил от одного таитянина к другому, растолковывал каждому, как заряжать ружье, как целиться, как стрелять. Десятки раз он показывал им один и тот же прием, а таитяне послушно повторяли за ним все его жесты с таким усердием и так старались научиться, что даже вспотели. Парсел невольно отметил про себя, что выправка у них почти безукоризненная.
— Капитан, — начал Парсел, стараясь сдержать дрожь голоса, — как бы вы не пожалели о вашей затее.
Мэсон не удостоил его ответом. Он был весьма удовлетворен успехами своих новых рекрутов. По его приказу кто-то из матросов водрузил на край ящика пустой бочонок из-под рома величиной с человеческую голову так, чтобы при удачном выстрелю он свалился на палубу. По правде сказать, расстояние было не бог весть какое, да и цель достаточно объемиста, но Мэсону хотелось поощрить своих учеников. Зарядив ружья, таитяне начали стрельбу. Среди матросов и женщин, тесной кучкой стоявших поодаль от таитян, началась суета: каждому хотелось видеть получше. Парсел чуть не упал, наткнувшись на Джонса, но тот, протянув руку, подхватил лейтенанта. Тут только Парсел заметил, что Джонс тоже держит ружье. Он огляделся: все матросы были вооружены.
— Откуда эти ружья, Джонс? — спросил он вполголоса. — Я думал, что на судне их всего пять-шесть.
— Их нашли в каюте Барта, они там были навалены кучей лейтенант. Ружья совсем новехонькие. Должно быть, Барт хотел выменять их на жемчуг.
Выстрелы следовали один за другим через равные промежутки. Мэсон, стоя возле очередного стрелка, прежде чем скомандовать «стреляй!», терпеливо проверял его выправку, смотрел, так ли он целится, поправлял ему левую руку, поддерживавшую ствол.
— Вам известны планы капитана, Джонс? — не повышая голоса спросил Парсел.
— Да, лейтенант. Прежде чем раздать нам ружья, он произнес речь. — И добавил тоже вполголоса:
— Не нравится мне это. Почему мы должны лезть к людям, если они не желают нас видеть?
Парсел взглянул на Джонса. Глаза у него были чистые, словно фарфоровые, такие же, как у покойного Джимми.
— А что думают ваши товарищи? — все тем же тоном осведомился Парсел.
— За исключением Бэкера и, возможно, Джонсона, все они на стороне капитана.
Юноша покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу и после минутного колебания негромко произнес:
— Они считают, что мы легко справимся с островитянами.
— Вы хотите сказать, что матросы считают операцию легкой и потому поддерживают капитана?
— Да, лейтенант. — И добавил: — Они считают, что раз у нас ружья, мы всех перебьем.
— А вы, вы считаете, что это легко?
Джонс потупился и покачал головой:
— Если даже и легко, все равно мне это не по душе.
Вдруг на палубе раздался оглушительный рев. Одному из таитянских стрелков удалось сбить бочонок. Этим счастливцем оказался Меоро. Под приветственные клики друзей он гордо выпрямил свой могучий торс и торжествующе взмахнул ружьем. Парсела поразило поведение таитян. Казалось, они разом утратили присущую им кротость, обычную вежливость. Они кричали, размахивали руками, грубо высмеивали неудачливых стрелков; вокруг Мэсона поднялась толкотня, каждому хотелось выстрелить, не дожидаясь своей очереди, и теперь уже никто не хотел слушать указаний капитана.
Женщины по-прежнему молчали. Возвышаясь над товарками, которые не достигали ей и до плеча, Омаата, застыв на месте, мрачно глядела на стрельбище своими огромными темными глазами. Ни один мускул на ее лице не дрогнул.
Выстрелы следовали один за другим, все с более короткими интервалами; и всякий раз, когда бочонок падал, таитяне с блестевшими от пота телами, неестественно возбужденные, радостно вопили, победно размахивая ружьями. Едкий запах пороха плавал в воздухе, и Мэсону уже не удавалось поддерживать дисциплину среди своих взбудораженных рекрутов. Он имел неосторожность дать каждому таитянину по дюжине пуль, и теперь они палили все разом, не обращая внимания на команду. И ему было явно не по себе. Раза два он искоса поглядывал на Парсела, но не решался позвать его на помощь. Пальба шла теперь уж совсем беспорядочно. Таитяне орали и прыгали как сумасшедшие, и Парсел прочел на лицах матросов тревогу, вызванную этим грозным и опасным безумием. В отличие от таитян матросы хранили молчание и неподвижность, а смуглые лица женщин посерели от страха.
Наконец напряжение достигло предела. Кори ладонью грубо оттолкнул Мэсона, попытавшегося было заставить его стрелять по очереди. Бочонок свалился. Меоро, решив, что победа осталась за ним, радостно взмахнул ружьем. Но Кори выстрелил одновременно с Меоро. Даже чуть раньше, утверждал он. Меоро нахмурился и, так как Кори угрожающе двинулся на него, прицелился. Женщины завизжали, Меоро опустил ружье, которое, кстати сказать, не было заряжено, но Кори, вне себя от бешенства, выхватил ружье из рук Тими и в упор выстрелил в Меори. Однако Меани успел ударить снизу по стволу и пуля пробила грот-марсель.
Тут на палубе воцарилась тишина. От группы женщин отделилась Омаата, встала перед таитянами и с живостью, неожиданной для такой великанши, обрушилась на них, гневно сверкая глазами.
— Хватит! — скомандовала она своим глубоким грудным голосом. — Не смейте стрелять! Это я, Омаата, говорю вам!
Таитяне молча уставились на Омаату, ошеломленные тем, что женщина осмелилась говорить с ними таким тоном.
— Вам должно быть стыдно, — со страстью продолжала она. — Мне, женщине, стыдно за ваши плохие манеры! Вы орали! Вы не слушали вашего хозяина! Вы его толкали! О! Мне стыдно! Стыдно! Даже лицо у меня горит, до того неприлично вы себя ведете! Эти ружья свели вас с ума.
Один за другим таитяне опускали ружья прикладами в землю. Они потупили головы, лица их даже посерели от стыда и гнева: женщина смеет учить мужчин уму-разуму, но возражать ей никто не решился — все, что говорила Омаата, было сущей правдой.
— Да, да, — продолжала Омаата, — я, женщина, стыжу вас! Даже свиньи и те ведут себя разумнее! Какая польза стрелять по пустому бочонку? А ведь из-за такого пустяка Кори чуть не убил Меоро!
Кори, широкий, коренастый, с длинными, как у гориллы, руками, показал пальцем на Меоро и произнес тоном набедокурившего ребенка:
— Ведь он первый начал.
— Молчи! — приказала Омаата.
Затем сделала шаг вперед, взяла Кори за плечо и подвел его к Меоро. Тот было отступил назад, но Омаата, схватив его за запястье, силой соединила их руки.
Оба таитянина с минуту молча смотрели друг на друга, потом Кори обвил правой рукой шею Меоро, привлек его к себе и начал тереться щекой о его щеку. Только теперь он ясно осознал весь ужас своего поступка. Его толстые губы раздвинулись для улыбки, но вместо улыбки сложились почти правильным квадратом, как на античной трагической маске, по лицу заструились слезы, и хриплые рыдания, с силой вырвавшиеся из горла, сотрясли его могучий торс. Он чуть было не убил Меоро! Никогда он не утешится! Не выпуская из объятий свою жертву, он пытался заговорить, но слова не шли с его уст, черные глаза с отчаянием и грустью были прикованы к лицу Меоро.
Тут таитяне окружили недавних врагов. Они дружески хлопали их по спине, щипали за плечи, пытались утешить Кори, и голоса их звучали нежнее, чем женский голос. Бедняжка Кори, он так рассердился! О да, он ужасно рассердился! Но ведь ничего дурного не случилось! Бедняжка Кори! Все знают, какой он кроткий, милый, услужливый! Все его любят! Все, все его любят! Все его любят!
— Мистер Парсел, — сказал Масон, прерывая излияния таитян, скажите чернокожим, пусть вернут пули.
Парсел перевел приказ капитана, и Меани тут же обошел своих товарищей, собрал оставшиеся у них пули и вручил их Мэсону. И отдавая пули, он произнес целую речь, исполненную изящества и достоинства. Его жесты напоминали жесты Оту, только руками он разводил не так округло.
— Что он сказал, мистер Парсел? — осведомился Мэсон.
— Он приносит вам свои извинения за плохие манеры таитян и заверяет, что впредь они будут относиться к вам с уважением, как к родному отцу.
— Что ж, прекрасно, — буркнул Мэсон, — я очень рад, что мы их снова прибрали к рукам.
С этими словами он повернулся и направился к трапу.
— Поблагодарите их, — бросил он через плечо.
— Он сердится? — спросил Меани, нахмурив брови. — Почему он ушел и ничего не ответил?
Согласно таитянскому этикету, Мэсон обязан был ответить на речь Меани столь же пространной речью.
— Он поручил мне ответить вам, — сказал Парсел.
И тут же на месте он сымпровизировал речь, так искусно завуалировав упреки, что их при желании можно было принять за похвалу. Но таитяне отлично поняли намек. Пока Парсел держал речь, они стояли потупившись.
Парселу не удалось закончить свою импровизацию: его окликнул Мэсон. Капитан стоял на мостике, пристально глядя на прибой.
— Что это вы им там рассказывали? — подозрительно спросил он.
— Я сказал им спасибо за их повиновение.
— Неужели по-таитянски слово «спасибо» такое длинное?
— С цветами и шипами, полагающимися по обычаю, — да.
— Ни к чему вся эта болтовня, — проговорил Мэсон, упрямо наклоняя квадратный череп.
— Таков обычай. Не ответить на извинения Меани речью — значит порвать с таитянами окончательно.
— Понятно, — протянул Мэсон не слишком убежденным тоном. — И добавил: — Я изменил свой план, мистер Парсел. Тот молча взглянул на капитана.
— Я решил добраться до берега не на одной, а на двух шлюпках, а третья, патрульная, будет их прикрывать. С чернокожими у нас получается шесть лишних ружей, — добавил он, удовлетворенно улыбнувшись, словно генерал, узнавший, что ему придали целую дивизию.
— Белых восемь человек, не считая, конечно вас, мистер Парсел, — итого в моем распоряжении четырнадцать ружей. Итак, я могу вооружить три шлюпки, экипаж первой и второй шлюпки получит по пять ружей, а караульная шлюпка — четыре. Черных мы разместим по двое на каждую шлюпку с таким расчетом, чтобы они находились в окружении белых. — И он добавил равнодушным тоном, не глядя на Парсела: — Вы останетесь на борту с женщинами.
Прекрасное, бледное и строгое лицо Парсела даже не дрогнуло, он по-прежнему не спускал с Масона внимательных глаз.
— Во всяком случае, — проговорил Мэсон, отворачиваясь, — якорная стоянка не особенно надежна, и необходимо, чтобы кто-нибудь остался на судне и мог в случае надобности взять на себя команду.
Слова эти Мэсон произнес чуть ли не извиняющимся тоном, сам это почувствовал, рассердился на себя за такую слабость сухо добавил:
— Прикажите спустить шлюпки, мистер Парсел.
Отойдя от своего помощника, он спустился в каюту и там выпил подряд два стакана рома. Вот уж проклятый философ! Будто ему, Мэсону, приятно воевать с черными! Если даже остров обитаем, не могут же они в самом деле вновь пускаться в плавание без провианта, без воды и идти неизвестно куда с экипажем, который огрызается по любому поводу, и чернокожими, которые при первом же шторме лежат влежку.
Когда Парсел увидел спущенные на воду три шлюпки и матросов с оружием, его охватило странное чувство: картина эта показалась ему какой-то нереальной. Очевидно, матросы и таитяне испытывали то же самое, потому что все разговоры прекратились, и экспедиция началась в полном молчании. Солнце уже спускалось к горизонту, и Мэсон распорядился не брать с собой провизии. В крайнем случае матросы поедят фруктов, если таковые растут на острове.
Все три шлюпки стояли полукругом у правого борта «Блоссома», одна из них была пришвартована к наружному трапу и дожидалась Мэсона. Капитан грузно спустился по трапу, прошел на корму, оперся коленом на банку рулевого и, приставив к глазам подзорную трубу, принялся изучать берег.
Отплывающие смотрели снизу на трехмачтовое судно, а оставшиеся на борту женщины молча перевесились через леер. Справа от Парсела неподвижно как статуя стояла Омаата, которое он доходил только до плеча. Она сумрачно и пристально следила за происходившим.
— Мистер Парсел, — вдруг донесся снизу пронзительный голос Смэджа,
— мистер Парсел, надеюсь, вы не соскучитесь в обществе женщин!
Эти дерзкие слова были произнесены со столь явным намерением оскорбить Парсела, что матросы в первую минуту даже растерялись. Но Мэсон с улыбкой обернулся к говорившему, и весь экипаж дружно загоготал. Парсел даже бровью не повел. Ему стало лишь грустно, что Мэсон своим поведением поощряет насмешников.
Омаата склонила к Парселу свою массивную голову и уставилась на него огромными черными глазами.
— Что он сказал, Адамо?
— Посоветовал мне не слишком скучать с женщинами.
Зная вкус таитянок к подобного рода шуткам, Парсел ждал ответного взрыва смеха. Но женщины холодно промолчали, с одобрением глядя на отчаливавшие шлюпки.
— Адамо!
— Омаата!
— Скажи ему, если будет стрельба, его убьют!
Парсел отрицательно покачал головой.
— Я не могу ему это сказать.
Омаата выпрямилась во весь рост, напружила свою могучую грудь и обеими руками вцепилась в леер.
— Ведь это не ты, а я ему говорю! — произнесла она своим гортанным голосом и хлопнула правой ладонью себя по груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73